Б. Беренс
ОРФЕЙ: ОБЕТОВАНИЕ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ


При знакомстве с античными источниками, относящимися к герою настоящей статьи, может возникнуть впечатление, что речь фактически идет о двух параллельных образах — Орфея собственно мифа и Орфея эзотерического предания, хотя за ними обоими, бесспорно, угадывается общий прототип. Так, если в народной греческой религии под этим именем известен полубог, сын речного божества Эагра (согласно другой версии, самого Аполлона) и музы Каллиопы, прославившийся своим дивным певческим даром и погибший вследствие козней враждовавшего с Аполлоном Диониса, то эзотерическое предание изображает его величайшим иерофантом (ἱεροφάντης — знающий будущее) и мистагогом древности (μυσταγωγός, жрец, посвящавший в таинства во время мистерий), создателем религиозно-философского учения (орфизм), воплотившего в себе мистическое начало, присущее духовному опыту древних эллинов.

«Когда собираются погребать тело [усопшего], его родичи предварительно сообщают день похорон судьям и [другим] родственникам, а также друзьям умершего, и подчеркивают, что [такой-то] — называя имя усопшего — собрался перейти реку (διαβαίνειν μέλλει τήν λίμνην). Затем, когда приходят судьи числом сорок три и усаживаются на полукружную скамью, установленную на противоположном берегу реки, на воду спускается ладья, заранее приготовленная теми, кто заботится о такого рода вещах, на ней стоит перевозчик, которого египтяне на своем наречии называют «харон» (χάρωνα). Поэтому они говорят, что Орфей, в древности придя в Египет и увидев этот обычай, сложил мифы об устройстве подземного царства, в чем-то копируя [египетские истории], в чем-то придумывая свое».
(Диодор Сицилийский)

Какую же из этих двух ипостасей следует признать более древней и, следовательно, более точно отражающей прототип? Ответ на этот вопрос следует искать, вопреки ожиданиям, не в Греции, а у народов, населявших соседнюю с нею область — Фракию (территория сегодняшних Болгарии и Македонии). Сегодня можно считать достоверно установленным, что первые «протоорфические» культы возникли именно здесь еще во времена глубочайшей древности и обязаны своим существованием культу Великого Солнечного бога, порожденного лоном божественной Матери-Земли.

Неизвестно каким было его древнейшее имя; не исключено, что именно оно читается в некоторых фракийских посвятительных надписях в форме Ваки (отсюда Вакх, Βάκχος). В современном представлении имена Дионис и Вакх прочно ассоциируются с вином и виноделием. Однако, как убедительно доказал болгарский ученый И.Маразов, первоначальным «дионисийским напитком» была прославленная в мифах и сказаниях индоевропейских народов сома, т.е. настой на основе мухоморов или эфедры, до сих пор широко применяемый в шаманских экстатических практиках. Этому божественному «напитку бессмертия» посвящены сотни и тысячи самых восторженных и вдохновенных строк в священных книгах индоевропейцев — Ригведе и Авесте, где особенно акцентируется его связь с магическими песнопениями.

«Священные заклинания — мантры — произносили жрецы при приготовлении и возлиянии сомы, в состоянии экстаза пелись гимны о соме: «Как ездок погоняет коня, так и пение возбуждает сому». И вместе с тем сама сома, верили авторы священных текстов, рождает гимны, она — отец гимнов, владыка песни, опьяненный сомой подобен певцу: пребывая в экстазе, он одновременно и чародей, знающий силу божественных заклинаний».

Именно в этих архаических представлениях о «напитке богов» и следует искать древнейшие корни легенды о «божественных певцах», которым в их священном опьянении открываются все тайны прошлого, настоящего и будущего.

Помимо культа Диониса-Вакха и параллельно с ним существовал также культ Диониса-Загрея. В отличие от предыдущего, носившего ярко выраженный экстатический характер, этот культ был, прежде всего, инициатическим, т.е. связанным с возрастными инициациями юношей, готовившихся стать полноправными членами мужского сообщества воинов и охотников. Эпитет «Загрей» толковался греками как «Великий ловчий» или «Могучий охотник»,¹ а в самом фракийском языке слово zagre означало «ловчая яма».
___________________________
[1] Ζαγρεύς Загрей, эпитет Диониса в образе быка.

ζά — усилит. приставка со знач. очень, весьма, вполне;
ἄγρα, эп.-ион. ἄγρη ἡ охота, ловля Hom., Soph., Eur., Plat.

