ОКОНЧАНИЕ

Много сказано о Галлиполи, но никто не решился ни сказать, ни написать о самом, может быть, важном. В Галлиполи мы потеряли, похоронили реальную Белую Идею, но приобрели более бесплотную, более недостижимую, очищенную, просветленную Белую Мечту. Я думаю, что поняли мы это все, но не могли, не решались себе в этом признаться. Это казалось изменой.

И параллельно этому мы увидели, почувствовали себя физически, биологически, морально - русскими. Это понятно: в России мы своей "русскости" не замечали, все было русское. А здесь нас окружала чужая, часто враждебная среда. Но конфликта между "белым" и "русским" еще не было. Но об этом позже. И это не так просто.

От самого "сидения" в памяти осталось мало: жизнь текла размеренно и без потрясений. Главной заботой были поиски лишнего куска хлеба, куска сахара, леденца, чтобы с ними пить горячую воду, вскипяченную на бумагах старых турецких архивов. Забота о хлебе заслоняла собою почти все остальное. "Сегодня" и "завтра" мешали думать о "послезавтра". Компенсация? Несомненно! В каждой многочисленной группе совместно живущих людей создаются "ячейки" из двух, трех, иногда четырех более сблизившихся. Случайно или, может быть, по взаимной симпатии и я оказался в одной из таких "ячеек". Первым членом ее был Юрочка Значковский ("тройной", как он себя величал: Значко-Значковский-Галлов) - гимназист, юнкер, гусар 8-го Лубенского, артиллерист и одессит... При получке лиры покупали и продавали все вместе. Когда ничего не оставалось, я рисовал карандашом портреты греческих жандармов, живших в казарме над нашей конюшней (мы жили в старой конюшне), получал от них лепты и драхмы, иногда тарелку фасоли с оливковым маслом. На лепты покупали в греческой лавчонке леденцы и с леденцами пили "чай".

Иногда к нам присоединялся Всеволод Северин, равнодушный ко всему, кроме еды, скептик, студент Харьковского университета и артиллерист. Звали его почему-то "Вотя". Вотя был у нас чемпионом. Он неизменно выигрывал состязания, заключавшиеся в следующем. Стоит ли повторять, что вся наша забота, все наши помыслы сводились прежде всего к еде и хлебу. Конечно, темой всех состязаний был хлеб. Группа, вполне определенная и постоянная, из пяти человек получала один хлеб. Надо было делить его так, чтобы не было обиженных. Этого было очень трудно достигнуть. Мне кажется, я был первым, нашедшим верное и неоспоримое решение. Во всяком случае, в нашей артшколе (Офицерская артиллерийская школа). Твердо устанавливалась очередь между пятью участниками. Номер 1-й резал и делил хлеб. Номера 2-й, 3-й, 4-й и 5-й выбирали по очереди куски. Номеру 1-му оставался последний кусок. В следующий дележ все передвигалось на одного человека. Таким образом, за пять дней каждый делил и каждый выбирал по порядку. Иногда, в предвидении состязания, хлеб делился на шесть частей. Шестой кусок хлеба был призом. Надо было съесть, проглотив хлеб в заданный отрезок времени. Выигравший получал право спокойно переваривать проглоченный хлеб, получая свою регулярную порцию. Проигравший лишался своей. Вотя выигрывал неизменно, несмотря на "повышение норм", то есть сокращение срока, доведенного до 30 секунд.

Изредка присоединялся к нам Сергей Николаевич Любченко, мой прежний знакомый. Когда-то в Киеве мы учились в одном реальном училище. Он был на два класса старше меня. В 1915 г. я перебрался в Харьков кончать среднюю школу, а он остался в Киеве. Встретились в Галлиполи. Студент последнего курса Киевского политехнического института, всегда мрачный, недовольный, он считал себя несправедливо обиженным судьбою и людьми. Презирал все и всех. Губы всегда выражали обиду и презрение. Звали его "Валерьяныч" и "банкир". Его редкие появления в нашем "кругу" были неслучайны: ему нужен был я. Целыми днями сидел он на своей кровати перед самодельным столиком и кропотливо, внимательно, медленно вырисовывал карандашом все узоры и завитушки, буквы и цифры на листке гербовой бумаги, взятой в архиве. Он копировал греческую двухдрахмовую ассигнацию, сидел над ней по три-четыре дня.

Я был ему нужен для изображения на ассигнации бюста Перикла. Ему это не удавалось. Я садился за стол и, в свою очередь, начинал "гравировать" острым твердым карандашом нужный бюст Перикла, всем известную бородатую голову с открытыми "слепыми" глазами и в шлеме с поднятым забралом с двумя миндалевидными дырами для глаз. Затем "кредитка" вымачивалась в очень крепком чае, что придавало ей нужный желтый цвет, после чего безжалостно маралась. Такая процедура делала ее похожей на настоящие, такие же мятые и грязные. Валерьяныч уходил, а мы сидели вокруг котелка с закипающей водой и ждали. Приходил он почти всегда очень скоро. Это значило, что "покупка" хлеба удалась в первой булочной. При малейшем сомнении коммерсанта он обижался и шел в другую булочную. Так почти до отъезда никто его государственного преступления и не заметил. Кто-то рассказал эту историю грекам, и результат оказался неожиданным. Греческие коммерсанты начали искать повсюду "банкировы" драхмы. Они стали фетишами, за них начали платить выше обозначенной стоимости. Греки понимали, что "драхмы" безобидны: ведь год нашего пребывания их нежданно-негаданно обогатил, у них мы оставили и лиры, и белье "американского дяди", и все, что у нас оставалось. А за 2 драхмы, то есть четыре дня работы, можно было купить всего один килограмм хлеба.

Все, о чем пишу, конечно, делалось в свободное время, ибо, в сущности, мы были очень заняты почти целый день. Рано утром - общий подъем и поверка в строю. Затем занятия "воинским артикулом" - упражнения в командовании строем. Затем "словесность" и теоретические познания по артиллерии, по ее устройству, ведению, командованию взводом, батареей, "практическая" стрельба из пушек с декорациями, хлопьями ваты на проволоке, корректированием "стрельбы". Занимались мы также сборкой и разборкой пулеметов (пулеметы у нас были) и их "задержек": у "максима", "виккерса", "льюиса". Словом, дела было много. И, кроме того, наряды: по гарнизону, по хозяйству, за продуктами, в горы за хворостом. В свободное время можно было читать: была довольно обширная корпусная библиотека, была устная газета. Были матчи в футбол. Так родилась и воспиталась сборная 1-го корпуса, ставшая впоследствии командой "Галлиполи", победившей болгар с астрономическим счетом, позже перебравшаяся в Чехию и с честью выходившая из встреч со славными чешскими командами. В памяти остались имена: Богемский, Органовский, Мартынов, Рыбак, Рощупкин. Были у нас и школы - гимнастики и фехтования.

А вечером был театр, правда, далеко не каждый вечер, о чем очень жалею. Корпусной театр был расположен совсем невдалеке от нашей конюшни. С другой стороны развалин дворца, у его подножия. Конечно, под открытым небом. Сцена хорошо оборудована, хорошие декорации, тяжелый занавес, со вкусом расписанный фасад. Уложенные рядами каменные кубы играли роль кресел. "Зал" оборудован слева высокой стеной, отделяющей театр от улицы, а справа - глухой, очень высокой стеной, как бы упором, базой развалин. Сзади - тоже стена. Мест в театре много, и он всегда полон.

Ставились, конечно, "Ревизор", "Горе от ума", Чехов, Островский или Стриндберг, и еще, и еще... не помню уже. Изредка в пьесы врывались пение и крики, шедшие из публичного дома, стоявшего на той же улице, поближе к порту, но это не мешало, к этому привыкли. Были концерты певцов. Пели несравнимая, недостижимая Плевицкая, Браминов, Невский.

Мне нет надобности идти в театр. Между глухой стеной и собственно развалинами есть площадка. Сидя на камне, у среза стены, можно с удобством, как из хорошей ложи первого яруса, видеть всю сцену и слышать каждое слово. Так я присутствовал на всех театральных представлениях. Пьесы, актеры, их игра "уводили". Забывалось обо всем, даже о голоде. Пожалуй, это были лучшие моменты моей жизни в Галлиполи. Даже не "пожалуй", а наверное.

Желая "увековечить" наше присутствие в Галлиполи, командование решило соорудить памятник. Каждый "галлиполиец", каждая "галлиполийка" должны были принести к нашему кладбищу (а оно все росло и ширилось) удобный для постройки камень. Горы камней получились внушительные, и к тому же кое-кто совершил "паломничество" несколько раз. Кладбище находилось у подножия пологого холма, вдали от города, около долины, шедшей к виноградникам на склоне. На этом месте в годы беспрестанных войн запорожцев с султаном закапывали умерших и замученных казаков. Достоверность этого подтверждалась каждый день. При рытье могил на свет Божий появлялись кости и черепа прежде зарытых во множестве. Пленных запорожцев свозили в Галлиполи. Сидели они в казематах "кубической" тюрьмы, той самой, что я увидел с парохода, подходя к Галлиполи. (Кстати, наше командование превратило "куб" в "губу". Таковы судьбы и предназначения даже зданий). Вот в память запорожских казаков и был сооружен памятник. А попутно - и в память нашего пребывания.

Цилиндрический цоколь, пологий конус уступами, увенчанный мраморным крестом. На цоколе - мраморная доска с надписью на трех языках: русском, французском и греческом (впрочем, сейчас в этом не уверен, память...). Было торжественное открытие с освящением памятника. На торжестве этом произошло и событие, долго веселившее весь корпус. (Я не присутствовал при этом и не могу утверждать категорически, что событие имело место). Генерал Кутепов наградил специальным орденом за верность и за особые услуги (несомненно, неоценимые услуги, оказанные корпусу) самого известного и популярного персонажа - гречанку Катерину. Катерина была одна из двух женщин, самоотверженно разрешивших острый "женский вопрос" в Галлиполи. Другая женщина была турчанка, маленькая, щупленькая, всегда в черном, с закрытым, как и подобает правоверной, лицом. Ее силуэт тоже знало все русское население Галлиполи. Но турчанка "обслуживала" еще батальон сенегальцев. Поэтому ее заслуги перед корпусом не были признаны достойными ордена. Она принимала в хибарке, на площади караван-сарая. Проходя по площади, можно было всегда видеть очередь терпеливо ожидавших людей. Оптимисты и мечтатели имели возможность насладиться созерцанием братства народов и мирным соседством белых и черных. Катерина же хранила верность русскому корпусу. Принимала она где-то наверху, в районе дома Бекир Бея.

Я думаю, что благодаря этим двум женщинам за год пребывания корпуса в Галлиполи ни одного насилия над женщиной не произошло, будь та гречанкой, турчанкой или русской. Конечно, были и русские женщины: жены офицеров, сестры милосердия, женщины-врачи, но они были табу общепринятое и утвержденное. Бывали, правда, разводы, женитьбы, любовные драмы, дуэли, самоубийства, но это вещи совершенно иного порядка.

На этом фоне коллективной, в сущности, довольно однообразной и монотонной жизни, шел, конечно, и процесс моей личной жизни. Заботы, некоторые события, встречи, выводы изменяли в ту или иную сторону мой внутренний "барометр". Первой и неприятной заботой внезапно оказалась моя раненая нога. В последний раз мне ее перевязали у Константинополя. А затем, затем о ней забыли. Нога меня не беспокоила, забыл о ней и я. Дней через десять после последней перевязки повязка как будто начала становиться "тесной". Думая, что это явление случайное, я подождал еще пару дней и, убедившись в том, что давление не исчезает, решился разбинтовать ногу. Сняв бинт и вату, я легко, без малейшей боли, отделил марлю, прикрывавшую рану, и увидел то, во что превратилась эта рана. Она закруглилась. То был огромный, с красными краями кратер. Вокруг кратера сидело множество вшей, из кратера же вывалился ком густой мертво-серой массы. В этой массе копошились черви. Дрожа, я начал разглядывать рану. Кратер уходил куда-то вглубь, конусом, и где-то в глубине розовела нетронутая, показавшаяся мне свежей и здоровой надкостница голенной кости. Вниз от раны шла опухоль до самой ступни, но она была совершенно нечувствительна. Раздумывать уже было невозможно. Забинтовав наскоро ногу, я прямиком направился в только что организованный корпусной 4-й госпиталь. Рассказал доктору о червях. Он долго осматривал рану. "Черви, может быть, спасли вам ногу. Во всяком случае, мы попытаемся ее спасти". Мне стало страшно. Спасение и восстановление ноги длились семь месяцев. Рана медленно затянулась, остался шрам, как и все шрамы множества людей, но перебитые сосуды и нервы сохранили навсегда пониженную чувствительность ноги вниз от шрама. Но это, в сущности, неважно.

Важно то, что нога моя причинила мне первое и острое (может быть, и "острое", ибо "первое") разочарование в людях. Для того чтобы рассказать об этом случае, надо вернуться далеко назад, ибо главное - там, здесь - только следствия. Вообще, говоря сухим языком, моя "реакция" на каждого нового человека была, да и всегда остается, благоприятной. Я люблю людей и ищу в них лучшее. Не задерживаюсь на неприятных открытиях. Мне нужно много, чтобы отвернуться от человека. Приходилось мне слышать от близких и друзей: "Тебе плюй в глаза, а ты - Божья роса". Уродливое преувеличение, но в нем была какая-то совсем маленькая доля правды. Я не любил, да и не люблю обижать.

Был в батарее один полковник (кстати, единственный), очень представительный блондин с шелковой бородой на две стороны - "первое"..."второе". Одет он был "с иголочки", на погонах красовались перекрещенные пушки со рвущейся гранатой посредине, гордился он своей принадлежностью к славным гренадерским батареям, держал всегда в руке, что было весьма необычно, стэк, похлопывая им по блестящему голенищу и непрестанно держал во рту папиросу, вставленную в длинный мундштук. Словом, олицетворение одновременно и героя, и "душки-военного". Командного поста он не занимал, командовали батареей и взводами капитаны. Был он, так сказать, олицетворение штаб-офицерского резерва.

