Художник Станислав Плутенко родился и вырос в Москве. Когда он был еще мальчиком, его впервые привел в Третьяковскую галерею отец. Станислав был потрясен работами Репина, Серова и, особенно, - Верещагина. Как завороженный, стоял мальчик перед картиной «Арофеоз войны» и услышал восторженное восклицание отца: «Да… умели же парни!»

 
Ассоль, или Встречающая дирижабли

С этого момента, как считает Станислав, он и начался, как художник. И хотя закончил не художественный вуз, а МИНХ им. Плеханова, но брал уроки живописи у частных мастеров.

 
Я сделал тебе кофейку

Работает Станислав в уникальной технике смешения темперы, акрила, акварели и тончайшей лессировки AirBrash.

 
Воришки яблок

Хотя художник пишет в разных жанрах, на разные темы: Восток, этника, сюрреализм, часто жанровый микс, но живописная манера всегда одна – реализм.

 
Затаив дыхание

В 1984-1985 годах были написаны первые работы, и тогда же началось сотрудничество Станислава со знаменитым союзом-художников-графиков на Малой Грузинской, 28. Скоро работы талантливого художника появились в московских художественных галереях и на художественных выставках.

 
Джаз № 1

С 1989 года начались выставки работ Плутенко за рубежом: в Европе и США. С 1996 года работает постоянная экспозиция его произведений в Лондоне.

 
Джаз № 2

В России Станислав Плутенко также ежегодно принимает участие в различных художественных выставках и вернисажах. Он - многократный обладатель международных и отечественных призов и наград, в том числе Гран-при конкурса «Золотая кисть», орден Петра Великого «За личный вклад в развитие отечественной культуры и искусства», и других.

 
Утренний блюз

В 2007 г. Станислав Плутенко удостоился звания академика Международной академии творчества.

 
Джаз № 3

По версии европейского рейтинга «Международная энциклопедия художников, работающих в жанре фантастики, сюрреализма и символизма» (Lexikon der phantastischen Künstler «The international encyclopedia of fantastic & surrealistic & symbolist & visionary artists»), Станислав Плутенко включен в список лучших художников-сюрреалистов всех времен и народов.

 
Эхо

«Восточная» тема в творчестве Станислава Плутенко заслуживает отдельного поста, а этот посвящен картинам сюрреалистического, реалистического и гротескного жанров. Строгого разделения здесь нет: как и в нашей жизни, это сложный сплав, в котором зачастую трудно отличить фантастику от реальности.

Картины Станислава Плутенко мне захотелось показать в сопровождении стихов Александра Ерёменко.

 
Поэт А. Ерёменко

Поэт Александр Викторович Ерёменко живет в Москве, а родился 25 октября 1950 года в деревне Гоношиха Алтайского края. В 1974 году поступил в Литинститут, но не закончил его. Служил на флоте, работал на стройках Дальнего Востока, был моряком и кочегаром.

 
Джаз № 4

В 1977 году перебрался в Москву. В середине восьмидесятых он вместе с поэтами Алексеем Парщиковым и Иваном Ждановым создал неформальную литературную группу «метафористов».

 
Блюз черного кота

Входил в московский клуб «Поэзия». В конце 1970-х – начале 1980-х годов часто выступал на формальных и неформальных встречах.

 
Соло

Автор стихотворных книг: «Добавление к сопромату». М., 1990; «На небеса взобравшийся старатель». Барнаул, 1993; «Горизонтальная страна», «Раритет-537». М.; Екатеринбург, 1997; «Горизонтальная страна», Спб., 1999; «Opus magnum», М., 2001. Опубликовал в 1987 году в журнале «Юность» автобиографическое эссе «Двенадцать лет в литературе».

В 2002 году Александр Ерёменко был удостоен премии им. Бориса Пастернака. В последние годы от творчества практически отошел.

 
В роли Астарты

 
Тупик

 
Шут-Бабник

* * *
Горизонтальная страна.
Определительные мимо.
Здесь вечно несоизмеримы
диагональ
и сторона.

У дома сад.
Квадрат окна.
Снег валит по диагоналям.
А завтра будет в кучу свален
там, где другая сторона.

Ведь существует сатана
из углублений готовален.
Сегодня гений — гениален.
Но он не помнит ни хрена.

Все верно, друг мой.
Пей — до дна.
У дома сад. Шумит — как хочет.

И кто поймет, чего со сна
он там бормочет...

