http://www.index.org.ru/journal/10/seshil.html

Юнус Сэшил


Сегодня, 4 января 1995 года, под непрерывный рев самолетов, бомбящих город, которые вот-вот разнесут в клочья и твой кров, вдруг сел и начал делать эти записи.
Самолет сбросил бомбу или ракету где-то совсем рядом... и всадил в дом пятнадцать осколков. Может, и больше - сразу не найдешь и не сосчитаешь. Выбило все четыре окна со стороны улицы. Один осколок, надо полагать, самый большой, пробил стену ближе к потолку и вышиб изнутри книжную полку. На ней стояли книги из серии "Жизнь в искусстве". Мировые знаменитости разлетелись по комнате вперемешку с битым стеклом двойных рам. В комнате темно, и не стал особо осматривать место происшествия. Да и пропади оно пропадом.
<...>У нас пять голов крупного рогатого скота, два барана, одиннадцать кур, одна кошка и собачка по кличке Барсик. Перепись мышей, крыс и прочего животного мира во дворе не производилась. Взрыв прогремел, когда я выходил на улицу. Самолеты летали с утра, мы уже привыкли к ним и к их делам, если к этому можно привыкнуть. Вслед за громом послышались свистящие, режущие воздух шумы над головой, от наружной стены дома стайками вспорхнули воробушки из штукатурки - не сразу сообразил, что это осколки. Мать находилась внутри и ничего не видела, а только слышала. Объяснил ей, что стекло разбилось от воздушной волны. Она старая, ей восемьдесят один год, и, оказывается, очень боится. Думал, что в таком возрасте не испытывают страха...
<...> Конусообразный осколок, похожий на рог молодого бычка, торчит в стене - застряв в деревянной стойке каркаса дома. Каркас этот забит глиной, обтянут металлической сеткой, а по ней накидка из цементного раствора.
Сегодня в комнату, в которую влетел осколок, не заходил. Вчера был в ней долго. При свете свечи разглядывал книги, думая: зачем всю жизнь собирал их, читал, радовался очередному приобретению, хвастал перед друзьями? В этой жизни, оказывается, имело смысл приобретать лишь то, что в течение минуты можешь запихнуть в дорожную сумку и унести с собой.
<...> Русскую женщину убило российским снарядом, прямо у нее на кухне, когда наклонилась посмотреть в кастрюлю. Полголовы ей и снесло в эту посуду. Эту картину в отечественной литературной критике назвали бы натурализмом. Реализмом в ней называлось, когда простая русская женщина, взяв в руки красное знамя, шла по улицам Сормова...
Муж убитой женщины, только что ставший вдовцом, ходил с кастрюлей и ее содержимым по двору и задавал всем извечно русский вопрос: что делать? Этих "всех" было несколько застывших в шоке пожилых женщин, пьяный мужик и я, шедший от магазина "Заря", куда ходил в поисках сигарет. Почему-то никто у мужчины кастрюлю не забирал, не вразумлял его, я тоже...
<...> В Чечне всегда ходило СЛОВО. У него всегда был хозяин, и тот знал ему цену: оно стоило столько, сколько он, или он - столько, сколько его слово. "У мужа должно быть слово. Сказанное должно остаться сказанным", - говорили в горах. Люди держались не высотой гор, не крепостью каменных башен, а твердостью слова, верностью ему.
...Поймали кровники врага, и взметнулись кинжалы мести. Тот попросил перед смертью воды, и ему дали. Он держал чашу и не пил. "Почему не пьешь?" - спросил старший из кровников. "Боюсь, что не дадите допить", - ответил, стоявший на пороге смерти. "Тебя не убьют, пока не выпьешь эту воду". Тогда тот выплеснул содержимое чаши на землю... и давший не нарушил слова.
<...> Вчера, чудом прорвавшись через фронт, приехал родственник. Сразу же отправил с ним мать, наказав увезти в Урус-Мартан. Она здесь очень боялась.
Теперь один. Все делаю сам. Одни поиски дров стоят немалых сил и времени. Сегодня бои начались аккурат к восьми часам утра. Всю ночь стреляли из орудий, но как-то вяло. А с утра начали, будто доброе дело.