Когда я его встречал и старательно козырял, он величественно "отмахивался". Меня да и вообще всех "вольноперов", он не замечал. Говорю о нем так пространно, ибо именно он стал главной причиной моей внутренней трагедии. Фамилия его была Бантыш. Благосклонно не скрывал того, что род Бантышей записан в "Шестой книге", то есть в книге столбового дворянства. Была даже на Екатерининской дороге станция Бантышево, что позволяло предполагать древнее историческое имя, заставляло предполагать в его носителе что-то рыцарское, крепкое, устойчивое, дуновение величия, верности, прямоты, великодушия, чего-то внутренне возвышающегося над общей массой. Боюсь, что этот представитель имени Бантыш такими качествами не обладал или растерял их в жизни-После ухода с корабля командира и старших офицеров полковник Бантыш автоматически оказался начальником группы, как старший в чине... После моего визита в госпиталь, приблизительно через неделю, мы с полковником Бантышем перебрались в самый дальний угол лагеря и превратились в 4-й взвод 3-й батареи 5-го дивизиона.

Вскоре после переезда в лагерь я получил последний и самый неприятный удар. Полковник Бантыш отправил меня в ссылку, то есть "временно" откомандировал меня в город, в учебную команду Офицерской артиллерийской школы для более близкого ознакомления с воинской дисциплиной и для пополнения теоретических знаний в артиллерии, совершенно "забыв" о моей тяжелой ране. Ссылка показалась мне унизительной и безжалостной. Одним ударом Бантыш оторвал меня от близких соратников, отнял у меня новую семью - ведь сживаешься и близко сживаешься с людьми, с которыми пережил тяготы войны - и превратил в солдатика, в оловянного солдатика не для войны, а для игры в войну. Военным я себя не чувствовал, но добровольно подчинялся тому, что было необходимо для возможности драться. Со временем, помимо воли, автоматически, и я был заражен "военным духом" и до сих пор несу в себе его отпечаток. Не могло быть иначе: "военный дух" меня окружал, меня занимал, был реальной базой, единственной и последней надеждой вернуться в бой.

Один приват-доцент, такой же вольноопределяющийся, как и я, как-то в раздражении проворчал: "Я не солдат, а гражданин, взявший в руки винтовку для того, чтобы драться, а не маршировать. Впрочем, примем и будем ждать". Такую формулу я понимал и принимал целиком... В приказах и в устной газете начало появляться слово "чужбина". Но, говоря честно, чужбина оставалась еще словом. Я еще не чувствовал себя на чужбине. Многое, очень многое можно принять в надежде, что все это временно.

Многое можно еще сказать о пребывании ("сидении") в Галлиполи: ведь там выросла и воспиталась, того не зная, русская военная эмиграция, честная в труде, безупречная морально, пария Западной Европы - русская эмиграция”


Об авторе: Владимир Душкин, бывший студент Киевского технологического института, служивший во время гражданской войны в артиллерийских частях ВСЮР (Первая публикация воспоминаний – “Забытые”, Париж, 1983)
 

В 1920—1921 годах на Галлипольском полуострове (европейская часть Турции) разместились части Русской Армии генерала П. Н. Врангеля, эвакуированные из Крыма. Русский военный лагерь в Галлиполи превратился в военный центр Белой эмиграции. 22 ноября 1921 года в Галлиполи было создано Общество Галлиполийцев — одна из активных воинских антикоммунистических организаций Русского Белого Зарубежья.

Об авторе: Владимир Душкин, бывший студент Киевского технологического института, служивший во время гражданской войны в артиллерийских частях ВСЮР (Первая публикация воспоминаний – “Забытые”, Париж, 1983)

“...Не заметили, как вышли в море. Все уснули, усталые и измученные. Уснул и я. Проснувшись (мы все валялись на полу), я увидел у моих ног сидевшего, скорчившись перед зажженной свечой, голого человека в лохматой папахе. Он со смехом щелкал бегавших вшей и считал: 81, 82, 83... В полусне я еще услышал: 240, 242, 244... и совсем отдаленно: 398, 399, 400. Довольно! 401, 402, 403... Далее я уже ничего не помню.

Утром меня отправили в госпиталь на перевязку. Часть ноги онемела, но рана оставалась чистой. После перевязки пошел знакомиться с пароходом. Переполнен. Всюду люди. На корме устроен деревянный помост за бортом. На помосте, держась руками за перила, сидят люди и, спустив штаны, отправляют естественные надобности. К этому месту стоит очередь. Очередь многолюдная, извивается, сворачивает в закоулки, тянется почти до носа. Холодный ветер. Идем в Константинополь...

В один из вечеров вошли в Босфор. Мимо нас проплывали прибрежные селения и множество старинных и современных укреплений, кубические зубчатые башни с изломами уходящих вверх и вглубь зубчатых стен с обеих сторон: европейской и азиатской, множество всех сортов и величин лодок, катеров. Иногда быстро проскальзывали серые миноносцы, дремали на якоре более крупные единицы. Уже ночью перед нами засверкало, заискрилось необъятное море огней Константинополя. Бросили якоря. Течение повернуло суда носом к северу, к милому, родному и теперь чужому Северу. За время перехода по Черному морю я взял в привычку выходить наверх ночью. Очередей почти не было, человек пять-шесть, не больше. Раскидывался на связки канатов и глядел в небо, на черные неподвижные мачты, на Орион, мерцающий сквозь дымку тумана и медленно, ритмично то приближающийся, то уплывающий от мачты. Думал о "нас", о нашем фатальном невезении, о том, что, несмотря на наши ошибки, правы были мы, что, несмотря на победы и удачи, звериная революция была злом, пришедшим с Запада, чуждым всей России, терзающим неискушенные, неподготовленные тело и душу, вливающим яд злобы, зависти, мести в вену одурманенных людей, злом, уничтожающим все лучшее. Думал о себе, недоучившемся студенте, отдавшем все для спасения страны, о бесплодности (о, временной! Хочу тому верить, надеюсь, жду) порыва. О себе я не беспокоился. Был слишком молод. Вера в Жизнь, вера в себя была еще сильна, непоколебима; удары еще не успели ее ущербить...

С рассветом удалось выбраться наверх и остаться, несмотря на давку. Увидел сказочный Царьград. Византия, Олег, его "щит на вратах", православие, крестовые походы, Палеолог, 1453 год, турки, младотурки, Кемаль-паша... Перед глазами раскинулся Золотой Рог. Глаза ищут Святую Софию. Вот она, в дымке со своими шестью минаретами и круглым, непонятно висящим в воздухе куполом. Немного ближе, яснее знаменитая, единственная мечеть...

Множество куполов, минаретов. В дымке - нереальное, сказочное. На воде повсюду, в отдалении, серые глыбы морских мастодонтов. Союзная эскадра "наводнила" Константинополь. И наши суда, поближе к азиатскому берегу. Эта сторона "прозаичнее": здания казенного вида, серые, бесцветные. Впрочем, не изменяет ли мне память? Ведь пишу то, что вспоминаю, свое, личное. У бортов - давка. С трудом протискиваюсь к перилам.

Смотрю за борт и разом понимаю все. Предприимчивые люди, турки, умеют учитывать момент! Пароход облеплен всеми сортами лодок, переполненных хлебом, апельсинами, лимонами, финиками в коробках, фигами в связках. В первый раз вижу настоящих, живых турок в шитых безрукавках-болеро, белых рубахах с широкими рукавами, в широких вверху и узких внизу, кончающихся разрезным раструбом штанах, в туфлях и белых носках, опоясанных широкими красными поясами-шарфами и в круглых и цилиндрических, иногда обмотанных полотенцем фесках. С лодок, вверх к бортам, протягивается густая паутина длинных веревочек. Снизу горланят и машут руками. Сверху кричат и спорят из-за веревочек. Торговля в апогее. Механика простая. Длинная прочная веревочка. Посредине - привязанная к ней глубокая круглая корзинка. Снизу турок бросает вверх один конец веревочки, снабженный небольшим грузом. Тот, кому удается поймать груз, тянет веревочку и поднимает к себе пустую корзинку, кладет в нее свою "плату" и спускает. Турок притягивает корзину к себе и, как бы в раздумьи, как бы высчитывая, кладет то, что ему заблагорассудится, начиная с фунтового хлеба; затем машет рукой, и корзиночка ползет вверх. "Покупатель" оглядывает "покупку", видит, что она стоит десятую часть платы, в лучшем случае - пятую... и, безнадежно покачивая головой, сует по карманам, опускает корзинку и уступает место другому. Иногда ругается, машет руками. Турок разводит руками, желая показать, что плата весьма невелика и кивает головой вверх-вниз. Это в нравах турок - отрицание. Надо было в дальнейшем привыкать. Наоборот, в знак утверждения, согласия турок делает движения влево-вправо, совершенно, как наше "Нет". Впрочем, не только турки, болгары - тоже.

Рядом со мною стоит пожилой полковник. Он здесь на пароходе с семьей: жена, жена сына с двумя девочками. (Ведь пароход - что провинциальный городишко: все и всем известно обо всех). Сын его - офицер - остался в Крыму, но, может быть, погрузился где-нибудь: в Евпатории, Феодосии, Ялте или еще где-нибудь. Я ловлю веревочку. Мне не на что покупать. Гол, как сокол. Передаю веревочку соседу. Он тянет ее, глядит на пустую корзинку, неуверенно шарит в карманах, вынимает массивный серебряный, с золотыми монограммами портсигар, открывает его, вынимает оставшиеся папиросы, захлопывает, смотрит с тоской, смотрит на меня, по сторонам, на портсигар и кладет его в корзинку. Получает два хлеба, коробку фиников, две связки фиг и пять апельсинов. Багровеет, берет хлеб под мышку, рассовывает остальное по карманам, покорно машет свободной рукой и спешит протискаться подальше от борта. А "торговля" идет своим чередом. Люди отдают все. В корзинки ушли обручальные кольца, часы, серьги, серебряные монеты. Кто-то бросил в корзину свой браунинг. Турок закивал головой. Браунинг вернулся. Отдавали лучшее, "подкожное" и почти всегда покорно получали взамен "чечевичную похлебку".

Первое мимолетное видение притягательной и желанной, неизвестной и таинственной "заграницы". И первое предупреждение. Но мы этого не заметили.

На пароходе началось переосвидетельствование увечных, больных, инвалидов. Их объявилось угрожающее опустошить пароход множество. Это были желающие сойти с парохода в Константинополе, а сойти с него могли только такие.

Раненых не было времени перевязывать. Моя нога мне не мешала, и я о перевязке не беспокоился.

Через несколько дней пошли в Галлиполи. Это название было произнесено впервые в Константинополе. А между тем оно было уже знакомо по только что окончившейся войне. Неудачная, катастрофическая высадка союзников около Дарданелл, со стороны Эгейского моря (в его северо-восточной части).

Вышли в Мраморное море и направились ко входу в Дарданеллы. Серый день, серый неприветливый холмистый берег. Вдоль берега - ниточка полуразрушенных домов, серые здания складов. Справа - мрачный "рубленый" куб - старинная тюрьма. На фоне тюрьмы из-за домов высовываются острые паруса укрывшихся в искусственной квадратной бухточке фелюг (фелук). На ближайшем холме - внушительные развалины какого-то дворца и несколько зонтичных сосен, около развалин - казенное здание. На склоне, вдоль улиц, ряды маленьких досчатых сооружений. Справа, у подножия холма, ряд круглых, крытых черепицей куполов караван-сарая. Там - главная площадь. Еще правее - улица, поднимающаяся и уходящая вдоль обрывистого берега. Это все - на фоне уходящих вверх по склонам развалин с редкими сохранившимися домами и нескольких кипарисов. Еще дальше - пологие горы, черные от недавних пожаров. Галлиполи!

Стоит ли рассказывать о Галлиполи? О нем столько уже сказано и написано.

Галлиполи - это год сидения и год ожидания, год последних надежд.

Галлиполи - это "Инжир-паша" - Кутепов - и его чудо: превращение голодных, обовшивевших, деморализованных, готовых стать опасной вольницей людей в дисциплинированную, связанную, монолитную группу.

Галлиполи - это Штейфон с его "губой" и "опричниками" - константиновцами, сергиевцами и другими юнкерами.

Галлиполи - это год жизни впроголодь. Галлиполи - это "американский дядя", майор Дэвидсон, даривший нам белье и полотенца с пометкой большими буквами: USAMD USA. Все немедленно продавалось грекам и туркам ради хлеба, кусочка халвы, пачки табака..

Галлиполи - это выдача ЛИРЫ! Праздник в городе и лагере. Можно хоть раз поесть вдосталь хлеба, халвы, выпить бутылку чудесного самосского вина.

Галлиполи - это рисунки, карикатуры, незлобная насмешка над своей судьбой, добродушная ирония по отношению к себе самому.

Галлиполи - это черный крестик с белой каемкой и надписью: "Галлиполи" по всю ширину его и вверху: 1920, а внизу: 1921.

Наконец, Галлиполи - это тактические маневры в дни особенно острых ссор Кутепова с "союзным" командованием, представленным здесь французами. Маневры вблизи казарм с сенегальцами, маневры с винтовками и специально на этот день боевыми патронами.
 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

ОКОНЧАНИЕ

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ПАРТИЗАНСКОГО имени ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА ПОЛКА.


После Заднепровской операции полк был послан под Большой Токмак, где сменил Корниловцев, брошенных на Каховку, и занял позиции, занимаемые перед тем Корниловцами.

 

Из дневника Александра Судоплатова.


11-го октября. Сегодня пришли в колонию Андребург и остановились. Здесь вырыты окопы в рост. Сделаны пулеметные гнезда и один ряд проволочных заграждений. Окопы, говорят, сделаны на зимнюю кампанию. Буде м здесь, значит, держать позиции всю зиму.
Справа, в 12 верстах, Большой Токмак, слева в 8-ми верстах железная дорога и село Васильевка.


12-ое октября. Остаток ночи дежурил в штабе полка. Ночь была неспокойная. Ждали противника, но его пока нет. Днем послали дежурить в окоп. В окопе застава, человек 12. Я у телефона. На бруствере лежит готовый люис и кольты. Пулеметчики дуют в карты. Застава уже не сменяется два дня. Ночевали в окопе. Холодно, всю ночь грелись у костра. Впереди пленные еще кончают проволочные заграждения.


13-ое октября. На утро выступили в Ново-Мунеталь, это в 6 верстах. Нас сменили Самурцы, они заняли окопы.
Сегодня дождь, слякоть, а потом пошел дождь. Мы сидим в Новом Мунетале, у плиты в громадной кухне немца, печем пышки и пьем горький "принс".
Поём; особенно удается:

"Пошел купаться Уверлей,

Оставив дома Доротею.

С собою пару пузырей

Берет он, плавать не умея!"... и т.д.


