«Деревня Будогощь и ее предания» — статья из журнала «Живая старина» 1894 г..

От редактора:

Статья Владимира Николаевича Перетца опубликованная в этнографическом журнале «Живая старина», вып. I, 1894 год. Основное содержание статьи посвящено народным сказаниям записанных со слов местных жителей (деревни Большая и Малая Будогощь, Градоша и Могилево) о мифических существах и нечистой силе. Также в статье приведены некоторые исторические факты, отражен ряд особенностей местного говора того времени и особенности этнографического типа местных жителей.

Статья перепечатана для сайта полностью, включая текст сносок. Дореформенная орфография изменена на современную для удобства чтения. Лексические особенности того времени в отношении отдельных слов также приведены к современной лексике за исключением тех случаев, где имеет место цитирование или пересказ речи. Также лексика сохранена в некоторых случаях во избежание искажения смысла.

С оригинальным текстом статьи можно ознакомиться в отдельном файле со сканированными страницами журнала по ссылке на Яндекс-диске (формат файла — pdf, объем 0,8 МБ).

Деревня Будогощь и ее предания 1 (оригинальное название «Деревня Будогоща и ея предания» — прим. Полисадов А.Е.).

(Этнографическй очерк)

 

Деревня Будогоща, составляющая одно сельское общество, лежит по обоим берегам р. Пчевжи, в Кукуйской волости Тихвинского уезда Новгородской губернии. На левом берегу расположена д. Большая Будогоща, на правом – Малая. Вокруг – леса и болота, простирающиеся на десятки верст. Верстах в восьми от д. Будогощи проходит почтовый тракт с Чудова на Тихвин. Таково положение интересующей нас местности; можем добавить, что школы в деревне этой, считающей земли на 140 душ, нет и, несмотря на увещания приходского священника о. П. Д. Созина, предлагавшего даже свой дом для школы, крестьяне Большой Будогощи упорно отказываются, ссылаясь частью на недостаток средств, частью же на то обстоятельство, что «деды, мол, не учились, и нам, стало быть, не надо; в старину люди крепче были да богаче жили, а грамоте не умели».

Вообще, крестьяне неохотно посылают детей в школу. Причины тому, помимо выше названной – боязнь, что ребенок «выше отца-матери выростет», сбалуется, а затем – отдаленность школы, находящейся в Будькове-сельце при церкви, верстах в 6 от Будогощи. Зимой мешает холод, весной и осенью бывает, что р. Пчевжа разливается и затопляет дорогу, так что приходится подыматься наверх по бездорожью, лесом, а потом переезжать на лодке; летом же, как известно, занятий в школе не бывает, да если бы и были, школьник не мог бы принимать в них участия: в силу экономических условий он уже работник, семья в нем нуждается.

Местные жители занимаются главным образом хлебопашеством, но так как своего хлеба не хватает, то им приходится искать заработка. Большею частью они идут в леса рубить по найму дрова, или же – пилить их на берегу сплавных рек: Оскуи и Пчевжи. В Петербурге и даже в Чудове редко кто бывал из местных жителей. На побывавших «в свете» все смотрят с особым вниманием, особенно молодежь, замечая поведение, манеры, вообще всю внешность, чтобы затем воспользо­ваться наблюдением и не отстать от «моды».

Под влиянием отхожих промыслов, отчасти школы 2 – местный говор утрачивает постепенно некоторые древние черты, напр. о к а н ь е и мену ц и ч, однако это явление случайное, спорадическое. Помимо особен­ностей говора, отмеченных уже проф. А. И. Соболевским в «Очерке русской диалектологии» 3 обратим внимание на следующее: на пространстве около 25 верст по течению р. Пчевжи мною сделаны были наблюдения на обоих берегах ее, и вот к каким результатам привели они.

Говор жителей п р а в о г о берега отличается следующими особенно­стями.

Оканье довольно значительное: корета, оптека. Е после мягких согласных и j произн. как jо; ы постоянно = и; билой, хлип, дило. Член от, та, то – весьма част: мужик-от, бабы-т, баб-тых (обычное литературное тех передается формою тыих), на лаву-ту. Смешиваются падежи слов женского рода: дат. и род. единственного, и дат. и твор. мн. числа.

Отметим еще некоторые особенности говора правобережных: очень часто именит. и вин. с неопределенным: работа работать, соха над’ чинить, пора лядина рубить, – солома возить, – корова доить и т. п.

В 3 лице ед. числа отсутствует окончание т: везде мы или не имеем его, или – форма оканчивается на ть, те: идё, говори, кричи, но jе, jесте. Также и во мн. числе т отсутствует в большинстве случаев, и мы имеем: пишо (пишут), лежо, скачо, пока̀жо, лю̀бя, говоря. Случаи вторjго полногласия: го̀роп (горб), столо̀п (столб), смерёдушка, на верёх-т. Из форм отметим следующие: «луськой быкот давку з а б о л; синтаксическая особенность: просить с дат. падежом: просила брату бо̀льшему.

Все эти данные записаны в д. М. Будогоще, в д. Градоше и в д. Могилеве.