...Город будто прыгает на одной ноге или сидит на кляче, бегущей трясучей рысью, погоняемой во все стороны огненным кнутом. Надо переносить. Всю жизнь приходится что-то терпеть и надеяться: переживешь - все будет нормально. А потом опять что-то такое. И войну надо пережить. Но после нее приходит период, который тоже надо; потом еще что-то, и уходит жизнь, унося надежду. Разве перечислишь, перецитируешь всех, кто искал смысл в человеческой жизни. А что нашли? Кто этот смысл понял? Каждый узнал две истины: что он рождается и умирает.
...Пол, топчан, тетрадь, рука, прижатая к бумаге, и бумага, и буквы, что выводишь, и все остальное ходит, трясется, дрожит, будто вот-вот вместе с тобой куда-то провалится.
<...> Если собрать все осколки и прочее, что влетело, попало в дом, можно будет открыть музей. Не стоило выбрасывать те, бомбовые, что валялись перед домом - идея пришла не сразу. А осколок, что ушел в землю огородика, надо откопать - солидный экспонат...
...Бедные голуби. Они летали стаей, выглядывая вокруг корм. Когда кормил кур, налетели сизой тучей и мигом склевали все зерно. В стае их было штук девятнадцать. Гнал их, кричал на них, но они, чувствуя, что не могу швырнуть в них палку, не улетали, а, чуть взлетая, садились снова и съедали куриный рацион. Куры их или боялись, или жалели, но уступали им. Сегодня привычного шума стаи не было слышно и на крыше не было видно ни одного голубя. Это несколько удивило, но, еще ничего не понимая, пошел кормить скотину. Когда вышел на улицу, заметил, что недалеко от навоза валяются какие-то тряпки - не сразу дошло, что голуби! Мертвые. Машинально стал собирать в одну кучу - семь штук. Долго доходило, что их накрыл или снаряд, или дождь осколков. Потом заметил, что дальний сосед Салавди тоже что-то собирает. Оказалось, то же самое. Итого, во вчерашнем бою пало одиннадцать голубей. Вестники мира войну проиграли. Здесь летало и много ворон. Но ни одной убитой не видел. Наверное, мудрее голубей.
... "Яхь", (совесть), "эхь", "бехк" (вина и ответственность) - три столпа, на которых держится национальный характер, его духовность. Чеченец вовсе не безрассуден. Сегодня весь мир говорит: вот, Россия - мощная держава, у нее огромная армия, вооруженная танками, самолетами, "градами", и как чеченцы все это не учитывают, сопротивляются - усугубляют свое положение, несут огромные потери. Чеченцы обо всем этом знают, но они в состоянии "яхь", в котором человек непоколебим. "Яхь" - суть и даже определитель чеченца. Это ощущение себя равным другому человеку: самому сильному и богатому, смелому и благородному, королю и так далее. Чеченец признает выше себя три предмета: свой головной убор, потолок своего дома и небо.
"Яхь" - путь человека от рождения до подвига и достойной смерти. Чеченцы жизнелюбивы, но если надо умереть - "яхь" помогает им сделать это, будто того и хотели. А способность мужественно умирать всегда называлась самоотверженностью, и тому, кто пытается назвать это иначе, не хватает именно того, о чем речь. Чтобы понять, о чем разговор, надо получить все это с молоком матери, от отца, деда, сверстников, родного дома, гор, родника, взгляда аульской девушки - так же как, чтобы понять душу русского человека, надо родиться русским. Переступить черту "яхь" - равнозначно перемещению в другое измерение - за порог общества, семьи, народа. Об одном скажут, что он полон "яхь", о другом, что лишен его, и это уже приговор, обжалованию не подлежащий. У кого-то: "мертвые сраму не имут". Чеченцы так не говорят, ибо мертвые у них срам "имут", и не только сами, но и живые за мертвых. Каждый из них носит в себе затаенный страх умереть недостойно, это чувство тоже входит в понятие "яхь". Если седьмой предок умер недостойно, срам за него испытывает седьмое поколение. И оно должно смыть это пятно с предка, даже ценою крови - собственной или чужой. Чеченец сам часто признается, что если бы не вошел в состояние "яхь", не смог бы исполнить, совершить, одолеть... Когда человек в таком состоянии, в том же состоянии с ним находятся все его предки - живые и мертвые, родственники, друзья - где бы они физически ни находились. Такова природа национального характера - девственность личности, которую нельзя нарушить дважды. Сознательный выход за нормы "яхь" лишает человека этого качества, и тогда "эхь" и "бехк" становятся стражами, препятствующими возвращению обратно.
