Цитата сообщения Ретрофан ГРАФ - ГЕРМАНСКИЙ ПРОЛЕТАРИЙ... (Часть 4)



8 мая 1945 г. Над аэродромом в Дойче Броде с ревом пронесся Мессершмитт Хартмана; он качнул крыльями, сообщая об очередной победе, и с ходу совершил энергичную посадку.
- Герр майор! Поздравляю с 352-й победой! - кинулся к Эриху его механик Мертенс.
Но Хартман только досадливо отмахнулся и бегом бросился в палатку Графа.
- Герр оберст... Русские уже захватили Брюнн! Через несколько часов они будут здесь!
Граф поднял на Эриха красные от бессонницы глаза:
- Война для нас закончена, Хартман. Я получил приказ о сдаче в плен. И еще - это...

Оберст толкнул к майору бумажку, лежавшую на его складном столе. Эрих прочел: "Личному составу 52-й дивизии сдаться в плен русским в Дойче Броде. Графу и Хартману - немедленно вылететь в Дортмунд для сдачи англичанам. Командующий Воздушным Флотом генерал Зайдеман".
- Он не хочет, чтобы мы с тобой попали в руки русских. Учитывая наши награды и количество побед на Восточном фронте, это очень разумно - русские просто поставят нас к стенке!
- Так в чем же дело? Мы летим?
- В чем дело? Дело в них... - Граф откинул полог палатки, и показал Эриху на толпы людей, расположившихся на аэродроме и его окраинах. - Летчики, техники, их семьи, беженцы... Две тысячи человек! Я их командир, и я не могу бросить вверенных мне людей и сбежать в Дортмунт - спасать собственную шкуру...
- Что же делать? - напрягся Хартман.
- Я хочу наплевать на приказ! Раз война кончилась - приказы больше не действуют... Попробую вывести людей на запад. Лучше сдать их "Ами" или "Томми", чем "Иванам"!
- Я с вами, герр оберст! - вытянулся Эрих.
- Отлично, "Бубби". Тогда жги всю боевую технику к чертовой матери!
- Яволь, герр оберст! - обрадовался Хартман.
- Уже не оберст. Теперь просто - Герман...


Через десять-пятнадцать минут черный чадный дым окутал весь аэродром - Мессершмитты на взлетной полосе ярко пылали, на окраине что-то глухо взрывалось, выбрасывая высоко в голубое небо желто-рыжие шары огня. Из дымной завесы, словно чертик из шкатулки, выскочил прокопченный Эрих - без бровей, волосы опалены...
- "Граффи", все самолеты сожжены, склады взорваны!
- У меня тоже все готово: люди распределены по автомобилям. Поехали...
Огромная разномастная автоколонна торопливо рванулась на запад. "Оппели", "Шнауцеры", "Хеншели", "Хорьхи", мотоциклы и даже привязанные к ним велосипеды были "под завязку" заполнены людьми, бежавшими от надвигающейся на них с востока расплаты.
К вечеру у Писека колонна вышла на американскую танковую часть. Все облегченно вздохнули. Опасность миновала. Если бы Граф и Хартман тогда только знали, как они ошибались...
В отличие от англичан, заявивших, что вышедшие на британские позиции немцы - это их и только их пленные, американцы договорились с русскими передавать в СССР тех немцев, которые сражались на Восточном фронте. И не успели Граф и Хартман порадоваться тому, что спасли своих людей, как их окружили вызванные "ами" советские солдаты...



Русские погрузили новых пленных в вагоны для скота и отправили их на восток. Только через много дней пути немцев наконец-то выпустили из вагонов, и тут же загнали за колючую проволоку - в лагерь... В бараке, куда втолкнули Графа и Хартмана, к ним подошел какой-то доходяга в полуистлевшем кителе пилота. Он был страшно худ, но на изможденном лице бывшего летчика упрямо блестели умные глаза:
- Господи, сам Граф! - воскликнул он. - Я узнал вас по фотографиям в газетах, которые видел еще дома - в 42 году... Боже, как я восторгался вами, как хотел "догнать"! Не получилось... Клянусь, вы лучший истребитель Германии!
- Уже нет. Вот этот паренек по прозвищу "Малыш" превзошел меня. Он сбил 352 самолета.
- Сколько... Сколько? Я не ослышался?!
- 352. 347 советских и 5 американских "Мустангов".
Незнакомец, до этого совсем не обращавший на Хартмана внимания, теперь кинулся с жаром жать ему руку:
- Я в полном восторге! А мы здесь совсем одичали... Ничего подобного не слышали... Мы здесь - как в могиле!


Оказалось, что нового знакомого зовут Ханс Хан, в Люфтваффе он имел прозвище "Асси". Когда-то Хан воевал на Западе, имел 68 побед, однако в конце 1942 года его перевели в Россию. Сражался под Ленинградом в дивизии "Зеленое Сердце", за короткий срок уничтожил 40 советских самолетов, но в феврале 43-го года был сбит и попал в плен. Знакомство с "Асси" Ханом оказалось для Графа и Хартмана весьма полезным: тот с ходу посвятил новичков во все особенности русского плена, и теперь друзья в общих чертах представляли, что же их ждет...
А ждала их работа. Тяжелая, каторжная работа. Рабский труд за миску протухшей баланды и кусок плесневого хлеба.
Пленных бросили на лесоповал. Они вязли расползшимися сапогами в глубоком снегу, под которым хлюпало болото, они валили столетние сосны, напрягая все свои истощенные силы, а потом, впрягшись - словно бурлаки - в поваленные толстенные стволы, волокли их к железной дороге несколько километров... Иногда упавшей сосной придавливало кого-нибудь из замешкавшихся немцев; тогда охранники приказывали остальным вытянуть труп из-под дерева, оттащить в сторону и там бросить - без погребения! Пленные непрерывно чесались - белье им меняли раз в 2-3 месяца, поэтому вши и клопы роились на телах заключенных тысячами. Но самым страшным в сталинских лагерях оказался голод. По сравнению с русской тюремной "пайкой" померкло детское полуголодное существование Германа в двадцатые годы... Российская тюремная баланда вкупе с каторжным рабским трудом за очень короткий срок доводила людей до полного истощения. Голод прочищал мозги почище, чем что либо другое; перед стремлением выжить все остальное быстро уходило в тень. А рядом ходят сытые и упитанные "антифа" - у них другой паек, да и на тяжелые работы их гоняют значительно реже... Это простое, но убедительное сравнение: если ты "за коммунистов" - ты сыт, если нет - подыхай с голоду. И это сравнение делало свое дело. На глазах Графа и Хартмана "ломались" и прекращали сопротивление многие храбрецы, покрывшие себя славой в боях. Когда перед мучимым постоянными голодными болями в желудке человеком, превращенным заключением за колючей проволокой уже в получеловека, встает неизбежный зловещий выбор: "Он или я?", даже самый стойкий начинает колебаться. А если к тому же этого получеловека гложет безысходность? Выхода нет, Германии, за которую ты сражался, больше не существует... Ты никому не нужен... Ты пропадешь, подохнешь в этих болотах, в бескрайней тайге, и никто даже не узнает об этом...


Несмотря на эту безысходность и Граф, и Хартман держались. Месяц проходил за месяцем, год за годом, а они по-прежнему оставались командирами для попавших с ними в плен бывших подчиненных. Граф отвечал за все. Его душу рвало на части то, что он не мог сберечь людей - каждый день от голода и непосильной работы умирало от двух до пяти человек. И тогда Герман решил заявить претензию...
Время от времени то его, то Хартмана вызывали на допросы. Вряд ли от них пытались добиться раскрытия каких-то секретов - их просто пытались "сломать"... Они были самыми стойкими, они пользовались непререкаемым авторитетом, и следователям НКВД очень хотелось "сломать" хоть одного из них. И Граф, как бывший пролетарий, годился для этого больше Хартмана... "Ломкой" занимались сразу два следователя: молодой был "злым" и постоянно "давил на психику" подследственного, пожилой же изображал из себя "доброго" и "заступался" за пленного, оттаскивая от него сатанеющего "злого".
Когда Германа вызвали на очередной допрос, он сразу же заявил следователям претензию:
- У нас каждый день погибают люди. Вы не имеете права так обращаться с военнопленными. Женевская конвенция...
- Что?! Женевская конвенция?!... - взревел, как ошпаренный, молодой следователь. - Ты о чем лопочешь, нацистская харя?! Вы у нас 20 миллионов человек в лагерях сожгли и отравили, и сейчас ждете, что мы с вами миндальничать будем?
Герман ничего не понял, но его вдруг пробил холодный пот.
- Что? Какие двадцать миллионов?
- Смотрите-ка, "он не знает"! Те самые двадцать миллионов!... Те, что вы по всей оккупированной территории три года уничтожали!
- Вы лжете! Я вам не верю!
- Ах не веришь... На, смотри, фашистская сука! Смотри... - на стол веером сыпались фотографии - снимки, которые сегодня знает весь мир: горы детской обуви, стога из отрезанных женских волос, россыпи вырванных золотых зубов... Открытые печи, из которых свешиваются человеческие руки, штабеля из обтянутых кожей скелетов, расстрелы, виселицы... И везде откормленные сияющие ребята в эсэсовской форме: кто приставил пистолет к затылку нагой женщины, кто затягивает петлю на шее ребенка... Граф все это видел ВПЕРВЫЕ! И ему стало страшно...
- Смотри, сволочь, что вы делали! Скажешь - не знал? Все вы сейчас прикидываетесь невинными жертвами... "Гитлер капут!" А где же вы раньше были? Куда смотрели, скотины? Когда мою мамку и сестренку... в Бабьем Яру...
"Эх, достать бы сейчас старый потертый "парабеллум", приставить ствол к виску и шарахнуть из него по своим кипящим от растерянности и ужаса мозгам"... Но верного потертого "парабеллума" давно уже нет, а есть только этот парень в советской форме, глаза которого полны ненависти, и в них стоят - искренние! - слезы...
- Ох, добр Иосиф Виссарионович, ох добр... Моя б воля, я бы всех вас... К стенке! - шарил по поясу в поисках кобуры молодой следователь, а "добрый" хватал его за руки и оттаскивал от Графа...


Герман был в полной растерянности. Он всегда считал себя хорошим солдатом, который честно сражался... За что? За то, чтобы бесследно исчезали люди - только потому, что они евреи? За то, чтобы раскормленные ребята из тыловых частей СС выдирали золотые зубы у стариков? Боже, что наделала Германия там, куда он пробивал ей дорогу своим Мессершмиттом!
Теперь на все, что происходило в лагере, Граф смотрел иначе. Так настрадавшиеся от германского фашизма русские имели, по его мнению, право на месть... Раз немецкие солдаты при помощи своего оружия привели в Россию эсэсовцев, им придется отвечать за это...
Наступало ПРОЗРЕНИЕ. А с ним - неприятие того, чем жил все эти годы. Теперь уже глупой и нелепой виделась Герману его былая гонка за "рекордами". Победный счет... Счет загубленных жизней... Его многолетний "спорт" - это всего лишь банальное убийство?
Граф никогда столько не думал. Не учили его думать. И сейчас - тоже не получалось. Только растерянность и жжение в сердце. Хочется поделиться с кем-то, посоветоваться... Герман пытался разговаривать с лучшим другом, с которым пережил так много - с Эрихом. Но как только Граф раскрывал рот, светлые глаза Хартмана стекленели, становились отчужденными; "Мы ни за что не отвечаем. Мы выполняли приказ! Ты же вступил на путь падения. Ты тянешь меня к "антифа". Я предателем не буду - никогда". А "Асси" Хан смотрел на Германа изучающим презрительным взглядом и нашептывал на ухо Эриху: "Граф - необразованный, примитивный человек. Кузнец так и останется кузнецом, вешай на него хоть полковничьи, хоть генеральские погоны... Он лентяй, боится трудностей. Надоело ему голодать, валить лес. Слабак твой Герман. Держись от Графа подальше: помяни мое слово, станет этот тип предателем"...
Поддержки, попытки понять, Герман среди друзей так и не нашел. Зато - видимо, по наводке "доброго" следователя - за Графа вдруг дружно взялись "антифа". От разговоров с ними Герману становилось еще хуже, постепенно появлялся стыд за то, что он немец... "Раскисшего" Графа вновь и вновь вызывал к себе следователь - "злого" в кабинете больше уже не было...
- Вы, Граф, в общем-то, из нашей среды. Вы рабочий - и у нас государство рабочих. Вы не то, что ваш дружок Хартман - яркий представитель гнилой интеллигенции. Вот он - настоящий фашист, это у него на роже написано. Потому и сгниет у нас в болотах - лет через тридцать! Мы же с вами поймем друг друга! Нужно только, чтобы вы признали свои преступления и повинились...
- Да не совершал я никаких преступлений! Не знал я, пока проливал кровь на фронте, что творится в тылу...
- Так докажите это! Станьте сотрудником НКВД, разоблачите тех, кто за вашей спиной творил гнусные преступления!
- Я не хочу быть "стукачом"!
- Нет, дорогой, так не пойдет. Вы или с нами, или против нас. Третьего не дано. Вы или фашист, повинный в преступлениях гитлеровского Рейха, или сотрудник НКВД, боровшийся против них... Выбирайте свою судьбу!
К страданиям, к смерти солдата Герман был готов. Но умирать преступником, обвиненным в смерти миллионов людей, не мог и не хотел. А следователь давил и давил на "пролетарское сознание" Графа, и мстительно нашептывал о предательстве "сопливых ителлигентишек" Хартмана и Хана, не желающих понять душевные метания прозревающего друга...
Вот на этом Граф и "сломался" - на своем пролетарском происхождении. Воспаленная душевными страданиями память услужливо подкидывала ему воспоминания о каждой мелочной придирке, о каждом презрительном взгляде всех служивших с ним когда-либо аристократов. А тут еще каждый день он натыкается на точно такой же взгляд "интеллигентишки" Хана...
И потерявшийся, вконец запутавшийся Граф сдался: он подписал заранее заготовленное следователем письмо к московскому правительству с предложением своих услуг Советскому Союзу....



Граф стоял перед дверью барака, не решаясь войти. Он не знал, что делать. Он стал "стукачом"! Но он не хотел никого продавать. А ведь придется... Черт побери, какая сволочная штука - жизнь!
И тогда Герман совершил свой последний героический поступок в этой никак не желавшей заканчиваться войне. Войдя в барак, он остановился у дверей и, перекрывая своим голосом неясный гул разговоров заключенных, громко сказал:
- Господа! Минуту внимания! Я дал согласие сотрудничать с НКВД, поэтому прошу впредь при мне не говорить на серьезные темы - я буду вынужден об этом доносить...
В бараке установилась мертвая тишина. Все, повернув головы, смотрели на Графа. И в этой давящей тишине Герман прошаркал к своим нарам - словно сквозь строй бьющих его шпицрутенов... А у нар последовал последний, самый болезненный удар: верный друг Эрих посмотрел Герману прямо в глаза ледяным взглядом, потом молча свернул свой драный матрац, отвернулся и, не оглядываясь, ушел в дальний конец барака, где "Асси" Хан уже теснил соседей, готовя Хартману свободное место...
О поступке Графа лагерному начальству стало известно уже на следующий день: сломался ведь не только он, ломались многие, даже генералы, и "стукачей" в бараке хватало и без Германа, только они в своем падении открыто не признавались... Но заявление Графа сделало свое дело: теперь все знали, что он агент НКВД, и держать Германа в этой зоне больше не имело смысла. И Графа убрали оттуда - направили в показательный лагерь под Москвой, который часто демонстрировали представителям "Красного Креста", чтобы убедить, что немецкие военнопленные содержатся в хороших условиях. Вскоре начальство рассудило, что такая знаменитость принесет больше пользы в пропаганде, чем в "стукачестве". И Граф стал... "писателем"! Под руководством специалистов из НКВД он написал для газеты военнопленных хвалебную статью о достоинствах советских ВВС. Статья руководству НКВД понравилась, и Графу было поручено новое дело: рассказать "гебешникам" о своем опыте боев против англо-американцев. Особое внимание в новой статье Герману предлагалось уделить тактике уничтожения американских тяжелых "Летающих крепостей" - в это время уже шла война в Корее, и русским летчикам, оказавшимся там по воле советского правительства, противостояли в большом количестве именно американские "Сверхкрепости"...
В конце концов, советское руководство оказалось полностью довольно "лояльностью" Графа. Дошло даже до того, что Герман дал согласие служить в ВВС недавно созданной Германской Демократической Республики. Этот вопрос обсуждался особо, но затем было решено, что держать в авиации коммунистической Германии человека, уничтожившего 200 советских самолетов... Это уж слишком! И тогда руководство НКВД придумало для Графа последнюю, самую изощренную пытку - его отправили домой...



Герман приехал в Западную Германию в 1950 г. Но еще в 1948 г в Германию из русского плена вернулся отсидевший свой срок Ханс "Асси" Хан. Едва ступив на немецкую землю, "Асси" сразу же заперся в своем кабинете, и не выходил оттуда до тех пор, пока - в рекордные сроки! - не закончил писать книгу "Я говорю правду". Это сочинение вышло большим тиражом и сразу стало бестселлером: впервые в германской литературе очевидец рассказывал о порядках, царивших в сталинских концлагерях - а ведь у многих немцев в сибирских лагерях еще находились родственники... Не обошел Хан вниманием и "антифа", особо подробно остановившись на поведении в плену Германа Графа (которое он, конечно же, оценивал со своей точки зрения). Поэтому, когда Граф вернулся домой, он уже на вокзале с удивлением обнаружил устремленные на него гневные взгляды. Германа окружило всеобщее презрение:
- Он струсил...
- Он продался большевикам...
- Он предал Германию и всех нас...
То, что еще несколько лет назад его знала и боготворила вся страна, теперь сыграло с Графом злую шутку: куда бы он не пришел наниматься на работу, управляющие, только взглянув в его лицо и на его документы, тут же отрицательно качали головами:
- Вы - тот самый Граф? Нет, предатели нашей фирме не нужны!
Путь в небо тем более был закрыт: и в военной, и в гражданской авиции все места были заняты его недавними сослуживцами, которые возвращались из тех же, что и Граф лагерей. При одном упоминании имени бывшего выдающегося аса они начинали шарить по поясу в поисках уже давно не существующей кобуры с "Вальтером":
- Где эта продажная скотина? Покажите нам ее - мы рассчитаемся за все загубленные в советских концлагерях годы!
И никто - даже вернувшийся в 1955 году из советских лагерей Эрих Хартман! - не хотел вспоминать его героическую Сталинградскую эпопею, его таран, его отказ от спасительного бегства в мае 45-го года, наконец его честное предупреждение собратьев по несчастью о своем "сотрудничестве" с НКВД... Для всех немцев Герман теперь был только трусом, предателем и изгоем...
Герману не оставалось ничего другого, как вспомнить о своей первой профессии. На заводе в Энгене, помня его отца-работягу, к Герману отнеслись снисходительнее; а кузнецы цеха, сами битые войной и лагерями военнопленных, только сказали:
- Ладно... Чего только в жизни не бывает... Работай...
И Герман вновь стал кузнецом. Вновь его обжигал жар Сахары, вновь слепили огненные реки жидкой стали, и брызги раскаленного металла прожигали огромные дыры на кожаном фартуке. Вновь тяжелые молоты, тяжелые щипцы, тяжелые горячие заготовки и шипящий раскаленный пот на напряженной тощей груди... И так из год в год. Жизнь сделала свой круг: Герман вернулся к тому, от чего когда-то он бежал без оглядки в поисках мечты, подвига, славы и служения своей стране...



Всеми проклятый и забытый, совсем не имеющий друзей, Герман Граф дожил до 74 лет. Но напоследок он вновь показал свой характер: уже в более чем зрелом возрасте Граф получил образование электронщика и перешел на работу в электронную компанию, находившуюся в Бремене. Однако молчаливое осуждение окружающих преследовало бывшего летчика всю оставшуюся жизнь. Герман скончался в полном одиночестве 4 ноября 1986 года. Хоронили его в хмурый дождливый день, и присутствовало на погребении всего несколько самых ближайших родственников. Никто из бывших боевых соратников так и не пришел проводить в последний путь человека, которого когда-то знала в лицо, и боготворила вся Германия...