 
Вдохновение портного

 
Весна идет

 
Царевна-лягушка

* * *
Когда наугад расщепляется код,
как, сдвоившись над моментальным проходом,
мучительно гений плывет над народом
к табличке с мигающей надписью «вход»!

Любые системы вмещаются в код.
Большие участки кодируют с ходу.
Ночной механизмик свистит за комодом,
и в белой душе расцветает диод.

Вот маленький сад. А за ним — огород.
Как сильно с периодом около года
взлетала черемуха за огородом,
большая и белая, как водород!

 
Волынщик

 
Шалун

 
Вечер бумажных самолетиков

* * *
Уже его рука по локоть в теореме
и тонет до плеча, но страха нет, пока
достаточно в часах античного песка,
равно как и рабов в классической галере.

Еще полным-полно в запасниках вина.
Полным-полно богов в прогретой атмосфере,
и смысл той прямой, где каждому — по вере,
воспринимается как кривизна...

 


 
Воронья свадьба

 
Что же надеть?..

* * *
Устав висеть на турнике,
ушла, а руки — позабыла.
И там, где кончились перила,
остановилась в тупике.

Уже по грудь в тугом песке,
империя вокруг басила,
смеркался день, живот знобило,
и глаз, как чудный лепесток,
дождем и снегом заносило...

И наклоняясь, как попить,
и принужденно улыбаясь,
бризантная и золотая,
кого здесь, Господи,
любить?..

 
Гламурный поцелуйчик

 
Философ

 
Кажется, я залетела...

* * *
Когда, совпав с отверстиями гроз,
заклинят междометия воды,
и белые тяжелые сады
вращаются, как жидкий паровоз,
замкните схему пачкой папирос,
где «Беломор» похож на амперметр.
О, как равновелик и перламутров
на небесах начавшийся митоз!
Я говорю, что я затем и рос
и нажимал на смутные педали,
чтоб, наконец, свинтил свои детали
сей влажный сад
в одну из нужных поз.

 
Что есть красота?..

 
Жесткий антрекот

 
Утро победителя

ФРАГМЕНТ

Когда директор спать ушел
и заморозились плафоны,
взбесившись, со стола на стол
перелетают телефоны.
А за окошком, где торчат
деревьев черных камертоны,
и лопаются электроны,
и ветки тонкие горчат,
сухие черные вороны
кричат,
качаются,
кричат...

* * *
Неопознанный летающий объект,
ты зачем летаешь, неопознан,
над народом, без того нервозным
по причине скверных сигарет?

Уважай строительный объект.
Не виси над нашим огородом.
Или хочешь к бомбам водородным
прицениться? Так у нас их нет...

Может, проникаешь в интеллект?
Только не проникни в нашу тайну.

Вот жена моя заходит в спальню —
Неопознанный
Летающий
Объект.

 
Усталый путешественник

 
Вселенная

 
Три музы ног

ПЕЧАЛЬНЫЙ ПРОГНОЗ ДРУГУ

Нас разыграют, как по нотам.
Одних — по тем, других — по этим,
ты станешь ярым патриотом,
я — замечательным поэтом.

И зашагаем по пустотам,
как по начищенным паркетам,
и кто-то спросит нас: а кто там
всегда скрывается за этим?

Но мы как будто не заметим
и, наклоняясь по субботам
уже над высохшим заветом,
не будем сдерживать зевоты.

И нам не выбиться из круга,
где мы с газетных разворотов
будем подмигивать друг другу,
уже совсем как идиоты.

 
Игра

 
Ужасная муха

 
Выпуск пара

* * *
Человек похож на термопару:
если слева чуточку нагреть,
развернется справа для удара...
Дальше не положено смотреть.
Даже если все переиначить —
то нагнется к твоему плечу
в позе, приспособленной для плача...
Дальше тоже видеть не хочу.

 
Тет-а-тет

 
Корпоративная вечеринка

 
Увидеть ночь...

* * *
Природа антисоциальна.
В природе все наоборот.
Она пуста и идеальна,
и застывает идиот

у разведенного моста,
когда он крикнет разведенно,
и звук летит до горизонта
и сохраняет форму рта.

 
Мечты в кубе

 
Город одного рыбака

 
Танго

* * *
ЯРМАРКА

Взлетает косолапый самолетик
и вертится в спортивных небесах.
То замолчит, как стрелка на весах,
то запоет, как пуля на излете.

Пропеллер — маг и косточка в компоте,
и крепдешин, разорванный в ушах.
Ушли на дно. Туда, где вечный шах;
в себя, как вечный двигатель в работе.

Упали друг на друга. Без рубах.
В пространстве между костью и собакой
вселенная — не больше бензобака
и теплая, как море или пах.

 
Мейк-ап

 
Телефон

  * * *
Благословенно воскресение,
когда за сдвоенными рамами
начнется медленное трение
над подсыхающими ранами.
Разноименные поверхности.
Как два вихляющихся поезда.
На вираже для достоверности
как бы согнувшиеся в поясе.
И ветки движутся серьезные,
как будто в кровь артериальную
преображается венозная,
пройдя сосуды вертикальные,
и междометия прилежные,
как будто профили медальные,
и окончания падежные,
вдохнув пространства минимальные.
Как по касательным сомнительным,
как по сомнительным касательным,
внезапно вздрогнут в именительном,
уже притянутые дательным...
Ах, металлическим числительным
по направляющим старательным,
что время снова станет длительным
и обязательным...

 
Стрекозы

 
 
Леди и джентльмены

* * *
Урок естествознания лежал,
подробно уничтоженный на карте,
а для других отверстий в коридоре
большие окончания несли.

Был весь процесс продуман до конца,
и мы сидели, умные, как греки,
за рисованьем шло чистописанье,
а на труду лепили огурцы...

А вечером уборщицы в тиши
переставляли рамки междометий,
и старческие ахи или вздохи
слышны были
на разных полюсах...

 
Гул

 
Страсти на скачках

 
Любимому дедушке...

* * *
Был педагог медлительный и старый.
А по утрам старательный и хмурый.
Принес два новых перпендикуляра,
и это называлось физкультурой.

Физической культурой.
Теплый день
был назван «всесоюзною линейкой».
За рисованьем шло чистописанье,
а на труду — лепили огурцы.

 
Стоунхендж. Кристина

 
Два Ангела

 
Сестра опять вернулась

ХОККУ

Я окна открыл.
Пусть ветер гуляет по комнатам,
как центробежный насос.

 
Мужские взгляды

 
Стихи

 
Дебют

ХОККУ

Жаркий полдень.
Бутылку вина
ворую в универсаме.

 
Сестра - модистка из Парижа

 
Спящий ветер

 
Дерево-облако

Т. А.

Висят на лоджии, как ей
взбрело повесить в понедельник:
футболка, джинсы, легкий тельник,
трусы, похожие на клей.

И все болтается не в лад,
как этот полдень бестолковый,
от водолазки до носков и
обратно мучается взгляд...

 
Мужской взгляд на женские штучки

 
С высоты...

 
Сон Дали

* * *
На перронах, продутых насквозь,
на вокзалах
мне мерещилась, воображалась
всепронизывающая ось.
Эта тема нелепа, как трость,
если где-то стучат костылями.
Это детский наив пластилина,
если рядом слоновая кость.
Эта тема в сумятице каст,
одиноко летя над кустами,
оседает, как снег, между нами
и становится твердой, как наст.
Это мой примелькавшийся гость
вперемежку с другими гостями
в коридоре мерцает костями
и не вешает шляпы на гвоздь.
И, слетая, как с дерева лист,
лист бумаги поет и отважен.
Стих написан, отточен и всажен,
словно гвоздь, пробивающий кисть.

И, распнутая в каждом стихе,
эта схема в другом воскресает,
и смеющийся мальчик шагает,
шляпку гвоздика сжав в кулаке.

 
 
Попутчица

 
Ресторанный счет

* * *
Погружай нас в огонь или воду,
деформируя плоскость листа, -
мы своей не изменим природы
и такого строения рта.

Разбери и свинти наугад,
вынимая деталь из детали, -
мы останемся как и стояли,
отклонившись немного назад.

Даже если на десять кусков
это тело разрезать сумеют,
я уверен, что тоже сумею
длинно выплюнуть черную кровь

и срастись, как срастаются змеи,
изогнувшись в дугу.
И тогда
снова выгнуться телом холодным:
мы свободны,
свободны,
свободны.
И свободными будем всегда.

 
Солдат любви

 
До утренней звезды

 
Портрет дамы в черном

* * *
Паром — большая этажерка.
И мысли — задом наперед,
когда последняя проверка
как гвозди в планку нас вобьет.

И как картавил молоток,
считая бритые затылки,
так и остались бескозырки
стоять чуть-чуть наискосок.

 
 
Зловещие птицы

* * *
Ночь эта — теплая, как радиатор.
В ночи такие, такого масштаба,
я забываю, что я гениален, —
лирика душит, как пьяная баба.

Звезды стоят неподвижно и слабо.
Свет их резиновый спилен и свален.
То недоступен — то в доску лоялен,
как на погонах начальника штаба.

Распространяя себя, как кроссворд,
к темному пирсу идет пароход.

 
Портрет Кати

 
Просто Гайдн

* * *
Бесконечен этот поезд.
На стоянках просыпаясь,
наблюдатели — по пояс,
но — свалиться опасаясь.

Бесконечен этот поиск.
В мифологии копаясь,
обнаруживаем — полюс,
но хватаемся — за парус.

Помолитесь на дорогу,
от стоянок отрекаясь.
Нету Бога, кроме Бога,
и пророк его — «Икарус».

Полезай на третий ярус
и внуши своим соседям,
что сегодня мы приедем
в оглушительную ясность.

 
Золотая клетка

 
 
Водокачка

* * *
Невозмутимы размеры души.
Непроходимы ее каракумы.
Слева сличают какие-то шкалы,
справа орут — заблудились в глуши.

А наверху, в напряженной тиши,
греки ученые, с негой во взоре,
сидя на скалах, в Эгейское море
точат тяжелые карандаши.

Невозмутимы размеры души.
Благословенны ее коридоры.
Пока доберешься от горя до горя —
в нужном отделе нет ни души.

Существовать — на какие шиши?
Деньги проезжены в таксомоторе.
Только и молишь в случайной квартире:
все забери, только свет не туши.

 
Провинциальный Казанова

 
Последний шар

 
Санкт-Петербургский демон

* * *
И Шуберт на воде, и Пушкин в черном теле,
и Лермонтова глаз, привыкший к темноте.
Я научился вам, блаженные качели,
слоняясь без ножа по призрачной черте.

Как будто я повис в общественной уборной
на длинном векторе, плеснувшем сгоряча.
Уже моя рука по локоть в жиже черной
и тонет до плеча...

 
Изобилие света

 
Провинциальный городок

 
Почти любовь

* * *
В перспективу уходит указка
сквозь рубашку игольчатых карт,
сквозь дождя фехтовальную маску
и подпрыгнувший в небо асфальт.

Эти жесты, толченные в ступе,
метроном на чугунной плите,
чернозем, обнаглевший под лупой,
и, сильней, чем резьба на шурупе,
голубая резьба
на
винте.

В перспективу втыкается штекер,
напрягается кровь домино.
Под дождем пробегающий сеттер
на краю звукового кино.

 
Ранний отъезд

 
Из-под моста

 
Разбитые мечты

* * *
Сгорая, спирт похож на пионерку,
которая волнуется, когда
перед костром, сгорая со стыда,
завязывает галстук на примерку.

Сгорая, спирт напоминает речь
глухонемых, когда перед постелью
их разговор становится пастелью
и кончится, когда придется лечь.

Сгорая, спирт напоминает воду.
Сгорая, речь напоминает спирт.
Как вбитый гвоздь, ее создатель спит,
заподлицо вколоченный в свободу.

 
 
Равновесие

* * *
О, Господи, я твой случайный зритель.
Зачем же мне такое наказанье?
Ты взял меня из схемы мирозданья
и снова вставил, как предохранитель.

Рука и рок. Ракета и носитель.
Когда же по закону отрицанья
ты отшвырнешь меня в момент сгоранья,
как сокращенный заживо числитель?

Убей меня. Я твой фотолюбитель.
На небеса взобравшийся старатель
по уходящей жилке золотой.

Убей меня. Сними с меня запой
или верни назад меня рукой —
членистоногой, как стогокопнитель.

 

К причалу

* * *
Цветы увядшие, я так люблю смотреть
в пространство, ограниченное слева
ромашками. Они увяли слева,
а справа — астры заспанная медь.

По вечерам я полюбил смотреть,
как в перекрестке высохшего зева
спускается на ниточке припева
цветок в цветок, как солнечная клеть.

Тогда мой взгляд, увязнувший на треть
своей длины, колеблется меж нами,
как невод провисая между нами,

уже в том месте выбранный на треть,
где аккуратно вставленная смерть
глядит вокруг открытыми глазами.