<...> Длинным будет список ответственных за эту войну - составленный там и здесь народом. Главным видится российский президент. В каждый час, минуту, секунду гибнут люди: женщины, дети, старики - русские, чеченцы, армяне, евреи, ингуши, украинцы, кумыки, татары: Грозный - самый интернациональный город Кавказа. С другой стороны гибнут солдаты, еще не познавшие жизнь ребята, со всех уголков России, глупо, ни за что. А разве уцелевший в этом кошмаре останется нормальным, не сойдет с ума? Нет, после этого все мы будем сумасшедшими. Мы подставлены все. Все стоим в очереди в огромный, переполненный нами же сумасшедший дом.
...Такое чувство, что в голове сгорел предохранитель и в нее может влетать и вылетать все что угодно, прямо какой-то проходной двор. Какой-то наряженный мужик на фоне Кремля, встречающий хлебом-солью Наполеона - из некогда виденной старой открытки... таитянки с картин Гогена... Маресьев, стреляющий в медведя... бал в "Войне и мире"... худой, как ты сам, Бунин за письменным столом, сокращающий Льва Толстого... И еще, и еще - сотни... тысячи слайдов встревоженной, как пчелиный рой, памяти... Вдруг на быстром коне влетает земляк - ротмистр Александр Чеченский, воевавший вместе с Денисом Давыдовым в Отечественной войне 1812 года, и поднимает коня на дыбы. Он был ребенком вывезен из пылающей Чечни и воспитывался в семье генерала Н. Раевского, со временем сам стал генералом... В 1612 году рядом с Мининым и Пожарским стоял чеченец. Чтобы не пересказывать, отсылаем к роману Загоскина "Юрий Милославский, или Русские в 1612 году"... Когда Ермолов разрушил аул Дадай-юрт, он вывез оттуда чеченского мальчика. Со временем мальчик стал Захаровым и академиком Императорской академии живописи. Наверное, его картины, те, что были в Грозном, погибли. Подписывал свои работы: Захаров, из чеченцев. Портрет Лермонтова писал... Ермолова... автопортрет.
...Пришли вести: армия вступила в микрорайон и бесчинствует. Хватают людей (отбирают мужчин), одних расстреливают, других увозят в бэтээрах. Расправляются с молодыми, крепкими. Когда те говорят, что не воевали, отвечают: "надо было". Эти неприятные новости принес какой-то проходящий мужчина. Я, по обыкновению, выразил некоторые сомнения. Это его рассердило. "Может, сомневаешься и насчет сожженных НКВД 700 человек в Хайбахе в 44-м, в день выселения?" - спросил он, подозрительно обглядывая меня. Примирительно ответил, что факт известный. Это его не успокоило, упрекнул меня расстрелянными в 40-м, тем же НКВД, 20-ю тысячами поляков. Меня осведомленность в столь темном деле неграмотного на вид человека удивила, и я спросил: откуда такое знает? Ответил, что с ним в лагере сидел именно один из тех, кто расстреливал, и звали его Васька, и, кроме того, он тоже, хотя институт не кончал, может читать газеты. Говорил таким тоном, будто твердо был уверен, что за все это я тоже несу ответственность...
<...> Когда все это только начиналось и танки входили в город, никто не оказывал им сопротивления. В то утро ехали мы с соседом по улице Маяков-ского, по этой же улице шли танки. Они не стреляли и в них никто не стрелял. Народ занимался повседневными делами...