..... Пронесся слух, что в тыл прорвалась конница красных, тысячи две, три, что она бродит у нас в тылу. Час от часу не легче.

Я вышел во двор. Снег падает хлопьями и тут же тает. В конце улицы, с обоих концов, делают баррикады из плугов, борон, самокосилок. Очевидно, против внезапного налета кавалерии.

Часа в три поднялась ружейная и пулеметная стрельба. Оказывается, от Андребурга на Ново-Мунеталь наступает кавалерия. Самурцы отчаянно отбиваются, но, кажется, они уже окружены. Наш полк выступил им на поддержку. Красная кавалерия идет, обходя колонию. Лошади, видно, у них устали, и они идут медленно. Наша батарея бьет на картечь. Видно, как падают лошади и всадники, а они все идут и идут. Обходят уже нас справа. Мы еле вытягиваем ноги из липкой, глубокой грязи. Нашу батарею захватили, вырвалось только два передка.
Уже начинает темнеть. Идет дождь. Мы мокрые и грязные. Идем по вспаханному полю. Изредка раздается команда: "Стой!". Останавливаемся и даем несколько залпов, затем поворачиваемся и опять идем. Бывало, выбиваемся из сил.
Петька Щербинин, из 5-й роты, идет рядом со мной. У него в руках целая пачка листовок: "Закон Врангеля о земле". Он идет и по листовке разбрасывает в поле. Везде по мокрому чернозему белеют листочки, а на них большими буквами надпись: "ВСЯК ХОЗЯИН СВОЕЙ ЗЕМЛИ!" (Эх, раньше бы этому закону!)
Красные тоже устали, еле движутся. Они, очевидно, остануться ночевать в колонии и дальше не пойдут.
Часам к 9-ти пришли мы в какую-то другую колонию. Командир полка распорядился выставить заставы вокруг села, расставить пулеметы. Приказано спать одетыми. 
Зашли к немцу. Комнаты громадные, пустые. Я растянулся на полу и быстро уснул.


14-ое октября. На рассвете выступили. Ушаков сказал, что дальше он идти не в состоянии, и остался. Куда идем - не знаю. 
Подмерзло. Идёт крупа. Ветер холодный, северный. Прошли верст 12. Хорошая колония. Костёл. Достали хлеба. Хлеб хороший, на молоке. Обогревшись, идем дальше.


15-ое октября. Подошли к селу Богдановка. Утром шли без всякой связи: неизвестно, где наши, где неприятель. День пасмурный, холодный. Идем по равнине. Часов в 10 утра вблизи, где-то влево, раздались орудийные выстрелы. Видны облачки шрапнельных разрывов. Значит, где-то близко позиция. Подходим к обрыву. Под обрывом Богдановка, в широкой долине. Через село идет жел. дорога. Вдали видна станция. На путях стоят два бронепоезда, оба дымят. Около бронепоездов кружат всадники. Наши или нет? Посылаем разведку. Бронепоезда наши, а всадники - Донцы. 

..... Расходимся по хатам. Хозяйка нам варит картофель в мундирах. Народ здесь бедный. В хате тифозный больной. Сильный ветер, собирается дождь. Откуда-то стреляют. Снаряды с воем несутся через село. Бьёт бронепоезд. Стекла в хате звенят, вот, вот вылетят. В долине ружейная и пулеметная стрельба. 
Выступаем.

- Быстрее проходи обозы, обозы проходи!

- Нижняя половина села занята красными! - кричит кто-то.

Вправо на горизонте показывается лава красной конницы, её туча. Они движутся нам в обход. Кавалерии масса. Жутко.
Полковник Логвинов едет на лошади верхом. Мы идем по-над лощиной. Логвинов останавливается:

- Батальон ко мне! Первый батальон, не болтаться! - кричит он.

1-й батальон, кроме Офицерской роты, это главным образом, пленные. Они были у Колчака, попали к красным, от красных к нам. Везде их брала в плен кавалерия, так что они страшно боятся кавалерии и при ее появлении совсем теряются.
Многие из них уже бегут. Около полк. Логвинова собралась Офицерская рота и солдаты-добровольцы. Эти не подкачают.
Мы дали несколько залпов, но они только на минуту задержали красных. Кавалерия уже шагах в двустах от нас, отчетливо слышно "Ура!" каждого человека. Пленные, как один, воткнули штыки в землю и подняли руки вверх. Дело дрянь. Нас около полк. Логвинова всего человек сорок. Быстро идем к лощине. Логвинов сзади на лошади. Красные уже окружили сдавшихся в плен. Справа нас обходят.

- Батальон, - ежеминутно кричит Логвинов, - пли!

Батальон дает залп, другой, третий. Кавалерия немного рассеялась. Поле как будто очистилось. Едва двинемся, опять туча собралась и "ура!". Мы идем почти бегом. Лава уже близко. Несколько всадников уже почти долетают до нас. Слышны их крики и ругательства.

- Батальон, пли! - раз, раз, раз... Отхлынули. Справа от нас летят их тачанки с пулеметами. Пули завизжали над нами. Даем залп. Быстро, быстро бежим. Нагоняют. Наши офицеры оборачиваются и на ходу стреляют.

Полк. Логвинов отстал шагов на 40. Так как был верхом, очевидно, не хотел идти впереди. Его окружило несколько всадников.

- Лови, лови бородатого! - кричали они.

- Нет, врешь, не поймаешь! - крикнул Логвинов и выхватил наган. Два всадника повалились с лошади, третий удрал.

- Батальон, - кричит Логвинов, - не волнуйся, стой!

Дали подряд несколько залпов. Красные уже не так гонятся за нами. Очевидно, решили, что нас взять будет нелегко. Выходим из лощины, переходим через насыпь жел. дороги.
Ура! К нам приближается наш бронепоезд! Бронепоезд прошел мимо нас и открыл из своих орудий и пулеметов огонь по красной кавалерии.
Мы спасены. Устали страшно. Нагнали Смоленцев. Они едут на тачанках. Подсел на одну. Сидят три солдата и стоит пулемет.

- Алексеевец? - спрашивают.

- Да!

- Ну и досталось вам сегодня на орехи!!

Уже вечереет. Входим в Федоровку. На улице масса обозов. На станции гудят паровозы. Холодно страшно. Нашёл наши повозки. Ночью отступили опять...


Из письма генерала Черепова А.Н.

"Я был на станции Федоровка, когда на станцию подошел бронепоезд. Влез на крышу вагона, увидел маленькую отступающую колонну среди неприятельских разъездов. Приказал бронепоезду открыть огонь по разъездам. Был счастлив помочь нашей русской части.

Когда пехота подошла к Федоровке, оказалось, что это были Алексеевцы."


Из письма капитана Еременко.

"Отвечаю вам на ваши вопросы. Сообщаю, что уцелело в памяти.

Из Андребурга нашему полку надлежало идти в село Богдановку на соединение со Сводно-Стрелковым полком. В Богдановке Сводно-Стрелкового полка не оказалось. Не успели мы занять позиции, как появилась конница противника. Донской полк, тоже стоявший здесь, стал отходить. Бронепоезда, стоявшие на станции, тоже ушли. Откуда-то взявшаяся батарея выпустила несколько снарядов по противнику, снялась и ушла. Потом выяснилось, что они были вызваны ген. Канцеровым для контр-атаки конницы противника, занявшей у нас в тылу Геническ. А Алексеевцы, видимо, были принесены в жертву для общего блага. Это был конец полка. Много было порублено, много взято в плен.

Первыми начали сдаваться в плен красноармейские роты 2-го батальона. Командир этого батальона, подполк. Абрамов, не перенес позора и застрелился.

  Часть 1-го батальона вывел подполк.(?)  Логвинов, проявивший выдержку и большое хладнокровие. 

Я в это время вернулся из разведки в Федоровку и находился при командире полка полк. Бузуне. Под ним была ранена в живот лошадь - она еле шла. Я бы, в случае нужды, мог бы и "удрать", да как бросить командира полка? На наше счастье вернулся бронепоезд, кажется, "Офицер", и открыл по красным огонь и тем самым спас оставшихся Алексеевцев и нас с командиром полка.

В Федоровке командир полка сказал нам, что им послано донесение, что "Алексеевского полка больше нет".

 

Ну, а дальше и писать не о чем.

В Галлиполи Алексеевцев прибыло не более 100 человек. Во вновь сформированный Алексеевский полк они вошли, как отдельная рота."



   



   

ЗАДНЕПРОВСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Из дневника Александра Судоплатова

ПРОДОЛЖЕНИЕ

27-ое сентября. Перестрелка с утра стоит адская. Около пулеметов такие кучи гильз, что едва виден сам пулемет. Красные бьют с горы, из-за заборов, а один стреляет, сидя на пароме. Но скоро перестал, наверное, ранен.
Наша конная разведка переправилась левее через речку и начала обходить Покровское с фланга. 2-й батальон пошел вброд левее деревни. Красные побежали.
Два крестьянина гонят сюда паром. На пароме сидит стрелявший в нас красноармеец. Это тяжело раненый китаец.

- Ходя! Ходя! - зовем мы его. Молчит, только сопит.

Покровское хорошее село. Украинские хаты, вишневые сады. Жители поразились, когда мы сказали, что Махно с нами в союзе. Они все махновцы. Удивляются, что у нас есть соль, табак, спички. У них этого давно нет.
..... Едет ген. Скалон. Увидев нас, остановился:

- Алексеевцы?

- Так точно, Ваше Превосходительство!

- Спасибо, Алексеевцы! Будете теперь отдыхать!

Наш полк остается в Покровском. Нас сменяет 6-я дивизия.



28-ое сентября. Сегодня с утра полк ушел на позиции (отдых остался на словах), а мы часов до 11-ти сматывали линии. Пообедали и поехали к полку. Народ хороший. Накормили борщом, жареным картофелем с курятиной, молочной лапшой. Мы хозяина угостили табаком.

29-ое сентября. Мы наступаем на село Мариинское, которое верстах в шести виднеется на горизонте. Пока лежу в штабе полка, но, кажется придется идти в цепь, там не хватает людей. От нечего делать рисовал горку, которую долго защищали красные, но наши, наконец ее взяли. Она вся осыпается шрапнелью. Наши батареи стоят в поле и жарят беспрерывно.
Из штаба пор. Яновский приказывает мне взять катушку кабеля и идти в 1-й батальон. Идти туда небезопасно. Приходится перебегать от кустика к кустику. Наконец, вот и цепь. Лежит полк. Логвинов, а рядом наш пор. Аболишников, с аппаратом.

- Цепь вста-ать!

Выключаем аппарат и разматываем катушку.

- Бум! - Бух! - разорвался снаряд. Одновременно застучал пулемет.

- Ложись!

Вышло, что легли как раз на бугорке. Видно, как за дорогой, на опушке леса, тачанка красных строчит из пулемета.

- Цепь впере-ед!

- Ох, ранен! - вскрикнул рядом пор. Аболишников и уткнулся лицом в землю.

- Можете ползти? - кричит Логвинов поручику. Поручик поднял бледное лицо, глаза у него стали какие-то бессмысленные, он ранен в живот.

- Цепь впере-ед!

- Г-н поручик! - кричу я Аболишникову. - Можете ползти? Ответьте, а то я снимаю аппарат.

- Передайте... Носилки! - прохрипел он.

Телефон, не отставать! - кричит Логвинов.

Я крикнул в трубку о носилках, выключил аппарат и, пригибаясь, побежал догонять цепь.
..... Уже часа 4 дня. слева наши роты выбили красных из окопов и пошли на "ура!" Мы тоже поднялись. Ура! Ура-а!
Красные бросились наутек. Батальон с командиром помчался вперед. Красные шпарят через огороды, заборы, плетни. Валяются винтовки, сумки, ботинки, которые они сбрасывали, чтобы легче было бежать.
Забегаю в одну хату напиться воды. Мужик выносит кувшин воды.

- Кавалерию треба... Кавалерию треба! - возбужденно шепчет он, хватая меня за рукав.

- Кавалерию на них, сучих сынив! Хиба пишки догонишь?!

Перед вечером сматываю линию. В поле масса валяется убитых. Деревенские бабы бродят по полю и снимают с убитых ботинки, одежду. До чего дошел народ!
Ночью получен приказ: Алексеевцам опять идти в Покровское.

30-ое сентября. Подошли к какому-то железнодорожному мосту. Рядом паром. Полк медленно переправляется. Целый день проторчали у парома. Смотрю - наша Алексеевская батарея устанавливает орудие куда-то назад и берет прицел. Что такое опять? Говорят, что в тылу замечена какая-то конница. Вечно у нас так! идем в одном направлении, а сзади, в тылу у нас опять красные! Нас всегда чересчур мало! Вот и мечемся!
Наконец, поздно вечером переправились на пароме. Задымили кухни. Неприятельский бронепоезд издали открыл по ним огонь.
Под утро пришли в Мариинское. 

1-ое октября. Покров Пресвятой Богородицы.
Наступаем от Мариинского на запад. Бабиев должен пойти в глубокий обход. Красных не слышно. Наконец, завязывается бой. Канцеров все торопит и торопит нас.
 

- Бабиев, - говорит, - уже пошел!

Потом вдруг приказ - не спешить. Что такое? Бабиев почему-то не наступает, вертится на месте. Что за причина? *) Наши цепи лежат на месте.

  *) Как раз в это время случайным снарядом был убит ген. Бабиев. Бабиевцы, потеряв своего любимого вождя, потеряли веру в себя, и в момент решающей атаки дрогнули и начали отступать (прим. Б. Пылева).

  Пор. Яновский прислал нам, телеграфистам, смену. Нам приказано идти в тыл, в обоз 2-го разряда. Идем через Мариинское там храмовой праздник. Бабы сидят на "призбах", лущат семечки.  Вот и обоз 2-го разряда. Повозки, мастерские, пулеметные линейки. Стоят только что пригнанные пленные красноармейцы.

..... - Тах, тах! - защелкали в лесу винтовочные выстрелы. Смотрю - несколько всадников мчится меж кустами.

Повозки наши, напуганные неожиданностью, рванули, как бешеные. На ходу все цепляются за них, я тоже. С повозок сбрасывают то, что еще минуты тому назад накладывали. ..... Кавалеристы уже близко. Они изредка стреляют. Но они больше охотятся за самими повозками, копаясь в мешках около подвод. Это нас спасает.