Ритуально-инициатические игры юношей включали в себя в качестве обязательного элемента имитацию охоты, в которой роль ловцов играли те, кто ранее уже успешно прошел испытания и удостоился посвящения, а объектами их «охоты» являлись сами инициируемые, облаченные в звериные шкуры.

Последним и решающим их испытанием являлось падение в специально подготовленную яму, символизирующую подземное «царство мертвых», откуда юноши поднимались наверх уже как бы заново родившимися. Видимо, в самой яме они подвергались ритуальной экзекуции, имитирующей убийство, растерзание зверя и возвращение обратно «в человеческий облик».

Помимо этого, столь типичного для позднейшей мифологии Орфея мотива, ее генетическая связь с культом Загрея проявилась и в имени отца Орфея — Эагра (Οἴαγρος).

Таковы два важнейших составных элемента фракийского протоорфического культа: экстатический («Божественный певец») и инициатический («Великий ловчий»). Неизвестно когда именно и в силу каких условий они слились воедино и обрели статус священных мистерий, и было ли к этому событию причастно какое-то конкретное лицо, обладавшее особенно сильнодействующей мистической харизмой («фракийский Орфей»).

Вероятнее всего, это слияние произошло где-то в середине II тыс. до н.э. К этому времени уже должно было оформиться и представление об особой царской и жреческой «династии Диониса», члены которой считали себя потомками легендарных царей Золотого века — Ликурга, Харопса, Эагра и Орфея. Под их руководством и происходили инициации аристократической молодежи, поскольку к этому времени фракийский орфизм сделался в сущности тайной элитарной идеологией высших слоев общества, воинской верхушки и родовой аристократии.

Согласно данным болгарского историка А.Фола, реконструировавшего первоначальную мифологему Орфея на основе совокупности всех доступных к настоящему времени письменных свидетельств и археологических данных, колыбелью протоорфизма на Балканах следует считать восточную часть Родопского горного массива и бассейны рек Марицы и Струмы. Именно там было обнаружено значительное число мегалитических строений, являющихся, как известно, древнейшими культовыми памятниками поклонения Солнцу и солнечному началу в мироздании, а также остатки фракийских гробниц с несомненными следами солярной символики (круговые насыпи из камней — кромлехи, и т.п.). Эти открытия, помимо всего прочего, обнаруживают тесную связь между погребально-хтоническими культами и почитанием Солнца, что характерно и для других архаических традиций.

Празднества и мистериальные церемонии, посвященные «фракийскому Орфею», справлялись в середине февраля и включали в себя в качестве наиболее сакрального элемента инсценировку посещения подземного мира, во власти которого, как считалось, находилось Солнце в зимний период, чтобы потом «воскреснуть» вместе с ним к новой жизни. Вся церемония должна была, прежде всего, внушать непоколебимую веру в бессмертие человеческой души и приучать людей воспринимать жизнь и смерть, наряду с другими дуалистическими началами, как взаимодополняющие элементы единого целого.

Отпрыски благородных фамилий, приобщавшиеся к таинствам, назывались по-фракийски особым словом — «зибитидес» («блестящие»), т.е., видимо, считались посвященными Солнцу. Интересно, что само слово orpheos в древних языках народов Средиземноморья обнаруживает связь с понятиями, означающими одновременно «свет» и «мрак» (символизм «дневного» и «ночного» Солнца).²
___________________________
[2] Orf, urf — древний, возможно, этруро-пелазгийский корень, тот же, что в греческом слове ορφνός, значит «сумеречный», «темный».
ὄρφνη, дор. ὄρφνᾱ ἡ темнота, тьма, мрак; ex. (ὄ. καὴ χάος Plut.);
ὄρθρος ὁ рассвет, утренняя заря, раннее утро; ex. ἔτι βαθέος ὄρθρου Plat., NT. — когда еще чуть брезжил рассвет.

Одной из специфических черт протоорфических «братств» было то, что они являлись сугубо мужскими союзами, куда был закрыт доступ женщинам. Это отозвалось впоследствии в легендах о том, что Орфей был первым, узаконившим и освятившим любовные отношения между мужчинами, и в рассказах о его гибели от рук вакханок, мстивших ему за оскорбление. Впрочем, к таинствам в виде исключения могли допускаться и особо уважаемые за свою доблесть женщины-воительницы, «амазонки», однако они считались как бы сменившими при этом свой пол на противоположный, а предварительно должны были пройти через мистериальный обряд венчания с владыкой мертвых в образе змея.