Ребятам стало скучно. Они стали выходить из башен, закуривать, дышать свежим воздухом. Снимают шлемофоны, а под ними русые чубы. Их спрашивают: "Ребята, а вы, ненароком, не из России самой будете?" Те, конечно, гордо: "Да, мы россияне, освободители слабых и угнетенных... - и в свою очередь: - А вы Дудаева, случайно, не видели, а то мы его, окаянного, свергать пришли?" А прохожие пошли и увидели Дудаева, преспокойно брившегося у себя в ванной комнате: так, мол, и так, русские ребята на танках подкатили, тебя спрашивают, свергать, дескать, приехали... "Русские!" - воскликнул, должно быть, генерал русской армии и чеченский президент с не меньшей радостью, чем тот грек некогда "Эврика!", и чуть не скосил себе бритвой левый ус. Тут его, без-условно, озарило: "Вот и попались!" Надо полагать, мысленно обнял всех лидеров "оппозиции" и всех прочих, ниспославших ему такую удачу - российских танкистов.
Часам к четырем дня все было аккуратно закончено. В тот же день весь город, вернее, почти вся республика прошлась экскурсией по "мамаеву" побоищу или "курской битве", цокая от удивления языками. Огромный мотор танка, подстреленного на площади президентского дворца, был отброшен от туловища железного чудовища метров на двести. Запомнилась реплика такого же удивленного, как и я сам: "Клянусь Аллахом, этим ребятам и положена по праву вся наша нефть". Это была жуткая и вместе с тем торжественная картина, пахнущая свежими красками, то есть свежей кровью начавшейся войны.
...Из книг, вышвырнутых ударом осколка с полки, почему-то дальше всех отлетел Жерар Филипп. Поднял и спрашиваю: "Что, сдрейфил Фан-Фан?" С суперобложки, будто мальчик, только что окончивший школу, улыбается совсем не испуганный человек и отвечает: "Да вы, дядя, сами..." Обижаюсь и "дискуссии" кладу конец.
<...> Не пребывай там, где люди ссорятся, советовал мудрец, только не указал такое место...
Маленькая Дания требует остановить войну. Спасибо, Андерсен, останусь жив, обязательно пожму руку твоему памятнику.
<...> Сильная стрельба шла в центре, а сейчас перемещается в нашу сторону. Мы живем метрах в трехстах выше Старопромысловского шоссе. Крепко бьют, пойти посмотреть? Уже темно, надо одеться...
Отмыть бы ноги, стыд, если убьют и кто-нибудь увидит такие конечности. Да еще на правой, на безымянном пальце, костная мозоль появилась, прикоснуться нельзя. Нет, не стоит описывать ноги. Это может оказаться самым выразительным местом во всех записях.
<...> Нужно ли сегодняшнему человеку хранить в памяти сонеты Шекспира, эпиграммы Бернса, басни Эзопа, кое-что из Ювенала, Вергилия, Данте? Читать Адама Смита? "Войну и мир"?.. Ни к чему все это. Каждый современный человек должен превратиться в "спецназовца", "командос", "Рембо", заучить назубок способы выживания: как достать воду, хлеб, дрова, печь лепешки, доить коров.
...Ходим с Барсиком по двору, изредка перекидываясь разным, что приходит в головы, а больше жалуясь: один - на собачью жизнь, другой - на человечью. На вопрос, что самое тяжелое в их собачьей жизни, он отвечает: "Дружба с человеком". Меня это задевает, и говорю, что в таком случае у него есть право на "суверенитет" - покинуть человека. Тогда он пускается в исторический экскурс, говорит, что дружба с человеком оторвала собаку от природы, изначальной жизни, и теперь ей трудно вернуться на многие тысячи лет назад, хотя некоторые, пытаясь сделать это, и уходят, предпочитая бродяжничать на стороне, чем жить с человеком. Ведь в те времена, когда человек пригласил собаку в свою пещеру и предложил дружбу, он был другим - жаловался на свою беспомощность, и собаке стало его жалко. Она помогла ему выжить. Но выжив, он стал нападать на такого же, как и он сам, заставлять собаку кусать человека - сделал из нее друга, чтоб сделать врагом другого. Возразить ему особо нечем. Потом начинаю оправдываться, рассказывать о причинах... трудностях... проблемах человека... Барсик хотя и слушает, но видно, что говорю неубедительно.
<...> Кажется, опять где-то склад разбили. Целый день мародеры возят на мотоциклах, мотороллерах, машинах, автобусах то муку, то какие-то мешки.