..... Выбегаем на поляну. Вот и речка. На другой стороне речки уже огороды с. Покровского. Стоит несколько лодок и ходит казак. Переправились.
В Покровском тоже храмовой праздник. Улицы полны принаряженного народа. Ген. Цыганок, командир Пластунского полка, стоял на улице с целым штабом. Вышли, встревоженные начавшейся стрельбой. Казак ведет нас к ним. Я без фуражки, потерял по дороге, Рамблевский (тоже один из наших телефонистов) босой.

- Что такое? - спрашивает ген. Цыганок.

- Вот прибегли! - доложил казак.

Я доложил все по порядку. Он встревожился.

- Батальон пластунов немедленно в плавни, на перекресток, где дороги сходятся! - приказал генерал.
..... Обозы все идут и идут. Пыль столбом. А парни и девки, разряженные, гуляют по улице, у людей праздник...
Потеряв своих, иду дальше. Попросился к казакам на пулеметную линейку. Часов в 11 ночи прибыли к берегу Днепра. Обоз у моста скопился во много рядов. Пропускают медленно в очередь. ..... Иду по мосту, он дрожит и лодки качаются. Понтонеры сидят в лодках с фонариками и вычерпывают воду. Здесь неделю тому назад мы переезжали Днепр на душегубках, а теперь... Какое тогда было настроение! И какое теперь...
..... В Ушкалке на улицах обозы, горят костры. Бабиевцы с конями стоят на площади и греются у костров. Тут и Уманцы, Шкуринцы, Корниловцы, Черкасцы. Кони их жуют солому. Я подсел к одному костру. Хорошо, тепло!

2-ое октября. Проснулся на площади. Казаков уже не было, я один спал на груде потухшего пепла. Пошел искать своих. Нашел пор. Яновского. Подошли Васильев, Солофненко, Головин. А Иваницкого нет - он пропал там. Лежим в хате на соломе и делимся впечатлениями. Вспоминаем, как на наш обоз налетела конница. Это было часов в 12 дня, а полк, как мы потом узнали, стоял на позиции до 4-х часов и ничего не знал, что делалось в тылу. Как всегда, отличился полк. Логвинов. Он остановил свой батальон и отбивался залпами до темноты, прикрывая отход полка в плавни.
..... Эта конница красных, говорят, пришла с Польского фронт. Поляки будто бы помирились с Советами. Здесь конница Буденного, Гая, Червонное казачество, Огненная дивизия. Большинство Донцы. Они будто бы кричали: "Станичники, куда бежите?"
..... Стучит пулемет. Я вышел во двор. Двор наш над обрывом у Днепра. Он внизу, как на ладони. Мост уже убрали. На том берегу сидят трое наших и машут руками. Один бросился в воду и плывет, а двое сидят. Может быть, там Иваницкий. Слева из-за кустов к ним приближаются красные всадники. С нашего берега застучал пулемет. Всадники исчезли в кустах.
Эх, лодку бы им!...
 

3-ье октября. Вчера выступили в направлении на северо-восток. Ночевали в немецкой колонии. Мы сейчас переведены в 6-ую дивизию. Говорят, красные прорвали фронт в Каховке. Заняли Ново-Алексеевку и отрезали нас от Крыма. Обстановка неважная. Да и у меня настроение грустное, или это в связи с осенней погодой. Не видно конца. Мы мечемся в разные стороны, и нас везде сжимает красная лавина. Как бы мы не задушились здесь. 
Иваницкого нет, Башлаев убит, Борька Павлов отправлен в кадетский корпус, как "малолетний". Сколько было друзей, остался я один. Теперь новые появились, и опять я один. Поручик Яновский и Солофненко сегодня уехали в Севастополь в командировку за аппаратами.
"И скучно, и грустно". Начинается осень.
 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

ЗАДНЕПРОВСКАЯ ОПЕРАЦИЯ 

1920 год
 

23-е сентября. Сегодня прошли верст 35. Говорят, уже близко Днепр. Сзади нас движется обоз с понтонными лодками и мостом. Значит, будем переправляться через Днепр. 

Поздно вечером вошли в с. Ушкалка, оно на берегу Днепра. Приказано быть в хатах, но не ложиться. Баба-хозяйка предлагает сготовить галушки.

- Да мы, - говорим, - скоро уйдем.

- Успею, - говорит хозяйка.

Минут через 20-30 уже готовы галушки с салом. Я удивился такой быстроте.
В полночь выступили. Спустились по крутому берегу к Днепру. Оказывается, с нами будет наступать отряд Махновцев, человек двадцать. Их атаман Бурлак, высокий представительный парень в синей бекеше, разговаривал с нашим командиром полка. Он знает местность, берется доставить всё для переправы и идти первым. Оказывается, ген. Врангель заключил с Махно союз. *) Не знаю, насколько прочен будет этот союз.

  *) Белые в это время заняли ту часть Новороссии, где в эти годы хозяйничал Махно. Было занято Гуляй-Поле, их столица. Махновцам опять пришлось столкнуться с Добровольцами, с которыми у них были старые счеты еще со времен Деникина: тогда они, подняв восстание в тылу у белых, ударили в спину нашим войскам, наступающим на Москву. На этот раз они почему-то проявили готовность быть союзниками белых. Правда, такой "альянс" продолжался недолго, и союзниками они оказались неверными. Как только белый фронт заколебался, они опять ударили в спину Добровольцам, надеясь, верно, вместе с красными пограбить и поживиться в Крыму (прим. Б. Пылева)

Бурлак уже достал три душегубки, обещает еще достать большую лодку. нам нужно сперва пересечь р. Конку, рукав Днепра, затем перейти остров Пидпильный, а потом уже переправляться через Днепр. На Пидпильном иногда бывает большевистская застава, поэтому наши держат себя осторожно. Наш 1-й батальон уже на острове. Остров большой, верст 5 длины, версты 3 ширины, весь в дремучем лесу. Темно, хоть глаз выколи. Тихо, только трава шуршит под ногами. Идем по тропинке гуськом за нашим проводником-махновцем, идем уже около часу. Вот и Днепр, он не широкий, три четверти версты, если не меньше.
Будем сейчас переправляться через Днепр. Это будет наш третий десант в этом году. Будет ли он удачней?
Всматриваемся в большевистский берег. Темная полоска леса, может быть они нас уже заметили.....
..... Уже светало. 1-й батальон уже переправился.  


24-ое сентября. Уже рассвело. Переправляется на ту сторону 2-й батальон. Я лежал у аппарата и держал у уха трубку. Вдруг кто-то крикнул:

- Смотри! Смотри! Всадник!

Действительно, на той стороне между кустами ехал всадник. Там раздалось несколько частых выстрелов и крики.

- Ай-ай-ай!.. Го-го-го! - понеслось по плавням эхо. Мы лежим и не спускаем глаз с того берега. Может, наших захватили в плен?

Вот оттуда отчалила лодка. Едут двое наших, а посередине пленный. Оказалось, наши захватили заставу и одного конного ординарца.

- Неужели вы ночью не замечали наших лодок? - спрашивали мы потом пленных.

- Заметили еще вчера. Да мы думали, что это бабы едут с солью! - отвечали они.

Дело в том, что большевики пропускали - за самогон и другие "хабары" - баб на другой берег. Бабы же пробирались в Крым, за солью. Эта соль и послужила нам на пользу!
..... Батальоны уже оба на том берегу. На этом берегу только командир полка, его адъютант Дьяков, и я с аппаратом.

- Замечательные места здесь! - говорит командир полка, лежа под огромным пнем. - И знаете, эти места исторические. Здесь когда-то, на этом острове была Сечь. Может быть, еще под этим дубом сидел Тарас Бульба! - смеется командир.

..... Нам отдан приказ, что мы отныне не Алексеевцы, а 36-й пехотный полк. Это для того, чтобы ввести красное командование в заблуждение. А вчера был в связи с этим курьезный случай. Еще утром обгоняет нас наш начальник дивизии, ген. Канцеров, и здоровается с нами. Канцеров очень любит здороваться.

- Здорово, молодец! - кричит он нашему Ушакову (взятому нами в плен на Кубани).

- Здравь желам, Ваш-дитство! - надрывается Ушаков.

- Какой части, молодец?

- 36-го пехотного полка, Ваш-дитство! - Генерал выпучил глаза.

- Как 36-го, что это за полк? Первый раз слышу!

- Ваше Превосходительство, - подошел пор. Лебедев, согласно приказу...

- Ах, да, да! - рассмеялся генерал. - Я и забыл!

Вообще, Канцеров большой чудак.

25-ое сентября. Сегодня утром мне было приказано идти в 1-й батальон. Он находится в плавнях, в нескольких верстах от берега.
Интересно, вчера было перехвачено донесение красных, что у них высадились белые 36-го пехотного полка. Значит, поверили!
..... Догнал батальон. Я и Иваницкий стараемся не отставать от него. В руках у нас на шомполе громадный деревянный барабан с проводом. Мы разматываем линию следом.
Приказано не шуметь и двигаться вперед по возможности осторожно. Вдруг сзади - крики и шум. Что такое? Оглядываемся. К нам на помощь идут Махновцы.

- Тише, тише" - говорим мы им. Не хотят и слушать. Шумят, галдят, форменная банда. Одеты - кто во что, у каждого по 2-3 бомбы и разные винтовки. Шумя и галдя, они обогнали нас. Их было человек 25. Спереди застучал пулемет.

Ура! - гаркнули Махновцы и бегом кинулись на него.

И взяли его. Стрельба утихла, красные разбежались.
..... Впереди плотина, оттуда строчит пулемет. Махновцы без выстрела кинулись к плотине. Наши пошли вброд через какое-то болото и кинулись на пулемет с фланга. И этот пулемет наш!
О Махновцах все отзываются с восторгом.
..... Вдруг топот. Оглядываемся. Летит на коне наш ординарец.

- Мост готов! - радостно кричит он. - Сейчас переправляется артиллерия, а потом пойдет кавалерия.

Ура! Ура! Дело пойдет. Батальоны идут быстро, рвутся вперед. Мы уже не успеваем вести линию за батальоном и отстаем. Спешим, но наверное отстали на версту. Нас трое: я, Иваницкий, Солофненко, потом подошли пор. Лебедев и Куприянов. Вдруг щелкнул револьверный выстрел. Не успели мы сообразить, в чем дело, как слева зашумели камыши и из них вылезли красные в своих серых шинелях без погон. Двое тащили станок "максима", а один нес ствол. Один из них в кожаной куртке и фуражке со звездой. У меня, Солофненко и Куприянова были винтовки, а у Лебедева и Иваницкого не было. Но красные тоже опешили, когда увидели английские шинели. Спас положение Иваницкий. Он, не размышляя ни секунды, подскочил к одному красноармейцу и выхватил у него винтовку.

- Бросай оружие! - дико заорал он и приготовился стрелять. Я тоже взял на-изготовку и подскочил к Иваницкому. Тут случилось то, чего мы никак не ожидали. передние красноармейцы оторопели от неожиданности, а задние шарахнулись в сторону. Двое, тянувшие станок пулемета, бросили его и удрали. Человек 15 осталось стоять на месте. Винтовки и пулемет лежали на земле.

- Отойдите в сторону! - скомандовал пор. Лебедев. Они повиновались. Лебедев бурчит: "Всегда надо иметь при себе винтовку и патроны!"

Мне приказано сопровождать пленных в тыл. Иду за ними и, не замечая того, напеваю мотив "Интернационала"; он что-то лезет мне последние дни все время в голову.

- Разве и у вас его поют?! - обернулся один пленный.

- Да, бывает, - спохватился я.

Расспрашиваю пленных. Оказывается, их в плавнях бродит несколько рот, на одну из них мы и натолкнулись.
..... Идут орудия, обозы, дымящиеся кухни, радиотелеграф. Прибыл командир корпуса ген. Скалон. ... Ночевали в плавнях.


26-ое сентября. В 5 утра двинулись. С нами ген. Канцеров и ген. Скалон. Они лично руководят операцией. К вечеру подошли к какой-то речке. На той стороне ее большое село Покровское, на горе церковь, около того берега стоит паром. Только наши сунулись, посыпались пули, затрещали пулеметы. Наш берег низменный, песчаный, а противоположный - высокий. Им оттуда хорошо видно. В 100 шагах от берега лес и кусты. Мы лежим в кустах, а песок впереди буквально кипит под пулями. Ген. Канцеров с нами. Он кричит, вызывает охотников добежать до берега по песку и окопаться в песке.

- Кто хочет, - кричит он, - серебрянный или деревянный крест получить?

Но никто не решается. Берег прямо поливается пулями. Все лежат, не шевелятся. Пулеметы наши пускают ленту за лентой. около них целые горы дымящихся патронов.

- Никто не хочет?! - кричит Канцеров. - Эх, вы!...Придется мне старику... Господи, благослови!

Он перекрестился и, выскочив из-за кустов, пригибаясь, побежал по песку. Пыль подымалась вокруг него от падающих пуль. Все ожидали, что старик упадет мертвый. Но нет - добежал до берега, упал и начал руками нагребать перед собой кучу песку. Немного зарывшись, он обернулся и стал пальцем манить нас. Двое сразу побежали к нему. Один упал раненый. Еще один вскочил, и вдруг весь батальон побежал к берегу. Несколько человек не добежали, остались лежать здесь навеки... Канцеров хохочет, указывая на свой сапог. Пуля разворотила каблук, не задев ноги.
Лежим на берегу, нагребли впереди себя песку. Красные немилосердно обстреливают. Только поздно вечером утихла стрельба. Ночью пришла весть, что Корниловцы заняли Никополь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


 

13-ое августа. Стоим в Гривенской. Наконец, мы с остальной группой ген. Улагая. На Тимашевку, после нашего ухода, наступали красные. Юнкера со страшными потерями их отбили и начали отходить сюда. 
Вечером прилетел из Крыма аэроплан и долго кружился над площадью. Наш Фоменко на треноге варил кашу. Аэроплан низко спустился, уже видно летчика. Фоменко снял фуражку, и махая ею, закричал вверх:
 

- Земляк, спускайся до нас вечерять!

Аэроплан действительно спланировал за станицей. На нём прибыл начальник штаба Главнокомандующего, ген. Коновалов, с особыми полномочиями.
За неделю первый раз спал спокойно, на площади под повозкой.


14-ое августа. Сегодня наш полк опять выступает на позицию. Позиция будет в 18-ти верстах отсюда, на реке Протока, в ст. Николаевской. Пор. Яновский посылает на позицию двух телефонистов, нам разрешено отдохнуть. На позиции под ст. Николаевской идут жаркие бои. Беспрерывно слышен гул канонады.
Сегодня лежал часа два на берегу Протоки. Берега, обросшие ивняком, круто обрываются к реке. Высокие осокоры шумели своими серебристыми листьями. Их шум мне напомнил почему-то дом, осеннее время, сборы в училище. И мне стало грустно. Когда то попаду домой? Настает осень. А конца нашей войне и не видно...

 

15-ое августа. Сегодня праздник Успения Божией Матери.
Около полудня поднялась в станице стрельба. По улице несутся повозки. Наши повозки тоже понеслись. Я вскочил на одну. Все летят, сломя голову. На улице крик: "Кавалерия!" Опомнились через час в камышах. Обозы пошли тихо. Не дай Бог быть с обозом - всегда наделают панику!
Оказалось, что красные по Протоке подошли на речных пароходах и высадили конницу. Она промчалась по улицам станицы. Наш раненый командир полка тоже вскочил на подводу, а с ним еще несколько человек. Они мчались по улице, отстреливаясь из револьверов. Фоменко, выскочив на улицу и увидев скачущего к нему Буденновца, не растерялся, прицелился и сбил его. Теперь он едет на его лошади!
..... Мы идем по дороге вдоль Протоки. Это единственная дорога к морю, с обеих сторон непроходимые - на много верст - плавни и болота, так что красные нас не могут обойти. Ночевали на хуторе. Там установили радио-станцию и вызвали Севастополь. Будто бы получили сообщение, что за нами из Крыма идут пароходы.


19-ое августа. Утром двинулись дальше. Я еду с обозом нашей команды. Наш полк же остановился у входа в камыши, невдалеке от Гривенской, и будет там держать позицию.
Везде по дороге пленные роют глубокие окопы в две или три линии. Здесь, наверное, будем защищаться, пока не сядем на пароходы.
К вечеру подошли к морю. По правому берегу Протоки, по которому мы идем, не подойти к морю, тут сплошные камыши. Левый берег изрыт, виден рыбачий поселок (Ачуев) с маленькой церковью. Там будем грузиться. Целую ночь наши "понтонеры" строили мост через Протоку, на простых рыбачьих челнах, а поперек их клали заборы, ворота, двери и всякий подручный материал.


17-ое августа. Перешли через новый мост. У места погрузки установили 2 баржи рядом. Сделали нечто вроде пристани, к которой могут подходить катера. Вдалеке стоят большие транспорты, они не могут подойти ближе - мелко. На них будут перегружать с катеров. Ген. Коновалов беспрерывно присутствует на пристани. Он в белом кителе. В первую очередь будут грузиться кавалерия и артиллерия.
С позиции доносится страшная канонада, там наш полк.


18-ое августа. Утром прилетел большевистский аэроплан и бросил бомбы. Чуть было не попал в баржу, через которую идет погрузка. Погрузка идет полным ходом. Грузятся казаки. Главная возня с лошадьми: их приходится лебедками поднимать в море с одного парохода и пересаживать на другой. До нас очередь еще далеко. 


19-ое августа. Мы стоим, как цыгане, табором. Повозки, повозки и повозки, везде костры. Жрать нечего, выдали знаменитую "керченскую" муку, из нее делаем "пышки" на морской воде; хорошо, солить не надо!
Сейчас грузят обозы. Лошадей берут всех, а повозки только казенного типа. Много подводчиков едут с нами, не решаются оставаться. А тем, которые пожелали остаться, вернули лошадей, и они поехали через мост на Гривенскую.
К вечеру опять донесся гром канонады. Снаряды рвутся непрерывно уже минут двадцать. После такой стрельбы, боюсь, и места не найдешь от нашего полка.
С позиции прискакал наш ординарец с донесением. Мы его окружили, расспрашиваем.

- Там страшный суд! - махнул он рукой и опять ускакал.

Меня подзывает пор. Яновский:

- Сейчас же собирайтесь, поедете с Башлаевым на позицию.

Едем по старой дороге, за нами еще едет повозка с продуктами для полка. Позиция верстах в восемнадцати. Встречаем повозку с ранеными Алексеевцами.

- Что там, на позиции? - спрашиваем. Машут безнадежно руками.

Мне начинает казаться, что нам с Кубани не выехать.


20-ое августа. Пишу в окопе. Вчера часов в 8 вечера прибыл сюда. За полчаса до моего прибытия наши отошли в новые окопы. Сейчас спокойно, но в окопах все сидят, боясь приподняться, так как красные в 200 шагах и тотчас же "посадят на мушку". Правый фланг упирается в Протоку, у обрывистого берега. Левый фланг клином упирается в густой камыш и вязкое болото.
Часов в 12 дня наша батарея, стоящая в полуверсте за второй линией, открыла огонь. Красные начали отвечать. Их шрапнель рвется над окопами. Картечь с диким завыванием местами сметает бруствер. Наши приникли к земле. Потом красные начали бить на удар. У нас вдруг перебита линия. Иваницкий, собравшись с духом, выскочил из окопа. Я взял трубку. Линия не работает. Ах, вот заработала! Лезет обратно Иваницкий. Слава Богу, перебили всего в десяти шагах.
К вечеру все утихло. Кухня поздно ночью привезла обед и ужин разом. Обед не то, что на погрузке. Целый бык на 80 человек! Комары кусают, нет покоя.


21-августа. Ночью спали по очереди с Иваницким. Проклятые комары искусали страшно. Сижу на дне окопа и украдкой срисовываю полковника Логвинова.
..... Сегодня в полдень была жаркая перестрелка, убито два офицера. Один из них приподнялся - вынимал что-то из кармана - и хлопнуло. Они, прикрытые шинелями, лежат в окопе. 
Вечером со стороны красных понеслись крики:

- Завтра все будете у нас! - Смерть белогвардейцам! - Раздавим гидру контр-революции! - отборная ругань и т.д. Слышалось пение, крики. Очевидно, там шло пьянство. У нас же было тихо - ни звука.

"Но тих был наш бивак открытый!"
А налево, в камышах, несколько человек роют могилу. Нужно хотя бы как-нибудь похоронить двух товарищей. Они уже начали разлагаться. 


22-ое августа. Часов в 8 утра вдруг совершенно неожиданно справа, из-за Протоки, ухнуло орудие, и снаряды начали лопаться вдоль окопа. Красные, видно, ночью как-то переправили орудие на тот берег. Неужели исполняются их вчерашние угрозы: "Завтра будете все у нас!"?  
Красные пошли в атаку. Полковник Логвинов, заменяющий командира полка, с утра у нас в 1-й линии. Он не выпускает из рук трубки.

- Батарея! - кричит он. - Сосредоточьте огонь по левому берегу, отвлекайте их батарею!

- Пулеметчики, на вас вся надежда! - кричал Логвинов на левый фланг, где наготове стояли четыре люиса.

- Оставьте аппарат! - махнул он мне и Иваницкому. Мы взяли винтовки и легли на бруствер.

Снаряды рвутся то впереди, то позади окопа, то падают в воду и поднимают водяные столбы. Но все внимание наше сосредоточено вперед, где между кустами и деревьями спокойно идут на нас красные. Они идут кучами. До них шагов полтораста.

- Батальон, - закричал Логвинов, - Пли!

Грянул залп из 80 винтовок и яростно зарокотали четыре люиса.
Боже мой, что получилось! Красные все пали на землю и, как один, полезли в разные стороны. Многие кинулись в камыши, прямо в болото. Другие кидались в воду. Мы бешено стреляли, пулеметчики выпускали диск за диском. Уже красных и не было, а наши все стреляли!

- Разрешите в атаку? - кричали офицеры Логвинову, вылезая из окопа.

- Куда? Куда? - закричал он. - Назад!

Ночью наши лазили в разведку. Притащили одного красного, раненого в грудь. Он говорил, что у них перед наступлением все были уверены, что мы еще раньше покинули окопы.
Нас, телефонистов, 4 человека (я, Иваницкий, Башлаев и Солофненко), дежурим в первой и второй линиях день и ночь, подменяя друг друга.
..... Говорят, завтра кончается погрузка всех частей.



23-ье августа. Десять часов вечера, пишу при свете горящего фитиля. Все уже спят - утомились. Ну и денек был сегодня! С раннего утра красные буквально засыпали нас снарядами. У нас в ушах до сих пор стоит визг и треск от них. Не могу уснуть. Нам, телефонистам, пришлось особенно жарко. Как я остался жив, не знаю. Приходилось все время выскакивать из окопа и поправлять порванные линии.
Потом красные пошли в атаку, они покрыли всю поляну. У нас зарокотали пулеметы и открылась отчаянная стрельба. Пришло на помощь человек 30 с полковником Логвиновым из 2-й линии. Все лежали на бруствере и выпускали обойму за обоймой.
Красные, невзирая на потери, шли напролом. Одни падали, другие сзади лезли. Было жутко!

- Почему батарея молчит? - кричит Логвинов в трубку. Батарея! Батарея! Черт возьми! - орал он, ругаясь. - Связь! - прохрипел он, опуская трубку.

- Я, г-н полковник! - кричу я.

- В одну минуту батарею дать!

Я хватил моток кабеля, запасной аппарат и, забыв про снаряды, пули, колбасой несусь по камышам. Батарея в тылу в версте. Прибыл, батареи нет.

- Где батарея? - кричу я солдату, который грузит повозку какими-то вещами.

- Сейчас ушла на погрузку.

- Как?.. Куда?.. Почему?...

- Не знаю, - флегматично ответил солдат.

Я быстро включил аппарат в брошенную линию - работает!

- Алексеевский полк! Батарея ушла на погрузку!

  В ответ слышу такие ругательства, каких я никогда не ожидал от полковника Логвинова. Бегу обратно. Стрельба почему-то утихла. Какая-то тягостная тишина.
Смотрю - навстречу бегут наши, их всего человек 50.

- Тра-та-та-та, - опять засвистели пули.

- Полк, стой! - слышу голос Логвинова. Остановились и легли на поляне. Я присоединился к ним. Около часу перебегали назад, пока не влезли в свежие, для нас приготовленные окопы. Вечером из Ачуева прислали патронов, продуктов и два люиса.

Темно. Впереди стоит секрет. Все, прильнув к брустверу, спят, ведь устали страшно.
Иваницкий контужен, сидит и все время так странно мотает головой. Жалко нашего Башлаева. Его убило осколком гранаты. Он и другие убитые и раненые - человек 40-45 - лежат там... Их оставили там, когда покидали тот окоп. Бедняги - раненые! Но что наши могли сделать?...


24-ое августа. Часов в шесть утра мы покинули вчерашний окоп, так как красные открыли такой огонь, что нельзя было выдержать. 
Наш последний окоп невдалеке от моря, отсюда видна Ачуевская церковь и мост. Красные нас оставили в покое и бьют по мосту. Если его разобьют, мы погибли. Отсюда до места погрузки верст семь. Уже известно, что грузимся сегодня вечером. Набежали черные тучи. Поднимается ветер, море неспокойное. При ветре будет скверно грузиться.
Наши четыре люиса уже пошли через мост на ту сторону. Они будут обстреливать противника, когда мы будем отходить через мост. Уже отправили новых раненых на погрузку. Я сдал аппарат и кабель с ними. Мы остались с одними винтовками. Второй батальон - человек 30 - пошел на погрузку. Красные не стреляют; они, очевидно, отчаялись нас взять и ждут, когда мы сами уйдем. За 2-м батальоном на мост пошел 1-й батальон - осталась только офицерская рота, человек 18. Едва только батальон взошел на мост, как красные с криком "ура" вылетели из своих окопов. Они, вероятно, не предполагали, что часть нас еще осталась на том берегу.  

- Через мост вольным шагом, не беги! Вторая полурота, стой! Пусть первая пройдет!

Красные открыли яростный огонь. Пули защелкали по мосту. Двух человек уже понесли на руках. Наступила наша очередь. Мы, человек семь, быстро перебежали по мосту. Наши 4 люиса, захлебываясь, трещали по красным. Мост был обмотан соломой и облит керосином. Два офицера стояли с паклей.

- Не отрываться, господа, скорым шагом! - кричит сзади Осипенко, *) - ждать никого не будем.

*) Капитан Осипенко за оборону Протоки и за героически проведенное отступление был награжден орденом Св. Николая Чудотворца.

Пулеметы наши все еще строчат. Над нами поют красные пули. Проходим Ачуевскую часовню, хутор - никого. Я оглянулся назад. Мост был охвачен пламенем. Две лодки неслись вниз по течению, а остальные, разорвавшись на две части, колыхались у самого берега.
Шел мелкий осенний дождь. Мы шли по мелкому песку к месту погрузки. Несем по очереди раненых, тяжелые люисы. Проходим место, где был лагерь: сломанные повозки, следы от костров, какие-то пустые банки, бумажки. Не поживятся красные тут, напрасно они так рвутся сюда!
Я вспомнил нашу высадку на Кубани, какой был теплый, солнечный день. А провожая нас, даже природа плакала.
Идем не особенно быстро, раненые просят не качать их здорово.
На море стоят два судна: один миноносец и рядом небольшой пароход "Амвросий". У берега небольшой катерок, он перевезет нас на пароход.
Первыми высадились и последними уходим. Приехало 3 батальона, человек 800, а уезжает 2 батальона, человек 120. Человек 200 уехало раньше раненых.

Прощай, Кубань! Вероятно, навсегда!

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


 

7-ое августа. Сегодня рано утром разбудил нас орудийный выстрел. Подошедший красный бронепоезд начал обстреливать вокзал. Снаряды с воем несутся через нашу хату. Встаем. Стрельба прекратилась. Пошел в штаб полка. На площадь влетает на лошади казак и кричит: "В тылу красная конница!". Поднялась суматоха. По телефону запросили 2-й батальон, он стоял в конце станицы. Оттуда ответили, что на соседнем хуторе заметно какое-то движение. Один броневик покатил туда. Через час все выяснилось: наши брали на хуторе подводы; в это время откуда-то появились красные кавалеристы и погнали наших.

Вот так война! Прошли 80 верст, а в тылу противник бродит! Нет, видно, нам со своими силами не сделать дела.

... Вчера ген. Улагай созывал здесь станичный сбор, разъяснил казакам положение. Казаки-станичники кричали "Ура!". Да толку, как видно, для нас от этого мало будет...