Позднейший миф о спуске Орфея в Аид за своей женой Эвридикой, погибшей от змеиного укуса, является еще одним характерным примером переосмысления первоначального мотива. В действительности жрецам-«орфеям» предписывалось строжайшее безбрачие, а продолжение Дионисова рода обеспечивалось за счет «священных бракосочетаний» богов с избранными жрицами. Для прочих членов протоорфических братств брак считался в принципе допустимым, но они обязаны были регулярно проходить через особые ритуальные очищения, чтобы не потерять право на загробное блаженство.

То же самое относилось и к вегетарианству и к некоторым другим традиционным в подобных случаях табу. Жрецы также считались наделенными особыми целительскими способностями, оздоровляющими душу и тело, и, ко всему прочему, обязаны были в совершенстве владеть искусством музыкантов и сказителей. Помимо их уже упоминавшейся связи с сомой, это объясняется также тем, что священные учения и установления передавались из поколения в поколение изустно, а поэтическая форма является наиболее удобной с мнемонической точки зрения.

Все эти черты в том или ином виде перешли и в более поздний, собственно эллинский культ Орфея. В греческих источниках можно обнаружить практически весь универсальный набор мифологем, знакомых по кельтским преданиям об Артуре (сами имена «Орфей» и «Артур» (Arthur) являются, в сущности, фонетическими вариантами одного и того же имени): молнию (которая, согласно Страбону, якобы поразила Орфея на Килленской горе); пророчествующую голову, отделенную от туловища; священный напиток, погружающий в состояние «поэтического безумия»; наконец, даже Круглый Стол Артура также был знаком орфикам — это таинственный «Солнечный стол» (ἡλιάς τράπεζα), упоминаемый рядом античных авторов, например, Проклом в комментариях к «Тимею» Платона: «Орфей, познав таинства Вакхова сосуда (κρατήρ), усадил также и многих других [последователей] вокруг Солнечного стола».

Правда, в отличие от героя кельтского предания Орфей не имел выраженной «медвежьей» ипостаси; зато в популярном мифе об еще одном фракийском «богочеловеке», Залмоксисе (Ζάλμοξις), зачисленном греческими авторами в «ученики Пифагора», в качестве важнейшего его культового атрибута фигурирует именно медвежья шкура. Не исключено, что Залмоксис сохранил в себе более архаические, первобытные зооморфные черты, подвергшиеся вытеснению в более высокоразвитом культе Орфея.

Фракийские религиозно-мифологические представления просачивались в Грецию на протяжении многих столетий и здесь трансформировались сообразно с местными понятиями и традициями. Греки, в противоположность фракийцам, уже не признавали «ночное» и «дневное», «подземное» и «небесное» Солнце за одно и то же божество, поделив его соответственно между Дионисом и Аполлоном. Следствием этого явился пресловутый конфликт между аполлоновским и дионисийским началами, который многие исследователи античной культуры и религиозного сознания, начиная с Ф.Ницше, считали едва ли не основной внутренней движущей силой их развития.

Что же касается роли Орфея в этом противостоянии, то он воплощал в себе как бы компромиссный вариант теологической модели; знаменитая легенда о том, как лира божественного певца после его гибели попала в храм Аполлона, а голова — в святилище Диониса, явилась наиболее красноречивым символическим выражением этого компромисса.

Лира Орфея была тем чудесным магическим орудием, при помощи которого он мог погрузить все окружающее в какой-то дивный сон и выполнить свое главное предназначение — примирить полярные крайности, успокоить кипение людских страстей, вообще максимально гармонизировать отношения между человеком и высшими божественными силами, а также внутри человеческого сообщества.

С другой стороны, как повествует миф, Орфею самому пришлось пасть искупительной жертвой распри между богами, олицетворяющими противоположные начала: сперва он терпит неудачу в попытке вывести из подземного царства свою жену Эвридику, т.е. преодолеть барьер между миром живых и миром мертвых, а вслед за тем Дионис, мстя за демонстративное предпочтение, оказываемое Орфеем Аполлону, насылает на него своих беснующихся почитательниц — вакханок, и те растерзывают его на части, так что лишь одна его скорбная тень добирается до Аида.

Смерть Орфея, таким образом, оказывается как бы зеркальным отображением участи самого Диониса, разорванного титанами, что лишний раз высвечивает функцию Орфея как земного дублера Диониса-Вакха.