...Деревья по улице изранены. Их разбудили от зимней спячки и расстреляли. В соседский орех, который похож на женщину, поставленную с ног на голову, снаряд врезался именно в то место, которое и делало его похожим на женщину. Такое полотно мог написать Сальвадор Дали.
<...> Стреляют уже близко, и горит близко. Ждем - мы и наши дома. Все уже вкопались в подвалы, я держусь пока в своей комнатушке, и слышно, как снаряды шумят или шипят перед тем как взорваться.
...Чеченцы в массе неприхотливы в еде. Главная трапеза у них ужин. Ужинали плотно. Напрочь игнорировали известный постулат: "ужин отдай врагу", разве что могли поделиться с гостем. Если есть мясо - его на ужин. Ужин - спокойная обстановка - впереди долгая ночь. Чеченцы не знали табака, водки, картошки, которые рыхлят, истощают, надрывают силу организма. У них, да и у всех народов Северного Кавказа, нет культа еды. Повседневной пищей чеченцев были: чурек из кукурузной муки, мамалыга, молоко во всех видах, особенно простокваша, творог, сыр, чеснок, лук, редька, фрукты, дикорастущие плоды, различные травы - приправы. В Чечне в любое время года что-нибудь съедобное растет. В первые морозы поспевает мушмула - дикорастущий плод размером с дикую грушу, очень сытный. Держится долго. В январе-феврале появляется черемша. Молодая крапива - важный компонент национального питания. В Чечне растут многие разновидности грибов, но чеченцы их не едят. Все они называются "собачьими невестами". Считается, что растут там, где мочилась собака. Отказались от их употребления в пищу, видимо, после случаев отравления. Раньше на зиму закладывали в деревянные кадки лесную грушу. Описанная национальная пища - вполне спартанская, но она делала чеченца работоспособным, выносливым, легким на подъем, поджарым, готовым всегда к какой-нибудь деятельности. Молочная и растительная пища всегда доминировала в рационе чеченца. Чисто чеченским изобретением был молокопровод. Скот держали в горах, а надои спускались в аул по молокопроводу, сооружаемому из деревянных труб, которые назывались "апари". Важным "стратегическим" продуктом у чеченцев является толокно. Его готовят из жареной кукурузы, а до ее появления готовили из сушеной дикой груши, и сейчас изредка готовят. Собирающийся в дорогу или на войну всегда брал с собой толокно. Это исключительно питательный и целебный продукт. Проголодавшись в пути, человек мочил его водой и сытно обедал. Вторым "стратегическим" продуктом был соленый творог. Толокно и творог хранятся долго.
Все стали писать на воротах: "Проживают люди". Чтобы танки по домам не стреляли...
По настоянию соседей побрился. Удалил с лица джунгли трехмесячной вечности - из "дедушки" превратился в "молодого" худого дядю. На лице прибавилось морщин. Большими ножницами сам себя и обстриг. Стало легче. А ровно или не ровно, какая тут разница, хотя получилось не так уж и плохо. Говорят, бородатых хватают. Неудачно выразился сказавший "мои года - мое богатство".
...Все на исходе. Корова вот-вот отелится. Каждое утро заходишь к ней со страхом и затаенной надеждой, что этот акт еще не свершился, и видишь, что он может состояться в любую минуту. Даже ящика нет, чтоб уложить новорожденного. Со скотом ему будет холодно, могут и затоптать. Хотя бы дней десять подождала. Куры начали было нести яйца, но перестали. Пушки, что ли, мешают? Иногда настороженно поднимают головы на близкую стрельбу, а так без особой реакции. Может, они войны и не боятся? Вот Барсик - большой "пастор Шлаг", сторонник мирных решений всех конфликтов и готов примкнуть к любому движению за мир...
Тетрадь приближается к концу. Пробуешь иногда читать книги, но все неинтересно, более того, отвратительно. Такое чувство, что тебя всю жизнь обманывали во всем и все: люди, книги, жизнь.
...Нашел в хозяйстве солдатскую каску с номером "33", металлическую коробку из-под пулеметной ленты, несколько старых автоматных подсумков, цинк из-под патронов. Все это натаскали пацаны. Да за такой "арсенал" могут дважды расстрелять! Все это еще в советские времена армия выбрасывала во двор "Чермета", а оттуда хлам растаскивался пацанами, взрослыми тоже. Где-то видел у нас и зенитную гильзу.
