Письмо семнадцатое. Потеряла денежку

 

  Здравствуй Маня!

  Как  дела? Как здоровье?

 

  Эх, Маня, потеряла я на днях денежку – а ж 1000 рубликов. Вот только были – и нету. И так меня закусило, такая жаба внутри поднялась -  так заквакала, что хоть святых выноси. Я и про то, что почти святая, сразу забыла. Села возле дороги и плачу. Как вспомню,  сколько я на них себе вкусненького купить смогла бы, так слезы сами и текут. А ж свет белый померк. Ты же мою пенсию знаешь. 

 

  И главное, жаба внутри меня тоже плачет. Ну прям, как в сказке – глаза вылупила, пасть свою раскрывает и тихо воет (я в фэншуе такую видела - только там она с денежкой, а моя – без, вот и воет). Только у моей - еще и лапы когтистые. Она ими воздух загребает и за всё, что ни попадя, хватается. «М–о-ё!» – орёт, «В гроб лягу, а не отдам! И с гроба встану, да отыму, я и опосля смерти держать буду». Страсти-то какие! Не приведи, Господь, с такою жабою жить. Стыдно-то как, только тебе и могу рассказать. Ежели  люди  такую меня увидят – сраму не оберешься.

    

  Это в сказке только из лягушки в царевну превращаются. А в жизни – из царевны в жабу. И встала вспоминать я, где ж я этот рев по жизни слышала. Ухватила я ее за лапу скользкую и ну путешествовать по памяти. И вспомнила я, что как только у меня что-то отбирали или просили, или кому что заплатить надо было – так она тут как тут.

   

  А уж про деньги - так тут она в полный рост себя показывала. Ежели кому за труд заплатить, иль за знания какие, или ежели я  себе, что лишнее купить хотела, тут же пасть разевала. Причем она на разные лады пела – то тигрой рычала, то нищенкой прикидывалась. «Их бин больная, их бин несчастная, поможите, чем можете; ну  уж, в крайнем случае - мы сами не местные, добавляла». И всё, только чтоб денежку удержать. Главное, чтоб она у меня лежала (это я сейчас думаю –  в скольком же я себя обделила, пока Денежке поклонялась)

      

  Видать, мне денежка Богом стала; видать, это она мои желания исполняет и жизнь дарует. Потому как, какая ж без денег жизь? Никакой – это тебе любой скажет. Это я, видать, всю жизнь не на Бога молилась, а Мамоне служила. Это я, дура старая, всю жизнь на себе экономила. Я, по молодости, Васеньку сильно ревновала – и тут жабий вой слышала. И вот понимала, что кому он такой нужен, а вот, поди ж ты, сердечко ныло и печенка вздрыгивалась.

   

  Посмотрела вкруг себя, может, думаю, еще где жабу замечу. Ну вот – далеко ходить не надо. На днях Нюрка заходила, соседка моя. Она печалуется, что дом-то новый отстроила, а сынок ейный, дом–то этот продаст после смерти её. И так ей  свой дом жалко стало, так обидно – а я жабьи стоны только и слышу. Ты всё сына ждешь, чтоб в дом к тебе пришел, да только жену его не привечаешь – делиться сыном не хочешь с молодою снохой, так еще и после смерти ручки свои заскорузлые протянула – держать, да контролировать собираешься?

      

  И соседка напротив вчера  приходила – у неё на днях мужик перекинулся. И жили-то как кошка с собакою, ни дня без ругани. А поди ж ты, голосит по нему, как скаженная. А я опять жабье кваканье слышу – контроль потеряла, да собственность.

      

  А мне люди мудрые сказали – что жабу эту зовут ЧУВСТВО СОБСТВЕННОСТИ, и любит оно всем управлять, да контролировать. И для нас, для баб, это самое главное препятствие к святости и к пробуждению. А говорят, обратная сторона – это когда все бесплатно раздаешь – это чужих жаб кормишь. И главное – не щедрым стать, а чувство собственности извести, выгнать жабу-то эту поганой метлой. А там и сам поймешь, как давать надо.