... Сегодня у нас в 12 час. дня парад. Принимать парад будет ген. Бабиев; на площади в ожидании парада стоит его конница. Она только что пришла из Брюховецкой, разбив бригаду красных. Она имеет грозный вид со своими значками, черными знаменами и волчьими хвостами. Пришел наш полк. Пришли батареи, броневики, подошли Алексеевское и Константиновское училища. Все с нетерпением ждут Бабиева. Интересно его посмотреть.

- Смирно! - раздалась команда.

Не успели все сообразить, в чем дело, как вдруг из-за угла, как пуля, вылетел всадник и птицей пролетел по фронту.

- Здра-а-а! - закричал он.

- Здрав-гав-гав! - загалдели казаки.

Я не успел рассмотреть его. Видел только мелькнувшую фигуру и руку в воздухе, другой руки, говорят, у него нет, и повод он держит в зубах.

Жду - сейчас пойдем церемониальным маршем, но почему-то тишина. Никакой команды... Заминка...

- Разойтись! - раздалась команда.

Удивительно. Почему же не было парада? Иду в штаб полка. Меня ловит пор. Яновский:

- Идите в команду, сейчас выступаем!

Куда? Что?

- Неизвестно!

Быстро грузим на повозки аппараты, катушки, а в саду кипит борщ, неужели бросим его?!

Выезжаем на площадь. Бабиевцы уже выходят из станицы. Значки и конские хвосты грозно веют над колонной. Полк наш едет на подводах.

Но почему в такое время? Под вечер. И почему едем не вперед, а назад? Это уже совсем что-то непонятное! *)

Ночевали в станице Роговской. Там были красные, но ушли.

*) Как потом оказалось, пока отряд ген. Улагая отдыхал в Тимашевке, красные обошли ее и отрезали белых от моря и от Ахтарской станицы, где находилась база отряда. К тому же в самой Ахтарской военные корабли, пришедшие из Крыма, почему-то все ушли обратно в Крым, не оставив никакой охраны базы с моря, чем воспользовались большевики, высадили десант и заняли Ахтарскую. Восстановить положение была послана конница Бабиева и приданный ей Алексеевский полк. Несмотря на проявленный героизм, огромные потери и даже одержанные победы, очистить тыл от красных белым не удалось. Они не были побеждены, но и разбить красных окончательно у них не хватило сил. Красных было много, а белых (несмотря на взятых в плен) по сравнению с красными было чересчур мало. В течение недели шли непрерывные бои, белые брали пленных, трофеи, выбивали большевиков из станиц, шли дальше, а красные шли за ними по пятам, опять занимали только что взятые станицы, и нужно было возвращаться назад и опять выбивать красных.  



8-ое августа. Выступили до рассвета. Бабиев, узнав, что где-то близко бригада красных, пошел ей в тыл. У нас был сильный бой в Гарбузовой Балке. Наши пленные, Сибиряки и Уральцы, дерутся хорошо. Наконец, красные побежали. Мы взяли в плен целый полк; пленных ведем больше, чем нас. Среди пленных наш Башлаев нашел соседа по квартире в Ростове.

Ночевали в Джерелиевке. А Роговская и Гарбузовая Балка опять занята красными. С Тимашевкой связи нет. Если завтра возьмем опять Роговскую, в Джерелиевке будут красные...

Ну и война! С нами движутся повозки с ранеными. Их некуда деть и негде оставить!



9-ое августа. Сегодня опять прошли Гарбузовую Балку. Красные за нами следом заняли Джерелиевку. В общем, мы окружены кольцом красных. Связи ни с кем не имеем. Мы ли выбиваем красных из нашего "котла", или они нас выкуривают - не разберешь. Бабиев посылает нас в одну сторону, сам мчится в другую. Нам жарко с ним работать. Конница на лошадях мчится, а мы пешком да на подводах не успеваем за ними. Лошади наши выбились из сил.

Бабиев нас послал на ст. Брыньковскую. По дороге подошли к какому-то хуторку. У хутора вырыты окопы, там красные. С нами батарея, она бьет по их окопам. Черти красные тоже здорово бьют. Мы лежим в траве. Стебли осота и будяка подлетают на воздух и шелестят от пуль. А у нас, как на подбор, у всех фуражки с белым верхом. Перебегаем ближе и ближе. Оглянешься назад, много наших осталось лежать неподвижно навеки. Сестры милосердия ходят по цепи и делают перевязки. Одну убило (фамилии не знаю). Тяжело ранен командир офицерской роты полк. Непенин.

Мы бросились на ура. Пробегаем окопы, там никого, только лежат убитые.

Вдруг сзади, из камышей, бьют по нас. Красные отошли влево в камыши и пропустили нас. мы отхлынули назад, расстреливаемые в упор. Много упало со стоном на землю. Полковник Логвинов бежит вдоль цепи. Его лицо перекошено гневом, борода растрепана.

- Батальон стой! - кричит он, испуская миллион матов.

- Ура! - опять вспыхнуло на левом фланге.

- Ура-а-а! - подхватили все и повернули обратно.

Перед хутором произошла короткая штыковая схватка. Красные удрали. Мы ворвались в горящий хутор.

Хаты, амбары, скирды хлеба объяты пламенем. Ружейная стрельба, треск горящего дерева, вой баб, бегающих по дворам, рев коров и телят, блеяние овец - все смешалось вместе. Вокруг хутора валяются трупы красных. Два красноармейца лежали как бы обнявшись; у одного оторвало левую ногу, у другого - правую.

Батальон остановился, пройдя хутор. Решили ночевать здесь. В темноте наступающей ночи виднеется зарево горящего хутора. Спим в поле. Вверху над нами ласково мерцают небесные лампочки. Природа неизменная, как всегда. Изменились только люди. Они спят, чтобы утром с новыми силами кинуться друг на друга в новую кровавую, может быть, для них последнюю схватку.



10-ое августа. Сегодня будем брать станицу Брыньковскую. По очереди бегаем на соседний баштан за арбузами. Арбузы здесь громадные, сочные. Уже третий день по выходе из Тимашевки мы живем одними арбузами, почти без хлеба и воды.

..... Перед Брыньковской поле ровное, как стол. Ясно видны хаты и колокольня. Из станицы затрещали пулеметы, но мы идем вперед. С нами в цепи идет много пленных. Они почти не ложатся. Даже командир полка один раз крикнул им: - Ложитесь!

- Чаво там, г-н полковник! - хладнокровно ответили они и шли вперед. Удивительные эти кацапы! Они и там дерутся отчаянно, и здесь молодцами.

Идет страшно жаркая перестрелка. Около меня ранило пленного. Он хватает руками траву и страшно стонет. Ползет фельдшер, рвет у него рубаху и хочет его перевязать. Фельдшер кричит мне:

- Приподымите его и помогите пропустить бинт!

- Ой, бросьте, бросьте, - кричал раненый, царапая землю, - оставьте меня... - У него была рана в живот.

- Держите, держите! - говорит мне фельдшер. - И с вами может то же самое быть!

..... Брыньковская уже взята нами. Наша команда едет на подводах. По дороге лежат убитые красные. Стоят воткнутые штыками в землю винтовки. Это красные сдавались нашей коннице.

Один молодой парень, раненый, очевидно, в грудь, - гимнастерка вся была в крови - протягивал руку и что-то кричал. Один из наших соскочил с подводы и подбежал к нему. Раненый схватился за голову руками, очевидно ожидая, что сейчас его заколют. Наш дал ему фляжку с водой. Раненый жадно припал к ней. Я долго оглядывался, он все не отрывался от фляжки.

..... Догнали полк в степи. Полк шел опять на Джерелиевку. Темно. Наши подводы сильно подскакивают. На дороге что-то лежит. Я соскочил с подводы для естественной надобности. Потом бегу за своей подводой. Споткнулся о что-то. Упал. Труп, другой, третий. Тут их масса. Это работа Бабиевцев. Влез обратно на подводу. Спать очень хочется. Я растянулся и заснул.

- Тра-та-та-та! - Что такое? - Стучит пулемет. Подводы стоят, все спят. В хвосте стрельба.

- Ура-а-а! - раздалось сзади. Пулемет стих. Подводы двинулись. Все спят, дремлют возницы.

Куда едем? Что происходит? Ничего не пойму. Опять стрельба, сквозь сон слышу залп. Подводы останавливаются. Залпы стихли. Прыгают повозки. Кажется, опять трупы. Мы движемся. Куда? Зачем? Кошмарная ночь. Спать страшно хочется.



11-е августа. Утро солнечное, теплое. Красные нас совсем окружили. Мы идем цепью по высокой кукурузе. Вправо и влево белеют фуражки Алексеевцев. Пули беспрерывно шлепают по желтеющим листьям кукурузы. Наши кинулись на "ура". Красные отступают. Бабиев крошит их где-то справа. Мы бежим через бахчи. Обоз наш бешено понесся вперед и обогнал нас на полверсты. Наша батарея бьет на шрапнель по нашему обозу.

- Передайте на батарею: бьют по своим! - несется крик по полю.

Мы прорвались из окружения. Опять едем на наших повозках. Мы впереди, артиллерия в середине, Бабиев сзади.

Рядом с нами скачет на лошади артиллерийский офицер, он смеется и говорит:

- Знаете, за всю войну, с 14-го года, я сегодня впервые видал, как обоз понесся в атаку на неприятеля! Разве могли мы не обстрелять его, - шутит он, - когда увидели, что впереди наших цепей несутся повозки?!

Сзади затрещали винтовки. Бабиев пошел куда-то влево. Мы рассыпались в цепь.



12-ое августа. Целую ночь были в походе. Потеряли всякую связь с остальной группой. Настроение у всех паршивое. На казаков повстанцев нет надежды. Правда, под Джерелиевкой, еще в начале похода,к нам присоединилось несколько партизан в соломенных шляпах с винтовками, но едва мы прошли их станицы, они дальше не пошли, а разошлись по домам. Их психология - свою хату отбил и достаточно!

Днем прилетал аэроплан. Он крутился над нами и спускался всё ниже и ниже.

- Наш! Наш! Ура! - раздались крики. С аэроплана сбросили вымпел. Длинные разноцветные ленты закружились в воздухе и отнесли вымпел далеко в кукурузу. Человек 50, как сумасшедшие полетели туда. Вымпел нашли и понесли ген. Бабиеву. Через 10 минут весь отряд знал, что аэроплан прилетал от ген. Улагая. Он стоит в ст. Старо-Нижне-Стеблиевской и приказывает нам идти туда. Это отсюда верст 30. Все вздохнули облегченно. Ну, теперь, если соединимся, все-таки нас будет больше.

Подьезжаем к плавням, за ними бугор, за которым виднеется колокольня. Очевидно там какая-то станица. Через плавни плотина. Едва мы приблизились к плотине, как справа застучал пулемет, пули засвистали над нами. Слева показалась масса красной конницы. Видимо, поджидали нас здесь, чтобы загнать в болото, когда мы будем переходить плотину, и перебить всех. Алексеевцы рассыпались в цепи. Отбиваемся, пока повозки и Бабиевцы переходят плотину. Командир полка полк. Бузун на лошади носится по цепи, за ним его молодой ординарец Пушкарев с полковым значком. Вдруг справа раздалось "Ура!" и на нас ринулась лава красной конницы. Правый фланг начал отходить.

- Ни шагу назад! - закричал командир и поскакал туда. Вдруг командир склонился на бок и едва не упал с седла. Его ранило. Две красных тачанки вылетели вперед и начали осыпать нас из пулеметов. Мы бросились в болото. Я шлепал по болоту почти по пояс в зеленой грязи. Пули впивались в грязь, чмокая то сзади, то спереди. Слава Богу, выбрался на сухой бугор. Офицерская рота залегла на этом бугре, открыв огонь по красной коннице. Я тоже лег. Рядом плотина, а сзади станица, куда прошли наши обозы и Бабиевцы. Красные перенесли огонь на станицу - гранатами.

..... Мне приказано провести отсюда линию в штаб, в станицу. Из телефонистов я здесь один, где остальные, не знаю. В станице ад кромешный...

(Теперь, лёжа на брюхе под повозкой в станице Гривенской и описывая этот день, я удивляюсь, как я вырвался из этого ада!)

..... Вечером выступили дальше и ночью прибыли в ст. Старо-Нижне-Стеблиевскую, она же, по-казачьи, Гривенская.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
 

Сергей Войцеховский родился в Витебске в 1883 году. Он был родом из семьи потомственных военных, из обрусевшей польско-литвинской шляхты. Его отец, Николай Карлович, участвовал в освобождении Балкан от турецкого ига. Мать, происходившая из рода графов Елагиных, занималась домашним воспитанием детей.

В традиционно военной семье карьера молодого Сергея была предрешена заранее. После окончания гимназии он поступает в Константиновское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге. Это было элитное учебное заведение, основанное Александром I еще в 1807 году. Окончив училище с отличием, чему немало способствовала его склонность и любовь к математике и физике, он в звании подпоручика направился к месту своей первой службы, на Кавказ, в город Ахалцихе (Южная Грузия).

 В 1905 году попал на Дальний Восток, где завершалась неудачная для России война с Японией, но поучаствовать в боевых действиях не успел. Дальнейший его путь лежал в Белосток (Польша), на противоположный конец империи, на должность инструктора 5-го стрелково-артиллерийского дивизиона, где его знания и эрудиция были высоко оценены его командиром – полковником Темниковым.  В 1909 году Войцеховский женился на его дочери, Маргарите. Год спустя у них родился сын Георгий.

Благорасположение начальства способствовало тому, что Сергею Николаевичу был предоставлен отпуск для дальнейшей учебы, и в 1908 г. он поступает в Николаевскую Академию Генерального штаба. В 1912 году, став уже капитаном, Войцеховский заканчивает ее по первому разряду, т.е. с золотой медалью. Одновременно он получает и свою первую награду – орден Св. Станислава 3-й степени. Будучи медалистом и имея право вольного выбора, он выбирает местом дальнейшей службы гренадерскую артиллерийскую бригаду Московского военного округа. После года службы здесь его перевели в штаб военного округа. Молодой офицер стремился освоить новую технику и в 1913 г. закончил и Московское авиационное училище, получив звание пилота.