 
Карнавал отменили

 
Противостояние

 
Корабельный смотритель

* * *
Цветы не пахнут. Пахнет самосвал.
Два трактора буксуют на дороге.
Четыре агронома, свесив ноги,
сидят на стульях около реки.
Сидят и смотрят вдаль из-под руки.
Туда, где жар закатов остывает.
И восемь рыбок медленно всплывают
внизу, как телефонные звонки.
К ним подойдет, расталкивая плес,
гофрированный гад из мезозоя,
он без сапог, на нем пальто чужое»,
он весь — как бронепоезд без колес...
Они зажарят мясо — и съедят.
Задвинут речь — и свалит их зевота.
Потом внезапно вспомнят, что суббота,
и спиннинги над ними засвистят...
«Природа есть не храм». И не вольфрам!
В ней можно наступать на муравейник!

А по утрам гремит, как рукомойник,
наполненный водою по утрам.

 
Привидения

 
Собачий кайф

 
Кораблик по имени "Ты"

* * *
Сама в себе развешана природа.
На холмах экспонируют холмы
своих холмов округлости, где мы
гуляем в котелках и с веерами,
мужчины — в брюках, дамы — с топорами,
собачки с автоматиками и
небритый Марк в рубашке из бензина.
За деньги можно, вынимая рук
пустые клешни из вечерних брюк,
смотреть, как развивается природа:
направо — лес, налево — вытрезвитель,
а прямо — речка в собственном соку,
и пароход, похожий на клюку,
и паровоз над ними, как числитель.
Прекрасен лес и в лесе человек!
Я так люблю варенье из малины.
По почве погулять, насобирать
для самовара пучеглазых шишек
и возвратиться к вечеру домой...

. . . . . . . . . . . . . . .

А загорится — бомбами потушим!

 
Праздник в честь поимки рыбы

 


 
Косячок

* * *
Над оседающим раствором,
невозмутимого размера,
тупым вращающимся тором
всплывала лунная химера.

Над металлическим забором.
Над покосившимся примером.
Где наклонялись над зазором
Два равномерных инженера.

Дышало гладом. Пахло мором.
Как рыбьим жиром, душным жаром.
Тупым отбором, диким жором
в прудах, лесах и на базараx.

В зеленых кольцах вился гад.
И звезды плавали в болоте.

Я спал. Мне снился детский сад,
как ДНК на повороте.

 
Похищение Европы

 
Кукла под столом

 
Мир Дамы Червей

* * *
Процесс написанья стихов
сродни голубому процессу:
созвездию, выдоху, лесу,
но выхода нет из лесов.

Задвинут тяжелый засов.
Сдвигая массивные грозы,
как льдины, всплывают вопросы
над белым объемом лесов.

Не сдвинутся чаши весов.
Безвыходность биоценоза.

И ноет, как будто заноза,
в конце посещенья лесов.

 
Парящие. Левая часть диптиха

 
Парящие. Правая часть диптиха

 
Кукловод

* * *
ФОТОФАКТ

Хорошо работает тралмастер,
снюрревод кроит из ничего.
И о том, что «нету в жизни счастья»,
на руке написано его.
Он глядит веселыми глазами
на большой, как дом, БМРТ
и большими красными руками
разливает водку в темноте.
Ни жены, ни качки, ни начальства,
не боится Федя ничего.
И о том, что много в жизни счастья,
на лице написано его.

 
 
Паровозная готика

* * *
Древесный вечер. Сумрак. Тишина.
Расшатанные, длинные коровы.
Их звать никак, их животы багровы,
и ихний кал лежит, как ордена.

 
Летучий голландец

* * *
Этот «Боинг» летит неуверенно
на такой небольшой высоте,
и таким коридором проверенным,
и с такой пассажиркой в хвосте...
Пассажирка сидит неуверенно
с сигареткой смертельной во рте,
изо всех гороскопов расстреляна,
да еще на такой высоте!
Этот «Боинг» последнейшей выточки
с пассажиркой смертельной во рту,
по радару ее, как по ниточке,
растерял всю свою высоту.
Пассажирка последнейшей выточки:
этот «Боинг» в надежных руках, —
приземляется, плиточка к плиточке,
на бетонки зияющий пах.

 
В аэропорте. За час до вылета

 
Лодочник
 

* * *
Сегодня я задумчив, как буфет,
и вынимаю мысли из буфета,
как длинные тяжелые конфеты
из дорогой коробки для конфет.

На раскладушке засыпает Фет,
и тень его, косящая от Фета,
сливаясь с тенью моего буфета,
дает простой отчетливый эффект.

Он завтра сядет на велосипед
и, медленно виляя вдоль кювета,
уедет навсегда, как вдоль рассвета,

а я буду, смотреть, как сквозь лафет,
сквозь мой сонет на тот велосипед
и на высокий руль велосипеда.


 
Остров Москва

 
Мадонна большого города

* * *
Прости, Господь, мой сломанный язык
за то, что он из языка живого
чрезмерно длинное, неправильное слово
берет и снова ложит на язык.

Прости, Господь, мой сломанный язык
за то, что, прибежав на праздник слова,
я произнес лишь половину слова,
а половинку спрятал под язык.

Конечно, лучше спать в анабиозе
с прикушенным и мертвым языком,
чем с вырванным слоняться языком,

и тот блажен, кто с этим не знаком,
кто не хотел, как в детстве, на морозе
лизнуть дверную ручку...

 
Окрыленные и приземленные

* * *
В густых металлургических леспх,
где шел процесс созданья хлорофилла,
сорвался лист. Уж осень наступила
в густых металлургических лесах.

Там до весны завязли в небесах
и бензовоз, и мушка дрозофила.
Их жмет по равнодействующей сила,
они застряли в сплющенных часах.

Последний филин сломан и распилен.
И, кнопкой канцелярскою пришпилен
к осенней ветке книзу головой,

висит и размышляет головой:
зачем в него с такой ужасной силой
вмонтирован бинокль полевой!

 
Новый директор

 
Мечта о Белой Розе

* * *
Громадный том листали наугад.
Качели удивленные глотали
полоску раздвигающейся дали,
где за забором начинался сад.

Все это называлось «детский сад»
и сверху походило на лекало.
Одна большая няня отсекала
все то, что в детях пёрло наугад.

И вот теперь, когда вылазит гад
и мне долдонит, прыгая из кожи,
про то, что жизнь похожа на парад,

я думаю: какой же это ад!
Ведь только что вчера здесь был детсад,
стоял грибок и гений был возможен.

* * *
Когда мне говорят о простоте,
большое уравнение упростив,
я скалю зубы и дрожу от злости,
и мой сонет ползет на животе

и скалит зубы, и дрожит от злости,
и вопиет в священной простоте:
закройте рот, вас пригласили в гости,
и может быть, что мы совсем не те,

кого здесь ожидают в темноте,
перебирая черепа и кости,
что случай у материи в долгу.

Я не творю, но я играю в кости,
а если так, откуда знать могу,
как упадут те кости.

 
В огонь!

* * *
В лесу осеннем зимний лес увяз.
Как будто их местами поменяли.
И всем деревьям деньги разменяли.
Природа спит, надев противогаз.

Не шевелится углекислый газ.
Не дышит свет на воду. В одеяле
спит стоя лес, уйдя в свои детали:
в столбы, в деревья, в щели, в лунку, в паз.

Природа спит, как длинный-длинный пас,
нацеленный в неведомые дали,
и крепко спит, не закрывая глаз,

и крепко спит, как профиль на медали.
И крепко спит, уткнувшись в параллели
своих прямых. И не глядит на нас.

* * *
Я мастер по ремонту крокодилов.
Окончил соответствующий вуз.
Хочу пойти в МИМО, но я боюсь,
что в эту фирму не берут дебилов.

Мы были все недальняя родня.
Среди насмешек и неодобренья
они взлетали в воздух у меня,
лишенные клыков и оперенья.

Я создал новый тип. Я начинал с нуля.
Я думаю, что вы меня поймете.
Я счастлив был, когда на бреющем полете
он пролетал колхозные поля.

Но, видно, бес вошел в ту ночь в меня,
и голос мне сказал: .чтобы задаром
он не пропал, ему нужна броня.
И вот я оснастил его радаром.

Я закупил английский пулемет.
На хвост поставил лазерную пушку...

Последний раз его видали в Кушке.
Меня поймали, выбрили макушку,
и вот о нем не слышу целый год.

Хотя, конечно, говорящий клоп
полезнее, чем клоп неговорящий,
но я хочу работы настоящей,
в которой лучше действует мой лоб.

Я мастер по ремонту крокодилов.
Вокруг меня свобода и покой.
Но чтоб в груди дремали жизни силы,
я не хочу на все махнуть рукой.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Прошу вернуть меня назад обратно
(не верьте, что болтают про меня).
И мы с моим биноклем семикратным
продолжим изучение огня!