Ну что, коллеги, минул год. Мы, как жена при пьяном муже,
Все время ждем: прибьет! убьет! А между тем бывает хуже,
И в целом — множество причин придаться радостному крику.
Вот «Дождь» нас, скажем, замочил, И мы отправились на «Нику».
Тревожит, собственно, одно Среди довольства и покоя:
У нас не то чтоб нет кино, Но как-то мало, и такое,
Что стало стыдно награждать, Ругать смешно, смеяться подло…
Да и чего бы, в общем, ждать, Когда всего осталось по два?
Распад, забвение азов… Права Европа, нас отторгнув.
Не видит импортных призов Несчастный наш кинематограф.
Мы на скамейке запасных, и это грустная скамейка.
Причина есть, о ней и стих: мы все живем внутри ремейка.
Все киноведы морщат лбы: новейших тем для фильма мало!
Ремейк «Иронии судьбы», ремейк «Служебного романа»!
Меняем золото на медь. Я сам ремейк — мамуль, скажи же!
Короче, все теперь ремейк: труба пониже, дым пожиже.
Наш модус нынешний таков — сплошной простор для балагуров:
Ремейк «Кубанских казаков», каким бы снял его Сокуров.
Где некогда дымились щи — теперь вода с листом капусты.
И декорации нищи, и диалоги безыскусны,
И накрывается прокат, и всем пустые залы прочат,
И палачи играют так, что жертвы им в лицо хохочут…
Причины долго объяснять. Важней понять — без слез, без стона:
Ремейк чего сегодня снять, чтоб как-то выглядеть пристойно,
Чтоб видом этого кина дивить окрестную планету?
Допустим, «Клятва»: ни хрена. Артиста нет, статистов нету,
Лишь рабство прежнее, на ять, но никакой Чиаурели
Не смог бы Сталина сваять из этой падали и прели.
Чего б изысканней найти, чтоб интеллект, душа, свобода?
Ремейк, допустим, «Девяти» тех дней из роммовского года —
но где сегодня физик наш? Его, увы, не видно близко —
есть только сколковский муляж И программисты в Сан-Франциско.
«Кавказской пленницы» ремейк сегодня делать страшновато —
нас превратят за это в стейк Бойцы крутого шариата,
Поскольку там большой процент успешных в прошлом командиров,
А на сааховский акцент, глядишь, обидится Кадыров…
В истекшем, собственно, году имелся ряд поползновений устроить,
К общему стыду, ремейк «Семнадцати мгновений», про все шпионские дела.
Могла бы быть икона стиля, чтоб Чапман Штирлицем была и там по Родине грустила,
И я бы мог, забывши стыд, поверить в то, что Чапман — Штирлиц,
Но что по Родине грустит… Пардон, ребята, вы ошиблись.
Какой еще придумать фон для наших грустных опасений?
Вот есть «Осенний марафон»: назвать его «Смартфон осенний»
И выдать, сохраняя дух, кино о новых блудодеях:
Как муж метался между двух и наконец послал обеих.
Его и я сыграть бы мог, но нет: прокатчик смотрит хмуро.
Тут политический намек увидит новая цензура.
Вот если б он, могуч и лих, закончил бой души и тела,
женившись сразу на двоих… Но это будет слишком смело.
Иные, радостно оря, хотят движухи и раскачки —
Ремейк, допустим, «Октября» иль, для начала, той же «Стачки».
Добра не ищут от добра, порочить классику неловко —
Но для ремейка «Октября» нужна огромная массовка.
Сегодня правда такова, что наш народ почти бесплотен —
Массовки сыщется едва на Триумфальной пара сотен,
ОМОНа больше в десять раз: кулак и вот такая пачка…
А что до «Стачки», так у нас уже давно, по сути, стачка:
Набрали воду в решето и носят с труженицким видом…
Здесь не работает никто. Но вы не бойтесь, я не выдам.
Здесь получился бы один — как мощный дуб среди поленниц —
Ремейк «Великий гражданин», точней, «Великий иждивенец».
Уж коль мы ищем образцов, боюсь, на данной фазе цикла —
У нас же цикл, в конце концов! — мы все живем в ремейке «Цирка»:
Герои, душу веселя и честно радуясь друг другу,
«Мы едем, едем, вуаля!» — поют и носятся по кругу.
Надежды сводятся к нулю, арену тихо подминая…
Но я по-прежнему люблю тебя, страна моя родная,
Любовью верного сынка, который зол и неприкаян,
Хоть ты не так уж широка, и он уже не как хозяин.
А я б еще в виду имел — прошу запомнить эту фразу, —
Что после «Цирка», например, была «Весна».
Хотя не сразу.