С началом мировой войны Войцеховский попадает на фронт, где проявил себя храбрым и, главное, умеющим думать тактически и стратегически офицером, что нашло свое отражение в полученных им многочисленных наградах – орденах Св. Анны, Станислава с мечами и лентой, и даже ордена Св. Владимира с мечами и бантом, которым награждались лишь военнослужащие, выдержавшие бой под угрозой смерти. В конце 1914 г. ему присваивается звание штабс-капитана, а в 1915 г. он занимает должность начальника штаба дивизии. Все годы войны он провел на фронте. После ранения, полученного в районе Молодечно (ранен в ногу и под лопатку) и после поправки Сергей Николаевич возвращается в строй уже в качестве начальника штаба 2-й Кавказской гренадерской дивизии, действовавшей  в районе Вилейки (Белоруссия), а в конце августа 1917 г. назначается начальником штаба создаваемой чехословацкой стрелковой дивизии.

После знаменитой битвы у Зборова, где отличились воевавшие на русской стороне чехи, началась усиленная комплектация чехословацких войск, за которую в первую очередь отвечал начальник штаба. Потом произошел Октябрьский переворот, ситуация коренным образом изменилась.

После большевистской революции чехословацкие части, согласно договоренности между большевиками и западными державами, направляются через всю Россию во Владивосток. Оттуда их должны перебросить во Францию – воевать против немцев. Но большевики, заключившие с Германией Брестский мир, чинят чехословакам препятствия, задерживают их эшелоны, а в конце мая 1918 года пытаются разоружить. Чехословаки оказывают сопротивление и под командованием Войцеховского свергают еще некрепкую советскую власть в Челябинске.

Далее челябинская группа подполковника  Войцеховского нанесла удар на восток и, взяв Омск, соединилась с Сибирской армией Р. Гайды. 11 июня 1918 года Отделение Чехословацкого национального совета в России произвело Войцеховского в полковники. Оставаясь командиром 3-го Яна Жижки полка, он руководил действиями Челябинской группы и исполнял обязанности начальника штаба Чехословацкого корпуса. Разбив войска красных под Троицком, Войцеховский повернул на запад, взял Златоуст и установил в Миньяре связь с Пензенской группой поручика С. Чечека.

В июле полковник Войцеховский перенес операции на Екатеринбург. За десять дней возглавляемые им войска буквально разнесли противостоящие красные полки и 25 июля 1918 года вступили в Екатеринбург, в котором за несколько дней до этого была расстреляна Царская Семья.  При непосредственном участии Сергея Николаевича в городе была организована военная власть, назначены начальник гарнизона и комендант.

3 августа 1918 года Войцеховский убыл в Кузино для подготовки наступления на Пермь, которое началось 5 августа. Главный удар наносился по линии Западно-Уральской железной дороги в направлении на Кын и Калино. 10 августа была взята станция Кормовище, красные спешно эвакуировали Лысьву. Намечался крупный успех, но все сорвалось в результате контрнаступления красных войск на Екатеринбург.

Оценив угрозу, Войцеховский изменил свой план и перебросил свои основные силы опять под Екатеринбург. 12 августа в бою под Медным рудником (ныне Верхняя Пышма) и селом Балтым красные войска были разбиты и отброшены на север.

Затем Сергей Николаевич громил противника у Крутихи, под Верх-Нейвинском, Бисертью, Невьянском и закончил операцию взятием Нижнего Тагила 4 октября 1918 года. 4 июля 1919 года уже в чине генерал-майора  Войцеховский был награжден за все эти бои орденом Св. Георгия 4 степени.

7 октября 1918 года полковника Войцеховского на посту командующего Северо-Уральским фронтом (Екатеринбургской группой) сменил генерал-майор Р. Гайда, а Сергей Николаевич был назначен командующим Самарской группой войск, переименованной позднее во 2-й Уфимский корпус. Весной и летом 1919 года вернувшийся на русскую службу (в войска Верховного правителя А. В. Колчака) генерал-майор Войцеховский руководил операциями против ударных групп Восточного фронта красных и отступал со своими полками за реку Белую, через Урал на Челябинск и за реку Ишим. Белые не раз переходили в контрнаступления, пытаясь перехватить инициативу, но этого сделать не удалось.

В течение этого времени отношения между белыми и чехословаками неуклонно ухудшаются: после победы Антанты на Западном фронте и провозглашения независимости Чехословакии многие легионеры не видят смысла в дальнейшем участии в русской смуте. Но Войцеховского, одного из самых талантливых белогвардейских командиров, чехи высоко ценят. Вот что писал о нем Матей Немец – командир 3-го чехословацкого полка имени Яна Жижки: «Он успешно командовал нами в критических ситуациях и добился многих побед. Не только воинские способности, но и честный характер принес ему глубокое уважение наших солдат».

Войцеховский был тверд, иногда жесток. В ноябре 1919 года он совершает, наверное, свой самый морально сомнительный и страшный поступок: во время ссоры с подчиненным, генералом Гривиным, чьи войска отступили без приказа, он в ярости убивает Гривина, после чего приказывает его войскам вернуться на оставленные позиции.

Однако после доклада Каппелю об этом происшествии получил от него 26 ноября 1919 г. благодарность за наведение порядка в армии. В Ново-Николаевске (нынешний Новосибирск) часть Сибирской армии во главе с полковником Ивакиным подняла против него мятеж, им подавленный. В середине декабря 1919 г. Войцеховский категорически отказался от поста Главнокомандующего белыми силами Восточного фронта. За потворство чехов и словаков в Сибири большевикам во время Великого Сибирского Ледового Похода вызвал их командующего Сырового на дуэль, на которую чешский генерал не явился.

Успешно вывел свои войска из окружения под Красноярском 5-6 января 1920 года. После смерти легендарного Владимира Оскаровича Каппеля Войцеховский в начале 1920 года становится командующим белогвардейскими силами под Иркутском (будучи при смерти, Каппель приказом от 21 января 1920 передал Войцеховскому командование). С остатками своих войск он с тяжелыми боями пробивается в Забайкалье. Там генерал не находит общего языка с атаманом Семеновым, склонным к грабежам и беспорядкам, и вскоре уезжает на другой фронт – в Крым, к генералу Врангелю.  Однако Белое Сопротивление к тому времени уже было обречено.

В эмиграции в Стамбуле какое-то время Сергей Николаевич занимался репатриацией русских военных, но уже тогда он принял решение: Чехословакия станет его вторым домом. В мае 1921 года он получил из Праги подтверждение о признании его генеральского звания (при условии, что в течение одного года он примет чехословацкое гражданство). Летом 1921 г. генерал Сергей Николаевич Войцеховский впервые приехал в Чехословакию, ставшую ему второй родиной и которой он служил столь же самозабвенно, как и России.

Под командование Войцеховского была передана 9-я пехотная дивизия в словацкой Трнаве. Генерал осваивает чешский язык, безупречно выполняет свои служебные обязанности. Об этом говорит его карьера: в 1927 году Войцеховский назначен командующим военным округом с центром в Брно. В декабре 1929-го ему присвоено звание генерала армии. Современный чешский публицист Владимир Быстров, потомок русских эмигрантов, приводит в своей недавно вышедшей книге о Войцеховском служебную характеристику генерала, данную ему начальником чехословацкого генштаба Людвиком Крейчи: «Обладает честным, энергичным, ответственным характером. Надежен. Высокообразованный командир с богатым военным опытом... Отличается высокой наблюдательностью. Работает инициативно, целеустремленно и планомерно. Отличный командующий округом». Это свидетельство тем более ценно, что у генерала Крейчи были довольно напряженные отношения с Войцеховским.

В 1935 году Сергей Войцеховский получает назначение на одну из ключевых должностей – командующего Пражским военным округом. Среди его забот – строительство укреплений вдоль чешско-немецкой границы, в наиболее вероятных местах будущих боев. Войцеховский сознавал, какую угрозу представляет собой агрессивная политика нацистов, стремившихся к отторжению от Чехословакии Судетской области, населенной немецким меньшинством. Историк Иржи Фидлер пишет, что генерал «работал для своей новой родины на грани физических возможностей» – ведь как раз в это время он заболевает тяжелой формой язвенной болезни желудка. Непросто приходилось Войцеховскому и в политическом плане. После 1935 года Чехословакия начала сближаться с СССР, что было для бывшего белогвардейца неприемлемо. Переговоры с советскими военными представителями он вел лишь при крайней необходимости.

Наступает 1938-й – роковой для Чехословакии год. Президент Бенеш под давлением западных держав решает принять условия Мюнхенского договора, согласно которым Чехословакия уступает Германии пограничные земли. 29 сентября Войцеховский присутствует на совещании у президента, где пять чехословацких генералов пытаются убедить Бенеша не подчиняться диктату. «Господин президент, что бы ни решили великие державы, надо воевать, – чуть ли не со слезами умолял президента друг Войцеховского, генерал Лев Прхала. – Народ един, армия крепка и хочет идти в бой. Даже если мы останемся одни, без союзников, мы не можем сдаться – армия обязана защищать целостность республики, она хочет и будет сражаться».

Увы, это были лишь слова. Генералам не удалось убедить Бенеша, а планы военного переворота и смещения президента, которые, по некоторым сведениям, поддержал и Войцеховский, так и остались планами. По воспоминаниям чехословацкого дипломата Яромира Смутны, 30 сентября 1938 года на совещании у президента с участием ведущих политиков и армейского командования было решено принять условия Мюнхена. Из присутствовавших на совещании, помимо самого Смутны, за сопротивление высказались лишь начальник канцелярии президента Прокоп Дртина, генерал Войцеховский и еще один офицер. Были ли они правы? Спор о том, стоило ли Чехословакии в 1938 году воевать, продолжается среди чешских историков и общественности до сих пор, и однозначного ответа на этот вопрос, наверное, не будет дано никогда. Но о характере генерала Войцеховского его позиция в те дни говорит многое.

Мюнхен был первым шагом к утрате независимости. 15 марта 1939 года нацисты оккупируют чешские земли. Чехословацкая армия распущена. Уже через несколько дней после этих событий Сергей Войцеховский участвует в создании подпольной организации Obrana národa («Защита нации»). В сентябре того же года он был арестован немцами, но спустя две недели выпущен под постоянный надзор гестапо. В дальнейшем генерал не принимал активного участия в сопротивлении – как из-за проблем со здоровьем, так, возможно, и из-за разочарования в чехословацких политиках, ведь координацией деятельности подполья занималось эмигрантское правительство во главе с тем самым Бенешем, к которому после 1938 года Войцеховский не мог питать теплых чувств. Потомок генерала Сергей Тилли в статье, опубликованной в русскоязычной пражской прессе, утверждает, что в 1944 году немецкие представители обращались к Войцеховскому с предложением возглавить вместо генерала Власова антибольшевистскую Русскую освободительную армию, но тот решительно отказался. Документальных подтверждений этого эпизода нет.

За Войцеховским, очевидно, следили не только немцы, но и советские агенты. Иначе трудно объяснить тот факт, что уже 12 мая, в первые, весьма хаотичные дни после освобождения Праги от нацистов, генерала нашли и арестовали сотрудники советской контрразведки «СМЕРШ». Ему инкриминировали членство в эмигрантской организации «Русский общевоинский союз», обвинив в «подготовке командных кадров для борьбы с СССР». Никаких подтверждений подобной деятельности Войцеховского не было и нет. Тем не менее, генерал был переправлен в Москву и приговорен к 10 годам лагерей (в 1996 году его полностью реабилитировали). Но, конечно, пожилому уже человеку с подорванным здоровьем (вспомним его язвенную болезнь желудка) этого было более, чем достаточно. Тем не менее, мужественный человек, он крепился, даже язву удавалось как-то прижимать. Мотало его по многим лагерям, но последним стал Озерлаг вблизи Тайшета (Иркутская область). Сергей Николаевич поставил себе цель – выжить. Девять с половиной лет ему удалось продержаться. Но, к сожалению, в декабре 1954 г. он скончался от очередного желудочного кровотечения, в лагерном лазарете ему не помогли ничем. Место его захоронения остается неизвестным.

Войцеховский стал одним из сотен деятелей русской, украинской и белорусской эмиграции – граждан Чехословакии, вопреки международному праву арестованных советскими спецслужбами на чехословацкой территории. Несмотря на попытки близких Войцеховского и нескольких его бывших соратников добиться от чехословацких властей защиты генерала, официальная Прага ничего не предприняла: президент Бенеш считал, что его стране нужны хорошие отношения с СССР – практически любой ценой.

Заслуги Сергея Войцеховского его вторая родина оценила много позже – увы, посмертно. 28 октября 1997 года президент Чехии Вацлав Гавел подписал указ о награждении генерала Войцеховского высшей наградой республики – орденом Белого Льва «за выдающиеся заслуги в области обороны и безопасности государства».

23 октября 2003 г. в пражском православном кафедральном храме святых Кирилла и Мефодия, что на Рессловой улице, была его главою, протопресвитером, доктором теологии Ярославом Шуверским, отслужена панихида по убиенному в сибирском ГУЛАГЕ генерале С.Н. Войцеховском. На панихиде присутствовали как представители городских властей, парламента, организаторы памятной выставки, так и уже немногочисленные, знакомые семьи Войцеховских. После долгих лет разлуки, разбросанные по всему миру, собрались в храме и сами члены его семьи. Из США приехали две внучки – Елена и Маргарита, внук, также Сергей Войцеховский, а пражскую ветвь представлял автор статьи Сергей Тилли с сыном, тоже Сергеем. Панихида при участии певчего храмового хора прошла очень торжественно и трогательно, а в проповеди было сказано много благодарственных слов в память о русском эмигранте, чешском генерале Сергее Николаевиче Войцеховском.

Из дневника Александра Судоплатова (продолжение)



3-ье августа. Отдан приказ в 6 час. утра перейти в наступление.

..... Прошли уже верст 15, видна ст. Ново-Джералиевка. Уже перевалило за полдень. Раздались выстрелы. 1-й батальон рассыпан у железной дороги, 2-й пошел далеко в обход. Подъехал с ординарцами командир полка. Он влез на скамью дрезины, чтобы лучше наблюдать. На вокзале станицы показался дымок и начал приближаться к нам.

- Очевидно, бронепоезд, - с некоторой тревогой произнес командир полка, - а наших орудий все еще нет, все еще выгружаются. Дайте Ахтари! - обратился он ко мне.

Грянуло орудие. Снаряды начали ложиться около цепей. Нам приходится туговато. С винтовками нам с бронепоездом не потягаться. Бронепоезд уже виден, он выходит из станицы. Цепи наши, то, было ретиво двинувшиеся вперед, залегли и не поднимаются. Около нас страшным грохотом разорвался снаряд. 1-й батальон не выдержал и стал отходить.