Перейдем к говору л е в о-бережных жителей. То же оканье, то же ы = и, но кроме того; мена ц и ч; о всегда с особым ударением; е чистое сохраняется после j и мягких согласных: пойдете; напьешься, так помрешь, бревно – р. бревен, пове́зете́; сверх того – мягкое д, т, произно­сятся как мягкое г, к, или близко к тому: пойгемке (пойдёмте). Это произношение мягких согласных д и т считается в д. Большой Будогоще очень красивым: жители ее дразнили одну молодую женщину, вышедшую к ним в деревню замуж тем, что она не умела произносить д и т так мягко, как они.

Чем объяснить подобную разницу в частностях говора? Весьма вероятно, что с одной стороны мы имеем коренных новгородцев (с меной ц и ч); с другой – пришлое население, также занявшее эту местность. Финнов в близости нет, но в народе есть предание о борьбе с «корелой».

Этнографический тип местных жителей не один: соответственно оттенкам говора и в наружности жителей наблюдаются особенности. По левой стороне р. Пчевжи, в д. Б. Будогоще, преобладающим является следующий тип: люди среднего роста (до 21/2 арш.), волосы большей частью черные или темно-русые, глаза карие, нос умеренный, прямой, иногда длинный, вытянутый, тонкий.

В д. Малой Будогоще, по правой стороне р. Пчевжи, крестьяне преимущественно с светло-русыми волосами, с обильной растительностью на лице, часто кудрявые, с коротким прямым носом и серыми глазами; преобладающей рост – высокий. Быть может это несходство является чисто случайным, но мы должны указать, что наблюдения г. Богословского дали результаты, в общем сходные с нашими 4.

Исторических воспоминаний среди местного населения не сохранилось никаких, кроме редких и темных упоминай о литовском погроме; с ним связаны многочисленные предания о кладах, зарытых монахами при разорении монастырей. Так как мои сведения о кладах крайне скудны, то, отсылая читателя к Новгородскому сборнику 5, я перейду к характеристике миросозерцания местного жителя, главным образом останавливаясь на верованиях в сверхъестественные существа.

Тысячелетнее христианство мало проникло вглубь и далеко не вытес­нило из воображения крестьянин древних суеверий. Наряду с верой в Бога и его Промысел мы находим удивительное стремление населять при­роду самыми разнообразными фантастическими существами: лешими, водя­ными и др. Немало беспокойства причиняет крестьянину и нечистая сила; недаром говорится пословица: Богу молись да на черта поглядывай. Впрочем, большинство избегает употреблять слово «черт», и старается в разговоре заменять его эвфемизмами: враг, он, шишко… и др.

Оставив в стороне суеверные приметы и поверья, мы обратимся к сказкам, в которых наиболее отразилась вера в различные таинственные существа. Вообще, наша народная сказка, как и сказки других европейских народов, сложилась под самыми разнообразными влияниями. Рассматривая русские сказки, мы должны часть их отнести к так называемым странствующим сюжетам; часть их представляет явные заимствования из литературы, и лишь о немногих мы вправе думать, что они возникли на нашей почве, среди нашего народа, и отражают его миросозерцание. В дальнейшем мы встретимся со сказками такого рода, а равно и со стран­ствующими сюжетами, наиболее подвергнувшимися обработке на русской почве.

Обратимся прежде всего к мифическому существу, о котором сохра­нилось наиболее всякого рода рассказов, которое является то добрым, то злым и ближе всего по разнообразию своей природы приближается к чело­веку: мы будем говорить о лессовом или, как его чаще называют, лешем. Местный крестьянин большую часть года проводить в лесах, которыми богата эта часть Тихвинского уезда. Убравши хлеб, после Рождества Богородицы, уже собирается крестьянин в лес. С наступлением санного пути он с ло­шадью рядится вывозить срубленный лес и до оттепелей весенних зани­мается этим. Весной, после Святой, опять идет он уже пилить дрова на берег реки, по которой дрова сплавляются на продажу. Очевидно, что при таком роде жизни наш крестьянин имеет много данных интересоваться таинственными обитателями леса. Часто, в зимовке, целыми ночами рассказываются сказки одна другой фантастичней, и каждый гул ветра, движение куста или дерева, осыпанного снегом, стон зверя, разнесшийся в лесной глуши, дают повод и тему для новых рассказов под влиянием чутко настроенной фантазии.

Лесовой представляется в сказках высоким, иногда вышиною с лес, человекообразным существом. Он похож на куст, густо покрытый ветвями. Вот какой случай рассказывали мне. Недавно, зимой 1892 года, в Петровском погосте местный лавочник закрыл уже свою лавку и со­брался спать. Была полночь. Вдруг стучит кто-то в окно: «отвори!»

Лавочник отвечает, что поздно уже; тот же слушает: знай свое твер­дит, да в дом ломится. Отпер лавочник двери; вошел мужик большой-большой, едва в кабаке помещается. «Давай», говорит, «четверть вина!» Налил лавочник четверть; выпил тот, крякнул, закусил селедкой да вязкой кренделей и другую четверть велит налить. И эту выпил и третью и всё ведро. Денежки положил да и говорит: «сѝ зиму много зверья буде у вас». Сказал и ушел. И подлинно: столько зверья было, как никогда.

Лесовой в особенной дружбе живет с пастухами, которые знают заговор и нанимают лесовых на службу пасти стадо и охранять его от всяких случайностей и нападений зверей. Обыкновенно весной колдун отправ­ляется в лес, садится на осиновый пень и, прочитав заговор, договари­вается с лесовым, который немедленно является на зов; его можно узнать, во-первых, по огромному росту, а кроме того он всегда без бровей, ни­когда не подпоясывается и левую ногу накидывает на правую (ср. Новгородский сборник, I, стр. 284).

Вот как рассказывал об этом очевидец, крестьянин д. Градоши Прокопий Никифоров, с которым частенько разные чуда бывали.

В Ильин день, после обхода с крестами, пастух градоськой загнал скот в лощинку, а Прокопий тут и случись; и видит он, что пастух что-то ладить собирается. Дай-ко, думает, посмотрю. Стал, смотрит через ногу и видит: сидит пастух на осиновом пне, а перед ним целая артель врагов, а по середине один такой большой-большой. И спрашивает он пастуха: «Выбирай себе любово, которой взглянется». А пастух ему: – «Выбирай сам, ты лучше знаешь своих-то!» Лесовой ему подумавши и го­ворит: «бери вот этого, кривого, он тебе послу̀жи». – «Ну, ладно». – Кривой вражонок как схватит лозину, да как крикнет – и повалил скот по дороге, а большой то и говорить пастуху: «смотри только, как станешь загонять –иди по следу, а навстречу не ходи: все дома будут. И сгинули все. Прокопий Никифоров перекрестился, да что есть духу до­мой.

Как существуешь лессовой – лицо мужского пола, так точно воображение крестьян создало и пару ему. Вот рссказ рассказ о бабе лесовихе.

Далеко от всякаго жилья, в лесу, была у одного мужика земля, на ней усадьба поставлена и жил он совсем один. Раз заходит к нему прохожий и просится ночевать. Мужик пустил его, накормил и спать уложил, а на утро, когда тот стал ему за ночлег денег давать, не взял, отказался. Вот и говорит ему прохожий: «жаловался ты, что со скотиной тяжело, что кругом лес, что скотина быват заблудится, быват зверье обидит. За хлеб-соль поставлю я тебе пастуха: утром ты из ворот выгони, – ввечеру придут к воротам сами, только во двор загони. Но не ходи ты смотреть стада, когда оно выгнано».

И вправду стало так: ходит скотина целый день – к вечеру домой вернется сытая, молока много. Ходило стадо так три года, только и пришло в ум мужику: «какой же я хозяин, что не знаю кто у меня скотину пасет!» Сказал он и пошел в лес стадо искать. Нашел скоро: видит пасется оно, а с краю полянки стоить высокая-высокая старуха, опёршись ничком на палочку; дряхлая такая старушка, и всё качается, будто дремлет. Мужик-от подошел к ней, потянул её за руку да и говорить: «бабушка, ляг, отдохни!» А она ему: «спасибо, кормилец, спасибо, спасибо»… закачалась, стала меньше, меньше – и вовсе сгинула. Подивился мужик, по­шел домой, а с тех пор скот перестал один в лес ходить, надо было мужику пастуха нанимать.

Лесовые иногда уводят детей и воспитывают их у себя в лесах. Дети дичают, перестают понимать человеческую речь и носить одежду. Летом 1893 г., в Крестецком уезде, в д. Ямницы был следующий случай. Четыре года тому назад лесовой увел ребенка, мальчика лет 13. Нынче мальчик этот воротился; весь он был покрыт ко­жей, толстой как кора, от одежды остался только ворот, а сверх того, мальчик забыл совершенно говорить и с трудом учился теперь вновь. Такое обстоятельство крестьяне объясняют тем, что 4 года тому назад мать или отец «сбранили» или прокляли под сердитую руку ребенка, а всех проклятых берут себе те из нечистых, в области которого имел место факт: дома – домовой, в воде – водяной, в лесу—лессовой.

Несколько менее чем о лесовом мы знаем о водяном; водяной, или, как называют его крестьяне, омутник живет в глубоких омутах рек и озер. Он помогает рыбакам ловить рыбу, но порой, когда рассержен или обижен ими, разрывает им сети, или распугивает рыбу; иногда он утаскивает к себе на дно неосторожных пловцов. Вот как описывал мне встречу с водяным один из моих знакомцев, жителей д. Малой Будогощи. «В темную осеннюю ночь провалился я около плотины в реку и кое как чудом выполз потом на берег. Упал я, хочу выскочить – глядь, а меня кто-то тянете. Я посмотрел: вижу весь он мохнатый: ровно метла лицо то. Держит он меня когтями и не пускает. И руки, и нога у меня ровно окованы. За тулуп вода холодная, слышу, льется, а он смотрит: глаза то у врага водяного так и горят. Перекрестился я, да как хвачу его! Не помню, как и на берег то выполз: люди подняли меня ровно мертвого».

Но случается, что водяной или омутник является порой в более привлекательном, человекоподобном виде. Рассказывают, будто однажды омутник из Кривого омута на р. Пчевже являлся просить помощь у Будогожских мужиков. Дело было так.

В Петров день были Будогожские мужики в часовне. Выходя оттуда, видят они старичка, который говорить им: «Помогите мне добрые люди».