<...> На дворе послышался какой-то треск, шум. Показалось, хлопнули дверью. Вышел на улицу. Слышались какие-то свисты. Не сразу сообразил, что это пули по двору гуляют. Зашел в котельную, просидел там больше часа. Такая свистопляска началась. В крышу попало много пуль, определял по звукам и трескам. Штук двадцать, должно быть, попало в стены, если правильно считал. При каждом звуке мысленно подсчитываешь, сколько испортилось шифера. И по трубам стучали, сочиняя музыку. Был почти раздет и в котельной продрог.
Все говорят о мародерстве, грабежах. Военные отовариваются, как могут. Солдаты внизу обменяли дорогой сервиз на три бутылки водки...
Если скоро не начнется какая-нибудь эпидемия, это будет чудом. Чего ждать: холеры, чумы? Какая, собственно, разница? Воды нет. Люди возят с Соленой балки серную. Говорят, хорошо вещи отстирывает.
<...> Самый щедрый человек на свете - выпивший чеченец. Перещеголять его может только еще больше поднабравшийся "старший брат". Вчера наша тройка заседала у Салавди. Зашли Муса и Сашка. Сказали, что зашли от тоски. Крепко приняли. По ходу разговора Муса сделал заявление, что дарит мне газосварку. Сашка взял и подарил циркулярку, в полном наборе. Салавди получил чан воды, Сапарби - ведро гороха. Мне дополнительно был презентован ручной точильный станок. Затем Муса всем троим решил выделить белой ткани, на три савана, на случай нашей неожиданной смерти. Сашка решил не отставать и клятвенно обещал, если будем убиты, сделать металлические изгороди вокруг наших могил, а если пожелаем, проведет туда и свет. Мы были, конечно, тронуты, но я, сославшись на домашние дела, бежал. Что было еще подарено и обещано, не знаю, запамятовал спросить об этом у Салавди и Сапарби. Сашка и Муса сегодня не появлялись. Нет, Муса вроде бы появлялся, искал у Салавди свою обувь, но подарки не заносил...
<...> На большой автомашине приехали солдаты и ограбили улицу Шекспира, соседнюю с нашей. Машину нагрузили вещами, ящиками. Солдаты говорят, что их "вахта" кончилась, они уезжают. Все увозится в Моздок, там, говорят, главная база, склад... "И сказал Исайя: вот придут дни и все, что есть в твоем доме и что собрали отцы твои до сего дня, будет унесено в Вавилон"... Кого хотят, бьют. Сегодня ни за что прикладом "вырубили" пятидесятилетнего мужчину. Мы зашумели. Дали несколько очередей поверх голов - мы притихли, трусливо наблюдали за грабежом, да и не стоило подставляться из-за барахла.
<...> Генерал Ермолов мечтал увидеть чучело последнего чеченца в музее. В 1819 году Ермолов дотла разрушил чеченский аул Дадай-Юрт. Варварство возмутило даже императора Александра I и на ходатайстве о награждении исполнителей злодеяния он начертал, что за истребление женщин и детей награды не выдаются... Традиции разрушения и уничтожения передаются эстафетой... Но будут и те, что откажутся - в них и парадокс России. Ведь знаем и генералов, которые отказались убивать в Чечне, кого за это и с работы сняли.
...Сегодня с нашей улицы забрали троих. Одного при этом ранили. Жили чуть дальше от нас, в сторону школы. БТР стоял недалеко, и солдат стрелял очередями по пролетающей голубиной стае, хорошо, что не попал.
... Салавди, если перевести с чеченского на русский, говорит: человек сам своя главная трагедия - "адам ша бу шен бала". Так и запишем.
<...> Стрельба подошла уже совсем близко, кажется, пуля в окно ударилась. Надо с этого места сматывать. Зря носки снял, всегда надо быть готовым, одетым, нельзя расслабляться. Обычно все и происходит, когда расслабляешься, не ждешь. Нет, надо надеть носки и выйти. Барсик визжит за дверью, будто в капкан попал. Теперь, хочешь не хочешь, надо. Заколебали, как говорится.
...Мы изначально обреченное поколение. Кем стали и кем могли стать? Еще детьми потеряли все - начиная с игрушек. В нашем детстве их совсем не было. Мы родились и, не заимев еще ни одной игрушки, стали "врагами народа". С язвами желудков, инфарктами, циррозами печени, силикозами легких, с камнями в почках, со множеством болей в различных точках, издерганные, печальные и агрессивные, наивные и умудренные, вписанные в истории всех болезней и не вошедшие в историю своей страны, мы были пожилыми детьми, обкраденными на тринадцать лет депортации и на все игрушки. Каждый из нас, покупая игрушки своим детям, знал, что покупает их вместо тех и играть в них будет больше детей. Самое страшное, наверное, это не предусмотренное ни одним уголовным кодексом мира наказание в виде лишения детства игрушек. Первая из них, поразившая воображение на всю жизнь, была обыкновенной русской матрешкой, которую держал в руках Коля Оспищев, наш казахстан-ский сосед. Она была вся выцветшая, рисунки на ней совсем стерлись. Прико-снуться к этой сказке Коля не дал, а, продемонстрировав на эффектном расстоянии, унес... Став уже взрослым, видел много красивых игрушек, покупал их, но навсегда не хватает той, к которой Колька не дал прикоснуться...
В Казахстане, когда и одноклассники, и учителя, называли нас бандитами, мы пытались защищаться, как могли, пытались рассказать о своих героях. Когда говорили, что чеченец Ханпаша Нурадилов уничтожил 920 фашистов - больше всех на этой войне и он Герой Советского Союза, нам никто не верил. О Нурадилове мы знали от взрослых. Не верила и наша учительница Екатерина Тарасовна, которая с неподдельным возмущением рассказывала классу, что чеченцы подарили белого коня под золотым седлом самому Гитлеру, и за это их выслали. В глазах учеников учительница была всезнающей, и ей верили. Конечно, первую учительницу любишь на всю жизнь... и давно простил ее, но, видно, нас ни она, ни ее ученики не простили за того белого коня, которого чеченцы никогда Гитлеру не дарили; и война сегодняшняя начата учениками Екатерины Тарасовны и учениками ее учеников.
... Многие годы спустя, когда уже был студентом, услышал, что в книге Александра Верта, английского корреспондента в России во время войны, что-то сказано о коне, которого подарили Гитлеру. Стал искать эту книгу. Ее перевели с английского и издали в СССР, но потом, видимо, пожалели и прикрыли, и достать ее было трудно. Купил ее у самого известного книжного спекулянта, заплатил двадцать рублей. Тогда ни одна книга столько не стоила. Это были большие деньги для студента, получавшего тридцать пять рублей стипендии. В той книге, называлась она "Россия в войне 1941---45 годов", на странице 196 было написано, что того злополучного коня Гитлеру подарил некий старый кабардинский князь. Рассказал об этом корреспонденту один кабардинец, с которым тот беседовал в Нальчике, приехав туда после выселения чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев... Помню, как хотелось бежать с этой книгой к Екатерине Тарасовне и показать ей страницу 196... Уже в перестроечные времена, не помню, какой год, русский советский писатель Николай Горбачев написал роман, не помню, как называлась эта чепуха. В ней была описана сцена, как чеченцы в селении Ачхой-Мартан дарили "белого коня под золотым седлом" Гитлеру. Сцена была не только неверной исторически, но жалкой, примитивной и в литературно-художественном смысле. Писавший ее не знал даже, где находится Ачхой-Мартан и где находились немцы в те времена.
...Сегодня был праздник уразы. Праздника, конечно, не было, а была грусть по нему. Несколько детишек вышло на улицу с пакетиками, чтоб собрать обычные в этот день гостинцы. Людей почти нет, гостинцев тоже, и пакетики у них были пустые. Подозвал и дал каждому по грецкому ореху - ни конфет, ни печенья нет. Дети были рады и этому. Когда они повернулись и пошли, к горлу подкатил ком: этих детей лишили праздника, этого отнятого праздника им будет не хватать всю жизнь.
...Как-то один товарищ, здешний поляк, рассказывал, как их, школьников, перед возвращением чеченцев выводили школами и заставляли сбивать надписи с могильных памятников чеченцев, уложенных по улицам вместо бордюрных камней. Многие мосты, площади, тротуары города были вымощены этими памятниками. Некоторые потом спрятали под асфальт. Кое-какие собрали уже в ходе перестройки и уже при нынешней власти создали мемориал на улице Первомайской, который, надо полагать, теперь разрушен. По республике много было всяких сараев, свинарников, складов, сделанных из могильных стел. Эта "архитектура" развивалась, когда чеченцы были высланы.
<...> С утра пораньше двинулся своим ходом к Зелимхану. Впечатлений набрался гнетущих, чуть с полпути не вернулся. О разрушении города не стоит и говорить - невозможно ни описать, ни передать. Грозный - Вавилон после землетрясения, или Помпея, или Карфаген после римлян... или Хиросима... Нагасаки... Это уже и не город, а огромный труп, и по нему - червями - мародеры. Казалось, все оставшееся в живых городское население с тележками, тачками, велосипедами занимается мародерством - растаскивает из разбитых домов и квартир чужое имущество. Открытость, размах, массовость явления потрясли. Пытался заглянуть в глаза этим людям - это были просто глаза животных, которые делали свое обыкновенное дело, да простят меня мои, настоящие, животные. Выражение каждого лица говорило: знаю, что думаешь, но мне все равно...
<...> Снова ходил к Зелимхану. Чувствовал, что у них что-то случилось, и действительно - погибла его сестра. Узнал об этом от одной женщины, матери товарища Зелимхана. Больше писать обо всем этом нет сил... Нашли девушку после долгих мучительных поисков в подвале одного из домов "Минутки", среди множества мертвых. На обратном пути узнал, что скончался муж нашей родственницы. Умер просто от болезни. Такую смерть сейчас и за смерть никто не считает, и за трагедию не принимает.
У дома Совнаби, как и у всех наших домов, металлические ворота. Они - как огромное решето, от осколочных пробоин. Сперва не совсем понял и глупо спросил, что это у них за ворота такие. Старушка стала мне показывать дыры от осколков в стенах дома, сарая, навеса...
...И все же люди стараются прорваться в город; говорят, это трудно, смертельно опасно, но все равно людей не удержать, и улицы не пусты. Чем больше в городе народа, тем больше усугубляется положение - нет воды, у многих и еды, так как все разворовано.
Салавди уже несколько дней как поехал в Ведено - искать двух сыновей - и не вернулся до сих пор. Бедняга, попал в самое пекло, там сейчас идут обстрелы, бои...
По радио и телевидению передают, что населению раздают хлеб, доставляют воду, делят гуманитарную помощь - традиции советского радио и телевидения живут и здравствуют, советское - оно всегда советское. Воды нет. Хлеб в каком-то количестве привозят, и люди, пытаясь вырвать булку, давят друг друга, слабым не достается.
По городу очень много пьяных и обкурившихся военных. Кажется, в таком состоянии все. Придираются, глумятся над прохожими: "почему ты черный?", "почему бритый?", "почему небритый?", "а ты замужняя?", "а твой муж может?" и прочее. Это еще ладно, страшное творится в горных и предгорных селениях, по которым наносятся ракетно-бомбовые удары. Непостижимо, как можно так методично, бездушно убивать людей и в это же время цинично говорить о каком-то порядке, субъекте, какой-то власти, тут же заниматься дележкой этой власти, воровством. Поистине, пир во время чумы. Только здесь можно понять подлинный смысл этого высказывания.
<...> Пришел Абу и ночевал. Рассказывал о виденном, слыханном. Он тоже все время находился в городе, видел больше моего, много пережил. Утром ушел. После его ухода мысленно перебирал все, о чем говорили, спорили, и вдруг подумалось, что нас уже нет...
Вчера прострелили ворота Магомедсани. Ходил к ним смотреть телевизор. У них маленький телевизор и аккумулятор, правда, мало что показывает и мало что разберешь из-за плохого звука. Стреляли вчера много и долго. Магомедсани уверен, что войну ведут, чтобы испортить его ворота...