Вдруг командир полка встрепенулся.

- У вас, кажется, есть ключ для гаек? - спросил он нас. Мы ответили утвердительно.

- Садитесь на дрезину и езжайте вперед, пока возможно, и постарайтесь развинтить рельсы!

Дьяков вскочил на дрезину, я вскочил за ним. Мы нажали на передачу и быстро помчались под уклон, навстречу бронепоезду. Красные сосредоточили по нас огонь, пули визжат. Жду - вот сейчас стукнет в лоб! Мы уже обгоняем наши цепи. Они уже далеко позади.

Мы уже вблизи станицы. Дьяков соскочил с дрезины.

- Тормози! И где ключ? - кричит он, догоняя дрезину.

Принялись отвинчивать гайку. Но это оказалось не так просто: гайка вертится вместе с болтом. Одним ключем ничего не сделаешь, а второго у нас нет. В это время два снаряда разорвались с визгом около нас. У меня самого развинтилась "гайка". А Дьяков кричит:

- Надо что-то сделать!

- Давай перевернем дрезину, - кричу я ему. Может, это все-таки немного задержит бронепоезд!

Мы сняли дрезину с рельс, поставили ее поперек путей и, пригнувшись, быстро побежали обратно. Командир полка поблагодарил нас за находчивость.

... Наши цепи отошли шагов на сто и залегли. Бронепоезд стрелял, но не двигался дальше. Может, предполагали, что мы подложили под рельсы шашки.

Уже солнце садилось, когда по дороге поднялось облако пыли, которое быстро приближалось.

- Батарея! Алексеевская батарея! - раздались радостные крики. Батарея неслась карьером. Быстро снялись с передков. Уже наводят орудие.

- Ай да молодцы! - раздаются похвалы.

Первый снаряд разорвался около самого бронепоезда. Наверное, задел его. Ура, бронепоезд удирает. Наша батарея начала бить по вокзалу. Цепи наши начали делать перебежки. Правый фланг уже вошел в станицу. Мы опять поставили дрезину на рельсы и двинулись вперед.

Влево от нас по дороге движется конница. Она несется рысью с черными знаменами, с красно-черными значками и волчьими хвостами. Это конница Бабиева, которая только сегодня полностью выгрузилась. Конница превосходная. Ну, теперь красные уже не страшны нам!



4-ое августа. Часов в 7 утра двинулись по жел. дороге. При выходе из станицы, гляжу, наши бегут на курган. Я понесся туда тоже. Оказывается, на кургане зарыты наши взятые в плен гренадеры, которых, рассказывают местные жители, здесь ночью красные рубили. Жители говорят, что они видели, как командира батальона и одну сестру милосердия красные погнали дальше, на станицу Роговскую.

... Идем уже около часу. Солнце отчаянно печет, пить хочется. Вправо маячит хуторок. Несколько человек помчалось туда напиться воды. Я тоже понесся туда. Подбегаю к крайней хате. Здесь несколько человек наших окружило какую-то бабу.

- Да ты говори толком! - кричал ей один офицер. - Белый он или красный?

- А Господь его знает! - говорила перепуганная баба.

- Да где он? Веди нас к нему!

Баба повела нас за собой в амбар, указала на закром.

- Братцы, товарищи! - раздалось из закрома. - Я ранен...

- А ну-ка, вылазь! - крикнул тот же офицер, заглядывая в закром. - Да это же наш! - воскликнул он. - Это же капитан Соловьев.

- А вы... наши... свои... - залепетало в закроме. - Господи, благодарю, благодарю Тебя!

Из закрома, едва не падая от слабости, вылез капитан Соловьев, 3-го Гренадерского батальона. Лицо у него было все в крови, он был почти голый.

- Свои, свои! - крестился он и плакал.

Он кратко рассказал, как красные взяли в плен их батальон, раздели всех и начали рубить. Ему разрубили ухо и часть черепа, он все-таки был жив и притворился мертвым. Ночью его подобрали крестьяне и спрятали в закром.

Ну и пережил же он! Я забыл про воду и понесся к своим сообщить эту новость.

... Уже вечерело, когда мы подошли к ст. Роговской. Красные оказывают сильное сопротивление, их бронепоезд отчаянно бьет по цепям.

... В конце концов ворвались в станицу. Красные бежали.



5-ое августа. Подходим к Тимашевке. Красные открыли огонь, они сосредоточили огонь по нашим обозам, которые не выдержали и убегают. С вокзала бьет их бронепоезд тяжелыми снарядами. Орудия наши бегло бьют по вокзалу. Наши батальоны наступают на станцию. Красные вышли из станицы и наступают на нашем правом фланге. Они пытаются нас обойти. Наш 2-й батальон отходит. Наши орудия перенесли огонь на правый фланг.

Командир полка наблюдает за боем. Он стоит на дрезине и смотрит в бинокль. С тылу откуда-то летит аэроплан и бьет из пулемета по нас. Бронепоезд начал бить тяжелыми снарядами по нашей дрезине. Вот, вот угодит. У меня душа ушла в пятки. Но командир полка не шелохнется, твердо держит в руках бинокль и медленно диктует адьютанту донесение для ген. Шифнер-Маркевича.

Бой затягивается. Уже закрадывается сомнение, возьмем ли мы Тимашевку.

Вдруг в тылу поднялись облака пыли. Приближается какая-то колонна. Не то конница, не то пехота. Что такое? Откуда?

- Не может быть, чтобы это были красные! - говорит немного взволнованно командир полка своему адъютанту, направляя туда бинокль. - Не могут они так быстро и незаметно нас обойти! - Все-таки он приказывает немедленно снять с передовой линии два пулемета и направить против приближающейся колонны.

"Вот будет сейчас жара!" - подумал я. - Ведь у нас только 2 батальона и одна батарея, да и люди все устали страшно.

Вдруг видим - по железнодорожной насыпи бежит к нам какой-то солдат. Запыленный, потный, весь черный. Это юнкер-Константиновец.

- Где командир Алексеевского полка? - кричит он.

- Здесь! Здесь!

- Г-н полковник! - прикладывая руку к козырьку и запыхавшись, докладывает он. - Константиновское Военное училище прибыло к вам на подкрепление. Начальник училища просит у вас инструкций.

Слава Богу! Наши просияли, вздохнули спокойней.

- Пожалуйста, передайте начальнику, - говорит успокоившийся полковник Бузун, - рассыпать училище правее нас и охватить станицу с правого фланга!

Через 20 минут повсему полю правее нас шли юнкера. Они рассыпались стройными рядами. Идут, как на ученье. Молодцы!

... Наши уже врываются в станицу... Мы уже на вокзале... вбегаем в контору. Перепуганная барышня выглядывает из-за шкапа.

- Вы кто такая? - кричит на барышню Дьяков.

- Я... Я... телеграфистка.

- Здесь есть красные?

- Не знаю... они бежали... я ничего не знаю... - лепечет она, плача.

- Успокойтесь! Успокойтесь! - говорит ей Дьяков, усаживая на стул. - Мы не звери... мы не красные!

В контору входит прибывший сюда начальник дивизии, ген. Казанович.

- Аппараты целы? - спрашивает генерал.

- Целы! Целы! - говорит успокоившаяся барышня.

- Дайте мне Екатеринодар!

Барышня стучит.

- Передайте, - говорит генерал барышне, - "Белые обошли нас. Что делать с бронепоездом?"

Телеграфистка стучит, потом слышен стук ответа:

- Приказываю отойти!

- Прошу приготовить мне хорошую квартиру в Екатеринодаре! - диктует дальше ген. Казанович.

- Кто говорит? - читает барышня.

- Говорит генерал Казанович, - диктует начальник дивизии.

- Готова хорошая квартира, - медленно читает ленту барышня, - между двумя столбами с перекладиной.

Аппарат дает какие-то перебои.

- Что такое? - нетерпеливо спрашивает генерал.

- Ваше превосходительство... Ваше превосходительство... Я полковник Скакун. У меня тысяча шашек. Сейчас вышел из камышей, включился в провод и слыхал случайно ваш разговор. Куда прикажете идти? - читает барышня.

- Идите в Тимашевку! - диктует генерал.

Аппарат перестал работать.

- Линия обрезана! - говорит барышня.

.... В станицу входили обозы, батареи, команды, скорым шагом входило Алексеевское военное училище, оно опоздало к бою. Настроение у всех повышенное.

В группе обозов две клячи везут испорченный автомобиль. В нем, откинувшись на спинку сидения, развалился толстый господин во френче и без погон, но по всему видно, что он бывший офицер. Рядом с ним молодая красивая сестра милосердия в белой косынке. Оказывается, это захваченный Бабиевцами командир красной дивизии с женой. Оба они сидели с закрытыми глазами, может быть, боясь взглянуть, ожидая, что вот, вот их убьют или зарубят. "Этот господин, - говорил какой-то офицер-Алексеевец, идя рядом с автомобилем, - говорят люди, приказал порубить наших гренадер". - "Ничего я не приказывал!" - процедил тот сквозь зубы и не открывая глаз. (После я слыхал, что его в конце концов не расстреляли).



6-ое августа. Сегодня большой праздник - Преображение Господне. Вся станица празднует. У нас должен быть хороший обед, баба двух уток понесла из сарая. День солнечный, хороший. Нашему полку объявлен отдых. Слава Богу, хоть один день отдохнем. С утра я лежал под амбаром, написал все до настоящих слов, начиная с Ахтарей.

... По улице степенно гуляют старые бородатые казаки в черкесках с кинжалами. В станице мужчин средних лет нет: или молодые парни, или бородачи. И это во всех станицах на Кубани. Говорят, призывного возраста все мобилизованы и посланы на Польский фронт.

  Иду на вокзал. Большую добычу захватили наши в Тимашевке. Много нагруженных составов. Целый состав - мастерские с полным оборудованием. Сегодня пригнали сюда тысяч пять пленных. Всё уральцы Особой Уральской бригады - Пермские, Уфимские. Они страшно боялись: когда их построили на площади, думали, что их будут расстреливать. В наш полк зачислено тысячи полторы, в нашу команду попало человек 50. Им по станице собрали пищу, и пока охраняют.


 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Александр Судоплатов в прошлом вольноопределяющийся Первого Партизанского генерала Алексеева полка пехотного полка. Семнадцати лет от роду, осенью 1919 г., под Харьковом поступил в Алексеевский полк и с ним прошел весь дальнейший путь полка до оставления Крыма. В главном служил в команде связи телефонистом. В Галлиполи был в 1-й роте вновь сформированного Алексеевского полка.

  ДЕСАНТ НА КУБАНЬ*

*Улагаевский десант — общепринятое название (по имени её руководителя — генерал-лейтенанта С. Г. Улагая) войсковой операции Русской Армии против Красной армии на Кубани 1 (14) августа — 25 августа (7 сентября) 1920 года во время Гражданской войны. Все силы десанта именовались Группой особого назначения. В состав десанта вошли конные дивизии Н. Г. Бабиева, Шифнер-Маркевича, пехотные части Б. И. Казановича — всего 4,5 тыс. бойцов при 12 орудиях, 130 пулемётах, нескольких броневиках и 8 аэропланах.

Из дневника Александра Судоплатова



1-августа. Высадка десанта.

Утро ясное, море спокойное. Весь флот идет вместе. В тумане видна полоска земли - это Кубань. Там большевики.

Мы идем медленно вдоль берега. Рядом с нами другой пароходик тоже тащит баржу, на ней казаки-Бабиевцы, с лошадьми. Наша и их баржы высаживаются первыми и поэтому отделяются от остальной флотилии и приближаются к берегу. Уже видна Бородинская коса и на ней хуторок Бородин.

Наш катер подошел версты на полторы к берегу и остановился.

- Мель, не могу идти! - кричит с катера капитан. Приходится искать другое место. Казачья баржа уже близко к берегу.

Та-та-та-та, - раздалось с берега. Казаки не выдерживают. Их человек 15-20 выводят лошадей на палубу и толкают их в воду. Сами, голые, с винтовкой и шашкой, бросаются за ними в воду. Рвутся на свою Кубань.

- Ну, что вы там? - нетерпеливо кричит наш командир полка, волнуясь, что катер наш медлит.

- Не можем идти дальше! - кричат нам с катера.

- Какая глубина?

- Восемь футов.

- Господа! - кричит командир полка. - Кто умеет плавать, прыгай в воду и тяни за канат на буксире баржу!

Через 10 минут человек 200 пловцов тянули баржу к берегу. От баржи идут два каната, за каждый из них уцепилось человек сто и тащат с криком "Ура!". Из воды торчат головы, да взмахивают сотни рук, как будто в воде копошится огромное чудовище. Баржа медленно движется к берегу, наконец, стукнулась о песок.

- Все раздевайся! - крикнул нам командир полка. - Бери только винтовки, пулеметы, патронники и диски. Сноси все на берег. Затем обратно за одеждой. Не суетясь, но быстро! - добавил он.

Оделись быстро и, взяв каждый по аппарату, винтовке, всей выкладке и по 2 катушке, пошли к хутору. Идем через бахчи, рвем дыни и арбузы.

- Та-та-та-та, - затрещало из кукурузы.

- Ура! - вспыхнуло где-то в роте. Пулемет умолк. Он уже наш, красные удрали. Мы уже отошли верст 5 от берега. Моря уже не видно. Рассыпались в цепь.

- Та-та-та-та, - опять затрещал впереди пулемет.

- Трах-тах-тах-тах, - затрещали ружейные выстрелы. Очевидно, тут дело более серьезное. Цепи легли. Правый фланг пошел в обход.

Поручик Лебедев, начальник команды связи, подозвал меня:

- Здесь будет промежуточная телефонная станция. Немедленно отсюда ведите линию на хутор Бородин и оставайтесь там до моего приказания.

Взяв аппарат, винтовку и 2 катушки, я понесся напрямик через бахчи и кукурузу. Прихожу в Бородин, включил в линию аппарат. Тут уже находился только что высадившийся штаб дивизии. Подошел ген. Казанович, наш начальник дивизии.

- А вы что, с позиций? - спросил он меня.

- Так точно, Ваше Превосходительство!

- Алексеевец?

- Так точно, Ваш-дитство!

- Молодец! - похлопал он меня по плечу. - Алексеевцы всегда были молодцами!

Он взял трубку и начал говорить по телефону с командиром полка.

- Ахтарская наша! - воскликнул он, бросая трубку. - Передать немедленно генералу Улагаю на миноносец! - приказал он дежурному офицеру.


 ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