      

  Наш Господь, Иисусе  Христе, как сказал, гладя на денежку: «Богу – Богово, а цезарю - цезарево». Душу - Богу, а миру – мирское: нужно платить - плати. Когда ты в Боге находишься, тогда и деньги – только средство, чтоб себя, любимую, побаловать. Я же когда за одну денежку держусь, другую и не впускаю. Я, видать, и деньгам не служу – служила бы, так их у меня поболее бы было. Какова потребность – такой и достаток. Я же ведь как думала – главное, чтобы лежала денежка эта (может, думаю, подрастет. Да только не подрастала, пока я не докладывала). 

       

  Нет, чтоб в себя вкладывать, да жизни радоваться. Мне ж каждая денежка последней казалась, что вот она - и больше не будет. Причем лет семьдесят так думала, и сейчас только заметила -  что  семьдесят лет как-то само все устраивалось. И без меня Господь знал что делать, голодная не сидела.

 

  Посидела я, вся такая обосрамлённая, посидела и успокоилась. А на душе легче стало. Никак опять Эгушка вздумала меня дурить. Рыло свое поганое показало. Еще и чувство вины на меня навесило. А чувствы – они и есть чувствы – не реальность, так, эфемерность. Я хоть заботу Господню почувствовала. И ежели я Бытие есть – так пусть оно обо мне и заботиться – ибо я ему нужная, и для него - ценная, ибо я и есть ОНО.

 

  Вот пойду, Васеньке галстук куплю, а себе – бусики.

  Я теперь себе все разрешила!

 

Целую, Твоя баба Клава

 

---

Письмо восемнадцатое. Моя вторая половинка?

 

  Здравствуй Маня!

  Как  дела? Как здоровье?

 

  А у нас все потихонечку – Зима. Одно только удовольствие и осталось, что с бабами в нашем бабском клубе посидеть, да о том - о сём поговорить, душу отвести. Правда, молодые к нам не часто захаживают, но бывает, что иной раз и заглянут. И вот на днях у нас случай такой вышел. Мы с бабами так рассорились, так оскандалились, в пух и прах. А дело было так:

   

  Как–то мимо дома шла наша соседка – Дарьюшка (она на дальнем конце живет). Идет мимо - молодая, красивая – а глаза печальные. Да и как не печалиться – уж такая семья у них была, такая семья! Так они с мужем жили – душа в душу. У нас во всем селе только одна такая семья и была. Образцово-показательная. И детки такие ладненькие. Да видать судьба черным вороном над ними пролетела да крылами смоляными их счастье–то и попалила. Помер её любимый муж – помер соколик. Уж как она убивалась, как причитала, еле-еле от могилки оторвали. Да только что поделаешь – надо жить, надо детей поднимать. 

 

  Уж почитай годков три прошло, а она все никак не оправится. И все твердит про вторую половинку – дескать, что мужик её, ейной половинкой-то и был. И потому, как живет она теперь разделенная, и все ей не в радость. Всё боится, что с ним там, в свете, не встретиться. Так ежели он – это половинка твой Души – как же так не встретитесь? Это что ж, Душа так и будет порватая  в вечности пребывать?

 

  Нет уж что–нибудь одно: или он - твоя вторая половинка души, и по любому встретитесь, или что-то тут не так. И так мне интересно стало, про эту, Вторую половинку – что пригласила я Дарьюшку, к нам, на огонек – посумерничать. Она баба добрая, не отказала. В тот же день и пришла к Зинке (мы у Зинки собираемся. У неё все равно мужа нет, делать ей нечего, страдать не из-за чего – живет себе, не тужит. Вот мы к ней всем гуртом и ходим). Все чин-по чину. Стол накрыли, угощенья поставили, чаёк налили, а кому и наливочку. Это уж кто что любит. Музыку негромко завели и ну беседовать. 

 

  И все так сначала смирненько было, так спокойненько, пока очередь до второй половинки не дошла. И тут понеслось – одни кричат, есть вторая половинка, а другие – нет второй половинки; третьи книжками романтитскими в нос тычут, а четвертые и вовсе – в  научные книжки полезли. Такой гвалт стоит! Только баба Нюра тихонько в уголке посапывает. Она наливочки с морозца наклюкалась, вот и сморило.

 

  А я сижу смирно, креплюсь, боюсь опять что-то не то ляпну. А сама думаю: это что ж мой Васенька – это и есть моя вторая половина? Это вот она такая лысенькая, пьяненькая и сморщенькая? Не дай Бог! Лучше уж сразу от Души отказаться. Я с ним на этом свете сколько мучилась, так еще и на том он за мной телепаться будет? Я может, на том свете с праведником каким познакомлюсь; я, может, с ним за жизнь потолкую. А тут на тебе – с боку Васенька прилепившись. Ну, какие уж тут разговоры? А Дарьюшка и сама не рада, что разговор этот завела. Сидит, глазами хлопает и определяется - на баталии наши смотрит.

 

  А я вот думаю, что когда мы кого-то хороним, это мы по себе тризну справляем – им там, в свете – хорошо. Все уроки прошли, отдыхают, на кусок хлеба зарабатывать не надо. А мы тут, по жизни, бродим, за жизнь хватаемся, да пинки под зад получаем. Это мы в одиночестве остаемся. Это мы себя брошенными чувствуем. Они в свете, Они и есть свет, который мир наполняет. А может, нам просто стыдно, что живыми остались? Что продолжаем смеяться, надеемся на счастье, что хочется любить и быть любимыми? И хочется с кем-то поговорить, и быть с кем-то рядом. Что ж бобылем-то жить. А тут, вроде бы, как и не удобно. Только это ж ведь не известно, кому больше повезло – тому, кто остался, или тому, кто ушел.

 

  А тогда и вопрос по другому мусолить надо. А как можно в счастии жить, когда в Гондурасе стреляют, а негры не доедают? И когда любимые люди уходят? А ведь счастье - это наше истинное состояние, а его как облачка, установочки закрывают. Ох, не простые вопросы и не простые ответы. Не иначе как опять тут Эгушка с матрицей своей наколдовала. Ведь это ж как – это ж Ум смерть видит, ибо он сам смертен. Это он нам талдычит: видишь – реальность, и в ней есть смерть. Так смертный только смерть и видеть будет. А для жизненности кругом одна Жизнь. Только форма другая. А коли ты глазами Души видеть иные формы можешь, так какие еще доказательства тебе надобны?Скинул Свет пиджак-тело - и чистым светом стал. И это суть наша – ибо от света мы. А разве может быть Свет поделённым? И могут ли у Света быть половинки? Цельные мы

  

 А может, вторая половинка – это когда другой человек настолько тебе соответствует, настолько с тобой на одной волне, настолько с тобой гармонирует, что и кажется нам, что мы как две половинки Целого. И ты ж глянь, как Истина пробивается – мы же чувствуем, это единство. Ты только расширься – отбрасывай разделение. Ты чувствуй, чувствуй эту тонкость, вдыхай запах целостности. Это суть твоя. Ты целостен сам по себе.

 

 А вот когда меня бабы спросили, какие такие думки я обдумываю, я им сказала, что Господь Еву из ребра Адама сделал. И стала она его половинкой. Да только это он тело из частицы Адамовской сделал – а Душу из себя выдохнул. А Бог – по определению целостен. И когда говорят Один он – это значит, что все есть Он. Или она. Или оно. Главное – что всё-всё.

 

 Уж и не знаю, поняли они или нет, но Дашутка наша посветлела. Может что надумает? Баба-то золотая.

    

 Ну все, Маня,

 

 Пошла-ко я спать, а то скоро уже светать начнет. 

 А ты пиши.

 

источник