Вследствие скудости источников довольно затруднительно определить, на каком именно этапе исторического развития Орфей окончательно «натурализовался» в Элладе. Текст знаменитой Паросской хроники датирует начало его деятельности 1398 годом до н.э. По странному совпадению, примерно к этому же времени относится и стенная роспись из так называемого «дворца Нестора» в Пилосе (крито-микенская эпоха), изображающая певца с пятиструнной лирой в руках, восседающего в окружении птиц и зверей; не исключено, что это древнейшее изображение Орфея.

Спустя непродолжительное время ближайший ученик Орфея по имени Мусей и сын Мусея Эвмолп якобы учредили в Афинах великие Элевсинские таинства, чем и объясняется привилегированное положение жреческого рода Эвмолпидов, представители которого считались главными блюстителями традиций и распорядителями священных церемоний.

Однако первые достоверно засвидетельствованные сведения об орфическом культе и учении в Афинах восходят к эпохе тирана Писистрата, т.е. к первой половине VI в. до н.э. При этом факт существования орфизма как самостоятельного мистериального культа в более раннюю эпоху подтверждается тем, что в писистратовых Афинах мы уже обнаруживаем хорошо организованную орфическую «церковь» с высокоразвитой теологией, мифологией и обрядностью, последователи которой прилагали колоссальные усилия к тому, чтобы греческая религия очистилась от наиболее грубых, пережиточных представлениях о природе божественного и прониклась подлинно спиритуальным духом.

Составление канонического корпуса священных текстов орфизма и установление правил посвятительного церемониала античные авторы приписывают некоему афинянину Ономакриту, очевидно, руководившему религиозной реформой при Писистрате. Именно с этой поры в Греции окончательно утвердилось представление, будто человек по имени Орфей был самым первым среди эллинов, кто удостоился от богов посвящения в загробные таинства и передал этот священный дар своим соплеменникам; поэтому отныне фактически любое сочинение, затрагивающее эту тему, приписывалось либо самому Орфею, либо его ближайшим ученикам и преемникам.

Художники охотно изображали Орфея беззаботно играющим на своей лире на фоне мрачного загробного пейзажа (сохранились десятки подобных изображений вплоть до раннехристианских, где Орфей явно стилизован под Христа), а поэты, считавшие Орфея основоположником своего ремесла, с пафосом описывали его трагическую участь. Действительно, образ Орфея — это, пожалуй, наиболее законченное и совершенное мифологическое воплощение архетипической фигуры «божественного певца», приносящего себя в жертву богам преисподней ради восстановления в природе и человеческой душе высшей гармонии.

«Как и младший сын бога (имя «Дионис» здесь поставлено в связь с Dios nusos, «Сын Божий»), поэт связан и с Небом, и с Землей, Подземным царством, с будущим и с прошлым, с жизнью и смертью. Он двигается между этими крайностями и осуществляет медиацию между ними. Для него все связано, все входит в поэтический мир, все рифмуется в этом мире. И младший сын бога, и поэт приносятся в жертву, принимают пожизненную смерть ради достижения бессмертной жизни. Они спускаются в ад… но возвращаются победителями… Отсюда — четкое осознание многими поэтами воли дьявольского, причастного смерти начала в поэтическом творчестве и стремление к самоуничтожению, к жертве»
(В.Н. Топоров).

О силе влияния и жизнеспособности орфизма свидетельствует уже одно то, что он просуществовал более тысячелетия (и как минимум столько же до него — фракийский «протоорфизм»), окончательно исчезнув только вместе со всей античной цивилизацией.

К сожалению, наиболее интересная, то есть обрядовая, собственно мистериальная, сторона орфического культа практически не нашла отражения в сохранившихся литературных памятниках — здесь действовал строжайший запрет на разглашение содержания священных таинств, ибо считалось, что иначе они могут утратить силу.

На основании некоторых источников, например, обнаруженных при раскопках в окрестностях Афин надписей на каменных плитах с текстом устава местной орфической общины можно заключить, что высшим священным саном или степенью посвящения у орфиков являлся Архибакх (ἀρχίβακχος, «Верховный Вакх»);³ другие иерофанты могли носить имена Диониса, Коры и прочих почитаемых в общине богов. Число степеней обычно варьировалось в пределах от пяти до семи.
___________________________
[3] βάκχος ὁ жрец Вакха, вакхант Plat.

Орфические мистерии справлялись по ночам в пещерах или специальных помещениях, имитирующих царство мертвых (модификация фракийской «ловчей ямы»), при таинственном свете рукотворных «ночных солнц» — факелов. Этот интерьер служил фоном для драматического представления, воспроизводившего в лицах культовый миф о смерти и воскресении Диониса, в котором инициируемому отводилась роль самого Диониса. Конкретные подробности этой церемонии практически не поддаются восстановлению; если судить по некоторым изображениям, то в них принимали участие одетые в маски с изображением тех или иных богов жрецы, постоянно сопровождавшие неофита в его подземном путешествии.

Главным ежегодным орфическим празднеством являлись Анфестерии (Ἀνθεστήρια), совершаемые в конце зимы — начале весны, когда Солнце покидает «нижнюю» полусферу и начинает питать и наполнять оживающую природу новой жизненной силой. Основной ритуал Анфестерии заключался в том, что верховная жрица вместе с помощницами собирала воедино тело Диониса-Вакха, растерзанное на четырнадцать частей, и затем магически «оживляла» его и вступала с воскресшим богом в мистический брачный союз при торжественных кликах: «Славься, жених, свет, воссиявший заново!».

Первоначально Анфестерии являлись широко отмечаемым народным празднеством, связанным с почитанием душ усопших предков, но благодаря орфической реформе его содержание было заново переосмыслено и поставлено в связь с таинством мистической реинтеграции, «возрождением в духе».

То обстоятельство, что орфизм сумел вобрать в себя многие черты традиционных народных верований, которым не нашлось места в рамках аристократической «олимпийской» религии, помогает лучше понять причины его столь длительной и устойчивой популярности в античном мире. Подобно своим фракийским предшественникам, посвященные в орфические таинства испытывали своего рода «смерть при жизни», что должно было навсегда избавить их от страха перед умиранием и тем самым обособить среди всех прочих представителей человеческого рода.

Участники таинств очень четко представляли себе, что их ожидает после окончательного расставания души и тела. Об этом свидетельствуют обнаруженные в могилах весьма любопытные золотые таблички с выгравированным на них стихотворным текстом, которые ученые называют «пропусками в рай». В них детально воспроизводилась топография подземного мира, а также особая заклинательная формула, которую требовалось произнести перед стражами царства Аида; естественно, магическая сила этой формулы распространялась лишь на посвященных в таинства. Ниже перевод сводного текста, составленного из нескольких подобных табличек:

«В час, как придется душе покинуть сияние Солнца,
Вправо свой путь ты направь и будь осторожен безмерно
Там, от жилища Аида налево родник ты увидишь,
Возле того родника кипарис возвышается белый,
Но подходить слишком близко к струе родника ты не должен.
Дальше свой путь продолжай, и найдешь ты затон Мнемозины.
Хладный источник оттуда течет; там поставлены стражи.
Станут тебя вопрошать: «Зачем сюда ты приходишь? Кто ты таков? И откуда?»
Им ты (в прекрасных словах) всю чистую правду поведай;
Вот что им скажешь: «Я — сын Земли и звездного Неба:
Род мой ведется с небес; вы это знаете сами.
Весь я от жажды иссох, погибаю! Скорее же дайте
Вечнотекущей струи мне испить, дайте
Прохладной воды Мнемозины,⁴ затоном рожденной.
Чистым к тебе я пришел, о владычица глуби подземной,
Чистая! Евкр и Евбул, и все прочие боги и духи!
Родом блаженным своим и я бы мог похвалиться, —
Но покарали меня бессмертные боги и Мойра … пылающей молнией звездной.⁵
Тяжкую участь я нес за деянья, лишенные правды,
Ныне же вырвался я из жестокого круга страданий,
Быстрой ногою вступил в ограду, желанную людям,
В лоно твое погрузился, царица подземного мира!
Ныне с мольбой прихожу я к чистейшей Ферсефонее,⁶
Чтобы меня благосклонно послала в обитель безгрешных, … ибо владею
Даром самой Мнемосины, который средь смертных прославлен».
И разрешат тебе стражи испить от божественной влаги.
«Счастлив ты ныне, блаженный! Ты стал из смертного богом:
Радуйся ты, испытав, чего не испытывал прежде.
Будешь отныне с иными героями царствовать вкупе,
Ферсефонеи ты узришь луга и священные рощи».
(пер. М. Грабарь-Пассек)

___________________________
[4] Μνημοσύνη ἡ Мнемосина (дочь Урана, одна из Титанид, мать Муз), богиня памяти, помогала удерживать в памяти увиденное и услышанное (Paus. IX 39, 8). HH.
[5] Μοