Я учился в художественной школе на Чудовке. По тому времени -- а это был конец сталинских времен -- это была самая либеральная школа. Там скрывались тайные импрессионисты и постимпрессионисты. Преподавал старый вхутемасовец Моисей Хазанов, который был влюблен в Сезанна, Шухмин. Потом выяснилось, что в этой школе учился Андрей Тарковский, который был несколькими годами старше, но учителя у нас были одни и те же.

С Тарковским мы были неразлучными друзьями в течение десяти лет. Это было время его работы над «Андреем Рублевым», для которого я придумал летающий шар -- это мое изобретение, а потом сделал плакат к фильму. И до начала «Соляриса», где я был художником. Тарковский доверял нам с Вадимом Юсовым, поскольку ему было удобно работать с людьми, понимающими его с полуслова.

Художник-дадаист Курт Швиттерс делал такие композиционные эксперименты: он клал холст на стол и те вещи, которые со временем случайно на него падали, закреплял. Получалась композиция, как бы созданная самим бытием.

Для меня это очень ценный опыт. Мне кажется, что даже самые замечательные художники невероятно примитивно ставят натюрморты. Все одно и то же: яблоко, бутылка, гитара, ноты Баха... А жизнь, она ведь потрясающе выставляет откуда-то из-под кровати угол чемодана или какой-то провод. Это создает какую-то неповторимую и удивительную красоту. В этом, кстати, мы сходны с Тарковским -- и я, и Андрей искали во всем не типичное, а уникальное. Это, может, одна из причин, почему судьба нас свела.

Сочетание, казалось бы, нелепых деталей, которые создала сама жизнь, -- это самое интересное. Удивительно, что люди этого не видят. И самое интересное -- успеть это зарисовать. Меня даже назвали однажды -- «рисовальной машиной».

Живя полгода в Далласе во время первой своей поездки туда, я изрисовал в общей сложности десять рулонов бумаги по тридцать метров в каждом. Триста метров -- причем, без всяких отходов -- было превращено в рисунки. Я рисовал в джазовых клубах, на улице, на родео, дома -- где угодно. Одна из моих выставок так и называлась -- «Тротуары». Рисовать -- это самое большое наслаждение и счастье.

Автопортрет с женой. 1982

До перестройки Союз художников у меня купил всего три живописные работы, и пять раз я выставлял свои работы на выставках. У меня всегда их снимали. Приходила некая госпожа Колупаева из управления культуры, которую, кстати, я никогда не видел. И мои картины снимали.

Храмы в Бхубанешваре . 1988

Примерно года с 89-го началась новая жизнь. Мы с женой стали ездить по всему миру, выставляться, продавать картины, работать там. Примерно две трети года мы проводим за границей.

Равнодушносмотрящие . 1999 Собрание Дворца Наций , Женева

Только за один этот год была выставка в берлинской ратуше, посвященная Берлинской стене, две выставки в Монако. Потом выставка во Дворце наций в Женеве, посвященная 50-летию ООН. Там были павильоны Раушенберга, Ильи Кабакова, Пайка, Марио Мерца. То есть абсолютные звезды. И я страшно горд, что из двух художников, представлявших Россию, -- один был я.

Высотный дом на площади Восстания . 1991

В культурной программе Всемирного экономического форума в Давосе российскую культуру представляли всего четыре человека: Майя Плисецкая, Родион Щедрин, Никита Михалков и я.

В октябре мы с женой обязательно будем выставляться уже пятый сезон кряду в парижском «Осеннем салоне» и третий сезон -- в «Салоне независимых». Всего же за эти годы было более шестидесяти выставок в мире.

Нынешняя моя выставка в ЦДХ -- это первое приглашение на родину за довольно долгое время. У меня, например, такое ощущение, что в Швейцарии меня больше хотят видеть, чем здесь. Я действительно не вписываюсь ни в одну здешнюю школу. Я брал уроки у Павла Корина. Мы приходили с ним в Пушкинский музей, и он говорил мне что-то полезное о рисунке. Тогда это мной отрицалось, но сегодня вспоминается, как что-то радикально важное. Я дружил с Тышлером. Свои самые первые работы я показывал Альтману. Я всегда дружил с художниками старшего поколения.

Художники -- особая всемирная нация. Замечательная, дружелюбная. Особенно в Америке. Европейцы, французы в частности, очень иерархичные люди. Там важны рекомендации или какой галстук одет, или сколько ошибок ты сделал или не сделал во фразе.

Трава. 2001

Вообще по-настоящему я в этот мир не вошел. Это очень сложно. Я думал, что у меня выставок много. Да я посмотрел, сколько их у Раушенберга. Не менее пятнадцати ежегодно!

И очень жаль упущенных возможностей. Почему, когда мы встречались с Раушенбергом, я не предложил ему сделать совместную выставку? Я уверен, что это было бы возможно, он был в восторге от моих политических портретов.

Записал Игорь СЕМИЦВЕТОВ

Дураки в деревне. 1967

Михаил Николаевич Ромадин родился в семье известного пейзажиста, академика живописи Николая Ромадина. Окончил художественный факультет Института кинематографии в Москве

Ромадин был близким другом режиссера Андрея Тарковского, как художник принял участие в создание одного из самых его знаменитых фильмов «Солярис». Также рисовал эскизы и к фильмам других режиссеров — «Первый учитель», «История Аси Клячиной», «Дворянское гнездо». Придумал летальный аппарат для фильма «Андрей Рублев».

Занимался живописью, графикой, рисовал эскизы театральных костюмов, создал серию работ к «Фаусту», «Уленшпигелю», балетам Родиона Щедрина и многое другое. Его творчество охватывает самый разнообразный спектр тем — городские пейзажи Америки, Франции, Швейцарии, портреты известных людей, интерьеры мастерских Шемякина и Фукса и других художников.

Принимал участие в международных выставках Европы, России, США, выставлялся в Париже, Женеве, Давосе и других городах.

«Синее небо»

Иллюстратор Михаил Ромадин
 

В последние годы занимался в основном станковой живописью и графикой.

Народный художник России, лауреат Государственной премии России, «почетный профессор ВГИК», член Национальной Академии кинематографических искусств и наук «Россия». «Офицер» и «почетный доктор-арт» Бельгийской Академии современного искусства AIAC с вручением «Золотой пальмовой ветви». «почетный гражданин» городов Форт-Уорт и Тексаркана (США).

Работы Михаила Ромадина представлены в Третьяковской галерее и в Государственном Историческом музее в Москве, в музеях Питера Людвига (Кельн, Аахен, Будапешт, Пекин), в Музее Зиммерли Раттгерс Университета (США), в музее «Дворец инвалидов» и в собрании ЮНЕСКО в Париже, во Дворце Наций в Женеве, а также во многих частных собраниях России и других стран мира.

Посмертный сборник стихов выдающегося удмуртского поэта Флора Ивановича Васильева (1934—1978) «Река и поле», изданный в серии «Библиотека поэзии «Россия»» (М. : Современник, 1978), был иллюстрирован известным художником Михаилом Ромадиным, о котором в местной, республиканской печати написано крайне мало.

“Темперамент Ромадина скрытый, загнанный внутрь. В лучших его произведениях темперамент из внешне понятного динамизма и хаоса, поверхностно упорядоченного, как это часто бывает, переплавляется в спокойную и благородную форму, тихую и простую. В моем понимании в этом принципе скрыто самое высокое художественное качество».

Андрей Тарковский

«Я часто ходил к Михаилу Ромадину, квартира полна книг, мебели и удержавшихся в равновесии предметов, которые расставлены там и сям. Там я пережил минуты потрясения, я боялся, что все это упадет мне на голову. Картины, на которых изображены многочисленные сражающиеся воины, листья и травы нуждаются в пустом пространстве стен. Но я не чувствовал удушья, я органично чувствовал себя в этом лабиринте находя в нем воздух и широкие горизонты. Тогда стремишься к спокойной жизни, которую мы теряем и которая так мила его сердцу.»

Тонино Гуэрра

Я — представитель «фантастического реализма».

---

Михаил Ромадин. «Автопортрет в Париже»

Мои картины рассчитаны на длительное рассматривание, поэтому я часто использую «брейгелевскую перспективу» — вид с птичьего полета, которая дает возможность вместить наибольшее количество сюжетов. Из них я комбинирую фантастическую картину, это мое представление о бесконечности.

---

Мне говорят, что мои работы не имеют стиля, вернее — стиль есть, но я его слишком часто меняю на новый. Говорят, почти каждая картина могла бы стать периодом, если бы я работал хотя бы сериями. А сейчас картины мои трудно сочетаются друг с другом на выставках, а для галерейщика они представляют определённую трудность для массовой продажи.

Мастерская, 2001

Ещё бы! Покупатель привык узнавать художника «по мазку». Но что делать, если мне скучно повторять уже найденную манеру! Да и в работах других художников для меня интереснее ранний период, пока художник только где-то приближается к своему стилю, но полностью еще не успел найти его. Не потому ли Пикассо всю жизнь менял свою манеру, что само изменение стиля есть движение вперед, полное находок и интереса. Почти в каждой картине позднего Миро фигурирует звездочка—штамп, говорящий, что «это —Я, сам Миро, не путайте меня с другим!» И покупатель покупает очередную картину со звездочкой—типичную картину типичного современного классика. Мне же ближе другой Миро —его картина «Ферма», еще не столь совершенная по стилю, но мощная и сильная по искусству. Недаром именно эту картину купил у него Эрнест Хемингуэй.

Я считаю, что свобода творчества важнее самоцензуры стиля, тем более что лицо подлинного художника все равно будет узнаваемо, сколько бы ни менял он свою манеру.

fairyroom.ru

 

Игра в бридж. 1997

Николай Ромадин