— «Кто ты такой, » спрашивают мужики, «и чего тебе нужно»?

«Я здешний омутник», отвечает старичек; «забрался в мой омут чужой омутник: житья мне нет от него. Помогите, выгоните его из моего омута». Забоялись они, спрашивают: «как же мы его выгоним»? А он им: «возьмите стяжье и идите к омуту. Подымется, пойдет на берег вал, за ним другой, так вы по первому и бейте стяжьем, а втораго не троньте – это я буду». Собрались, пошли, стали на берегу. Набежал первой вал – ударили по нем мужики, а один то промах­нулся да во второй и угодил. Глядь – стоит в воде тот свой омутник и палка у него в глазу торчит. Обругался омутник: «куда», говорит, бросаешь!» и палку назад мужику выкинул. Так и прогнали чужого омутника, а свой вышел из воды на берег и много им из кисы на берег серебра насыпал и говорит. «Берите, ребятушки, сколько кому нужно!» Мужики отказались, не взяли. – «Мы», говорят, «не за деньги брались выгонять, а так, своему хотели помочь: «И хорошо сделали, что не взяли ничего», ска­зала рассказчица, если б взяли, то все равно деньги в черепье дома обер­нулись бы 6. И омутник за такое бескорыстие их обещался, что не будет народ тонуть у них на перевозе: «и выше и ниже – будут, а у вас на перевозе – никого».

Теперь перейдем к другим остаткам языческих божеств, к домашним мифическим существам. О домовом уже достаточно было и писано, и говорено; обратимся к менее известным – банному и рижному хозяину.

Банный в большинстве рассказов является добродушным шутником. Это крайне шаловливый дух: он иногда принимает вид различных людей и таким образом морочит деревенский люд. В бане поселяется он после того, как в ней побывает роженица, моется и парится после хозяев 7. Вот что рассказывают в д. М. Будогоще о банном:

Приехал в деревню торгош. Просится ночевать; и была у хозяев байня топлена, и в той байне чудилось. Торгош пошел с мужиками: вымылись, выпарились, дома чай сели пить, а потом и спать легли. После мужиков пошли две невестки и девка, а старуха та дома осталась с мужиками. Приходят в баню, разделись в передбаннике, входят в самую баню а там на полку кто-то лежит и ноги раскарячил: видят – торгош. «Ах, ты, бессовестный, озорной!» говорят бабы, – и домой. Пришли, на торгоша жалуются: тот спит себе и с избы не выходил. А показался то под видом торгаша баенной.

Здесь дело кончилось шуткой, а в другой раз и хуже было.

«Сиди вечером мужик в избы, и подъезжае тройка. Вылез барин, велил сготовить чаю, созвать посидку, да и говорит хозяину: «стопи мни-ка байну, да найди человика, чтоб меня помыл да попарил, а я за всё сто рублей дам». – «Как за сто рублей не найти человика», говорит мужик, – «да вот баба моя и вымоет те и попари». «Ладно». Стопилась байна, барин пошел мыться, посидка разошлась. Ждет мужик за самоваром, чтойто долго с байны нейдут. Ждал – пождал, да и спрашивает у кучера: «что, мол, пора бы и из байны быть»? А тот ему:—«наш барин лю̀би долго париться»! Пождал мужик еще: нет, неймется ему: пойду, думает, погляжу, что они там мешкают. Подходи к байны и гле́ди в окошко: и види: сиди барин на полку и с бабы кожу сымае. Он как закричит, да побежит за народом! Прибежали: баня отворена, на окошке сто рублей денег, на полку баба ободрана лежи, а барина нет. Побежали к избы: и кучера и тройки как не бывало».

Рижный хозяин в великорусских сказках является существом пре­имущественно трусливым и завистливым. Его легко напугать и прогнать. Но тем не менее надо крестьянину жить с ним в ладу, иначе он сожжет гумно и уничтожит весь хлеб, свезенный туда. Так однажды, не взлюбил рижный одного мужика и сжег у него ригу; построился мужик заново, а рижный опять сжег. И в третий раз построился мужик, и вот что случилось: В прежнее время водили медведей. Вот пришел в деревню ночовать мужик с медведем. Куда его положить? неловко такого зверя в избу пускать. Вот ему и велели в риге той ночовать, что недавно построена была. Стопили ригу; мужик с медведем забрались туда и забились за печку: теплее там ночовать. В полночь прихо̀ди рижной хозяин и приноcи множество рыбы. Начал он ей печь на угольках; печет и роет на краешок, а медведь из-за печки подбирать лапкой, да подъедать. Рижной хозяин остатнюю рыбку спёк, на печку кинул. Хва­тался, стал искать – нет ни одной! Бросился за печку; как его сгрёб – и не знать кто – да начал его тискать! «Ну, ты, пусти», кричит рижной: насилу вырвалси, ушел весь оцарапаный. И через несколько времени идет одна женщина рано поутру за водой, а он ей на стречу и спрашивает: «жѝва ли у мужика, чья этая рига, кошка?» – «Жѝва, да еще таких же семерых родила»! – «Эко горе то», говорить рижный; «скажи ты пожалуста мужику, что ригу ту я у нево сжег, больше не буду, полно. Пусть он деньги мои оберет: их под углом риги пивоваренной котел зарыт. Хотел я ему опять ригу сжечь, да боле не пойду». И вправду, обрал мужик деньги: большой котел полный серебра, и стал богато жить.

Наряду с рассказами, где действующими лицами являются существа мифические, приуроченные и, так сказать, прикрепленные к известному месту, мы находим немало рассказов, где действует уже непосредственно нечи­стая сила. С понятием лешего, водяного, насколько я наблюдал это, самый житель д. Будогощи не связывает представления о чем-то страшном, злом, враждебном Богу и людям. Он мирно совмещает в своем миросозерцании и Бога христианского, и противоположное Ему существо, источник всякого зла – черта, или, как чаще его называют иносказательно, врага, и наряду с ними нечто среднее – целый ряд божеств, о которых мы выше говорили. Представления этих мифических существ и черта, дьявола отнюдь не сливаются в одно. Черт, враг – существо отвратительное; самое имя его грешно произносить, тогда как с лешим или домовым вступить в известного рода соглашение далеко не представляется грешным и преступным.

О взаимных отношениях людей и мифических существ мы говорили. Теперь речь будет об отношениях людей и нечистой силы, черта. Некогда Афанасьев писал так: «Вообще следует заметить, что в большей части народных русских сказок, в которых выводится на сцену нечистый дух, преобладает шутливо-сатирический тон. Черт здесь не столько страшный губитель христианских душ, сколько жалкая жертва обманов и лукавства сказочных героев» 8. Слова Афанасьева, будучи отчасти справедливы относительно вышеприведенных сказок о мифических существах, далеко не соответствуют истине, в чем мы убедимся когда, ниже ознакомимся с рассказами жителей д. Малой Будогощи о чертях. В различных местностях России мы встретим среди жителей совершенно различное отношение к нечистой силе, к мертвецам и тому подобному чудесным и таинственным существам. В иных местах вы совершенно не услышите сказок о мертвецах и чертях; в иных сказки найдутся, но будут, действительно, сатирического характера; наряду с этим есть много местностей, почти весь север, где население твердо верит в существование черта, как врага и ненавистника человека, где сказки о нечистой силе отличаются мрачным характером и совершенно лишены всякого сатирического элемента.

Вот рассказ о том как враг над человеком шутил.

Собралась раз о святках посидка. Много плясали, в игры играли, пели. Ребята разбаловались и стали выдумывать, что бы такое почудней сделать. Вот один парень и говорить: «дай ка попытаю (испробую), как люди давятся. До смерти не задавлюсь же на глазах у всех. Вы меня, ребята, подержите, а я в петлю голову суну». Все рады: новая забава нашлась. Сделали мертвую петлю, привязали к матицы; только он сунул туда голову да затянул малость – вдруг в двери становой, да как гаркнет: «А кто тут давиться задумал! Я вот сейчас всех вас разберу»! Все по углам разскочились, кто к дверям бросился: глядь – никакого станового и не бывало, только метель крутит, да ветерок воет и снег переметывает. Подошли все к парню, а он и вправду задавился; висит в петле да покачивается. А становым то враг от прикинулся, да на людей мороку навел. Вообще, удавленники – любимая добыча черта, черту- баран, как говорит пословица.

Даже те люди, которые не боятся нечистого и всячески угождают Богу, не обеспечены от нападений нечистого и козней его. Слышал я в той же деревне рассказ о кузнице, который и привожу здесь.

Жил в деревне мужик и кузница была у него. Был, он хороший человек, никого не обижал, не обманывал; часто к обедни ходил. Все его любили, и всю бы жизнь свою он прожил по хорошему, кабы только враг на него не обиделся. Была у него в кузнице, на правой стороне, как войти, икона – Спас премилостивый, а на другой стороне, на доске, враг намалеван как есть, с рогами, с хвостом и весь в шерстѝ. И всякой раз, как взойдет кузнец в свою кузницу на работу, Спасу по­молится, а на врага харкнет и плюнет: всего его заплевал. И часто сожалел кузнец о том, что нет у него молотобойца, а одному работать не сподручно: иной работы иначе как вдвоем и не справит. А мастер он быль первый в тех местах.

Однажды вечером приходит странник, еще молодой, и просится но­чевать. Переночевал и просит еще на денек остаться: пристал горазд. Что-ж, думает кузнец, пусть поживет денек, «А не побьешь ли ты молотом», говорит он страннику. Странник согласился. Пошли в кузницу, и весь тот день работал странник на кузнеца и очень ему полюбился. Приходят домой ужинать, а кузнец и говорит: «кабы стал ты у меня молотобойцем, лучше тебя не надоб»? – «Что-ж, мне некуда идти, я хоть и у тебя поживу», отвечает прохожий!. – «Нанял бы я тебя, да не знаю, быват много спросишь?» – «Что там за много! Буду я у тебя жить, ты меня пой-корми, а через три года дай мне сковать то, что я захочу». Обрадовался кузнец. Работник лихой, всем хорош, всем доволен. Живет молотобоец год, живет другой, уж и третий к концу прихо­дит. И вот, накануне дня расчета, останавливается у кузнеца ночевать старенькой престаренькой раб Божий, странник.

Выходят утром они, кузнец и молотобоец, на работу, и говорит молотобоец: «помнишь хозяин условие, дай сковать, что хочу». – «Да куй;» говорить кузнец, «железа много jе». – «Только ты не смотри», предупреждает молотобоец. Вошел он в кузницу, что стояла на берегу реки, разжог горно и ждет. Проходит мимо старенький старичек, что у них ночевал. Идет и охает; покачивается, от старости едва на ногах стоит, того и гляди по земли растянется. Кричит ему молотобоец: «Эй дедушка, заходи ко мне»! – «Тяжело, родимый, на гору не здынусь», отвечает старик. «Полно приходи сюда, я те помогу, помоложу̀. Подошел старик к дверям и спрашивает: «чем же ты меня помолодишь»? – «Перекую». – «Да что ты» – «Ложись, увидишь». – «Эх, все одно померет», говорить старик, «лягу попы­таю». А кузнецу то любопытно: прикинулся да в щелку и смотрит. И видит он: взял молотобоец старика, положил в горно, засыпал уголья, да как зафычит мехами, только искры столбом поднялись. Раскалил старика, бросил на наковальню, бил, бил молотом, да в разные стороны поворачивал; потом в чан с водой окунул: зашипела вода, пар столбом поднялся. Кинул молотобоец старика об земь – и стал старик молодцом хоть куда: парень лет двадцати, кудри русые в колечки завиваются, щеки полные румянцом горят, походочка молодецкая. Встряхнулся повел главами вокруг: каков мол я! Взял он котомочку, поблагодарил мастера и дальше пошел. Старый кузнец, словно ума решившись, опрометью домой бросился; кричит старухе матери: «Ей, матушка, давай я тебя перекую, моло́да будешь»! «Что ты», говорит ему мать, «аль Бог разум отнял? видано-ль дело стариков ковать»? «Э, не разговаривай со мной, я у молотобойца сейчас научился», закричал кузнец; схватил он старуху, та упирается. Приволок он ее в кузницу, связал, бросил в горно, и ну мехами раздувать. Старуха та вопить благим матом, а он и взаправду ума решился: знай себе дует.

А молотобоец и странник, которого помолодили, побежали по деревне и кричать: «идите все крещоны в кузницу, смотрите как кузнец мать сожог»! Сбежался народ, ворвались в кузнецу: видят кузнец без памяти мать жжет, а старуха уж померши. Взяли его в железа, да и повезли в город. Хватились молотобойца – ни его, ни странника нет: сгинули.

Следуешь заметить, что настоящая сказка, по ближайшем исследовании, оказывается не оригинальной, не самостоятельной по своему сюжету. Обозревая сказочный материал, мы замечаем, что в сказках любимое место черта – кузнечная труба. Кроме того, мы имеем легенду о том, как хромой бес перековал пустынника 9. Весьма сходный вариант мы находим там же, а затем – сюжет этой сказки известен и в западноевропейских 10 и в остальных народных литературах 11.

Мы не будем входить в подробности сравнения; отметим лишь то, что если бы настоящий сюжет о мстительном черте был совершенно чужд нашей народности, если бы он не нашел подходящей почвы, чтобы укорениться и получить широкое распространение, то мы оставили бы его без внимания, как нечто случайное. Но здесь появлением его нельзя пренебрегать: наш сюжет совпал с верованиями и взглядами народа на нечистого и прочно укрепился в народной среде; примкнув в другим рассказам о том же черте и об отношении его к людям.

От сказок о нечистой силе обратимся в тем народным рассказам, где также силен элемент чудесного и таинственного, к рассказам о мертвецах. Вера в сохранение мертвецами способности живых людей – двигаться, говорить, являться людям из могил и вступать в различные отношения с живыми близкими людьми и родственниками – эта вера была всегда сильно распространена в народных массах всех стран и эпох 12. Не будем распространяться о возможных причинах возникновения подобного верования; укажем лишь на наиболее вероятную причину, на аналогию сна и смерти, которая всегда бросалась в глаза людям.

Мертвец – существо наполовину уже иного мира: этим он внушает таинственное уважение к себе. Пока труп не подвергся окончательному разложению – в него всегда может вернуться душа его и оживить в новой деятельности. Это воззрение мы находим, например, у египтян и равным образом у народов ничего общего с ними не имеющих. Оно – плод известного психического настроения, являющегося по поводу двух аналогичных явлений, созерцаемых человеком. Издавна существовал также взгляд, что души добрых людей, после смерти этих последних, являются охранителями живых людей и интересов их. Души же злых, особенно колдунов или знавшихся с нечистой силой, оказываются и после смерти тела, врагами и ненавистниками всего живущего, подобно дьяволу, которому они служили при жизни.

Сообразно этим последним взглядам на мертвецов, народные рассказы о них распадаются на две группы: одни повествуют о мертвецах добрых, другие – о злых.

Вот рассказ, выдаваемый за быль, о мертвеце обогатившем мужика; сообщаю его теми же словами, как слышал сам.

Гнали ребята барки по Мсты, вошли в Волхово. Стали ночовать; глядь, одно̀во на берегу и забыли. Пошел он по берегу; думает своих наздогнать. И видит, лежит на берегу покойник в хорошой одежи. Вот парень то и здумай: роздину ево; на што ему хорошая одежа? – а мника послу̀жи. Роздил и пошол. Только и ду̀мае. штож я ёво так то бросил. Вернулся молитву сотворить и вѝди, што у ёво на груди хрест золотой. Снял с ёво хрест, да неловка без хреста бросить. Надѝл на повойника свой, да и говорит: а вот мы хрестам поменялись, побратались, значит. Прошшай брат хрестовой!» Нашол он своих; и вот приходит ночь. Является ему этот покойник и гово̀ри: «што ты, хрестовой брат, меня и не похоронил; гришно теби-ка меня так бросить. Вернись, захорони меня, да возьмя у меня с руки золотоё кольцо». Совестно стало парню. Вернулся, помолился над ним, захрестил, все молитвы прочёл, какия знал и опять пришол на барку. А ночью снова прихо̀ди к нему покойник и гово̀ри: «Вот взял ты теперь кольцо, одежу; сходи, как будешь в Нов-городе, к моёй матушки и скажи, што ты, мой брат хрестовой, захоронил меня, а в подпольи пусть она розломат стенку, (и указал где) и што найдешь – себи возьми». Парень и был в Нов-городе, да не послушался: «што», говори, «пойду я, объявлюсь? – на меня скажут, што убил, да поса́дя». А покойник опять к нему прихо̀ди и про̀си. Думает парень: што как он и дома начнё ходить кожную ночь? схожу. Решил и пошел. Показал он матери кольцо и все рассказал по порядку. Мать сейчас его в клеть посадила, заперла и хочет в суд отдать. Только пришла ночь. И вот сын покойник прихо̀ди к матери и говори: «выпусти матушка тово человека, сведи ево в подпольё и отдай ему што он сам возьмет. Кабы не захоронил он меня, так клевали бы меня вороны, мыл бы мои косточки холодный дождик». Свела мать парня в подполье; нашел он там казну, как сказано было, поехал на родину и сталь жить да поживать.

В этом рассказе отразилось верование общее всем европейским народам, что позорно и нечестиво оставлять умершего без погребения.

Теперь обратимся к сказкам, где мертвец является страшным, злым сущеетвом. Вот сказка о трех братьях и отце колдуне.

Жили были трое братьев, а отец у них был колдуном и жил особя̀. Помер он и помирамше велил, чтоб его трои сутки откараулить, а раньше того не хоронить. Приходит как раз к ним в этое время солдат и просится ночовать. Они и говорят: милости просим «ночовать, тольво сѝночь покарауль ты у нас отца». Солдат согласился. Забрался в ивбушку, где особя̀ жил колдун, зажог свечку, сиди й читае. Вдруг с трубы штот кричит: «упаду!» А он неглядя в ответ: «да падай!» И упала в ѝзбу нога, вся в шерстѝ. Немного погодя опять: «упаду!» Солдат опять: «вались», говорит. И снова тот же голос: и упала другая нога, потом руки, туловище, голова. И опять голос: «встаю». – «Да, вставай», сказал солдат: поднял глаза и видит: стоит перед ним ктот мохнатой, страшной такой. «Погоди я ужо те проберу», говорит солдат: как стал пробираться мохнатой к ему, он его и пересек саблей.

Запели петухи и чудо сгинуло. На вторую и на третью ночь упросили остаться солдата опять караулить; то-же самое случилось с ним. Братья перепугались, про̀ся ево: «свези уж и на погост ево». Солдат велел набить на домок 13 три обруча жолезных, поставить на тележку и сам сверху сел. Ехал, ехал; обруч – лоп! Попоехал еще немного – другой лоп! Немного погодя и третий лопнул. Солдат на руку обручи надевает и что есть духу скачет на погост. Привез покойника, а батька дома нет. Говорит от матки-попадьи: «тело привёз». А она ему велила поставить ево в синях, в чуланчике. Набил солдат обручи на домок и ехал скорей. Сиди матка ночью, ждё батька. Вдруг обруч: лоп! Не батька ль приихал, думае матка и поглядыва за окошко. И второй, и третий лопнул – батька все нет. Слыши попадья: ктот в избу идё, в дверь ломится: «пущай», говорит, «а то и так попаду!» Она замнулась, залезла на печку, всех ребят и кошек и собак с собой забрала. Мертвец вломился в избу, стал шарить у печки и лезть туда; попадья ему щенка бросила: он его разорвал и съил. И опять лезет, а она ему кого-нибудь опять кине: всих и кошек и собак перерыла; маленькаго ребенка ему бросила: он и того разорвал и съил. И в этое время запил питун — мертвец упал навзнич. Немного погодя сряд и батька приихал. Видать каково у матки чудо случавши, скопил народ, свезли мертвеца в яму, зарыли и осиновым колышком забили.

Настоящая сказка по своему характеру и складу близко подходит к сказкам сообщенным И. Сазоновичем в вышеупомянутом его исследовании. Говорят также в д. Будогоще, что мертвецы жестоко наказывают тех, которые относятся к ним без должного уважения. Один из таких случаев мести мертвеца я здесь и приведу.

Собрались девки да ребята на посидку, а один парень и говорит: «давайте ка я сюда покойника приносу». А о ту пору был покойник в часовни. Парень и вправду принес его, поставил у дверей к печке. Стал покойник оттаивать и опускаться, а девки от страха кто на печку, кто в запечок забрались и велят несть его назад. А парень не хочет, говорить: «несите сами!» – забоялся. Покойник молчал, молчал да и заговорил: «кто взял, тот и неси назад». Хоть страшно было, а надо несть. Вот парень с товарищем и понес его. Принесли в часовню, положили на старо место, а покойник и говорит: «попрошшайтесь со мной». Товарищ, который помогал нести назад, попрощался как следует, а первого, выдумщика, покойник захватил руками за шею, и отнять нельзя было. Руки пилить хотели – пила нейдет. Так их вместях и схоронили.

Некоторые сказки о мертвецах не лишены комического элемента, но в общем в – это редкое явление. Как пример мы сообщим сказку, довольно сходную в частностях с приведенной несколько выше сказкой о колдуне, трех сыновьях и солдате.

Жили-были мужик да баба, и был у них сын. Сына сдали в солдаты. Отслужил он свой срок и вернулся домой в деревню а матери и отца нет. Спрашивает он, где они; ему отвечают мужики: «вот новой дом, тут и померь твой отец, а мать тоже давно померши». Взял солдат вина и пошел в дом. Сидит ночью, пьет вино, а покойник и приходит –весь в белом. И говорит он сыну; «я съем тебя». – «Погоди», говорит солдат, «сперва вина выпьем, а потом и съешь меня». – Пьют, а солдат этак между прочим и спрашивает, быдто ни к чему: «и чем это, батюшка, вас убивают?» А покойник и говорит: «осиновым колом три раза буде на ѝспашку успеешь ударить – убьешь». Пошел солдат в сени, быдто за нуждой; ищет осиновой палки, а мертвец кричит: «што ты там мешкаешь, мни ка тебя ись пора». Нашел, наконец, солдат палку, подошел к мертвецу, да как хватить его: тот и опрокинулся. Сделали домок ему, обручи набили и повезли на погост. По дороге один лопнул, другой цел остался. Привезли, похоронили и осиновым клиньям забили.

В заключение заметим следующее: рассказы чудесного характера – о разных сверхъестественных явлениях, существах, о черте и встающих из гробов мертвецах распространены далеко не повсеместно и вовсе не равномерно в среде нашего крестьянства. Не будем отрицать влияния школы, как фактора разрушающего мифические воззрения на природу; но и помимо того, что школа существует давно и имеет много учеников, мы встречаем села, где население чрезвычайно много знает рассказов о мертвецах и чертях. С другой стороны в совершенно забытых просвещением глухих углах мы к удивлению можем совершенно не встретить подобных рассказов. Причина, на наш взгляд, лежит в существенных чертах психического склада народа, местность населяющего данную.

Кое где уже с недоверием начинают относиться к таким рассказам. Старые люди, слыша высказываемые сомнения и расспросы о причинах этих чудес, повторяют одну обычную фразу: «в старину люди простые были, проще нас, оттого и видели всякия чудеса, а теперь пошел хитрой народ, до всего сам дойти хочет».

Автор - В. Н. Перетц

Читано в заседании отдела этнографии Императорского русского географического общества 20 окт. 1893 г. ↩
Говорю отчасти потому, что из 30 детей школьного возраста ходят в школу всего три человека, а выдержал экзамен на льготу 4-го разряда – 1 за два последних года. ↩
Живая Старина 1892 г., вып. II ↩
Новгородский сборник I т. ↩
Тт. II, 80; 111 III, 3, 27, 37, 97, 23 и т. д; IV, 68; V, 18, 97 и passim ↩
О превращении бесовских денег в уголья см. у Афанасьева. Народные русские легенды. М. 1868 стр. 167. Опыт мифологического объяснения см.в его же статье: «Мифическая связь понятий света, зрения, огня, металлов и пр.» в Архиве историко-юрид. свид. о России, т. II отд. 2. ↩
Срв. Новгородский сборник, I, 284-6. ↩
Народные русские легенды, стр. 168. ↩
Народные русские легенды собр. Афанасьевым стр. 76—77. ↩
Там же стр. 104-107, и примечания стр. 145. Срв. Отечеств. Записки 1840 г. № 2. смесь, стр. 50-51. тоже, отчасти иначе, – Grimm. KinderundHausmärchenII, №147 Христос и ап. Петр перековывают нищего, NorwegischeVolksmärchen, gesammelt. vP. AlbjornsenundJorgen, №21. П.В. Шейн, Материалы. II т. стр. 144 ↩
Отметим хотя бы вариант в «Книге Мудрости и Лжи» (Грузин. Басни XVII ст.) С. С. Орбелиани, перев. Ал. Цагарели. Спб. 1878. Стр. 84, № 75 – вариант наиболее схожий с нашим. ↩
Об этом собран материал и указана литература в первых главах наследования И. Созоновича: «Ленора Бюргера и родственные сюжеты в народной поэзии европейской и русской». Варшава. 1893. ↩
Домок — гроб ↩

Источник: «Деревня Будогощь и ее предания» — статья из журнала «Живая старина» 1894 г.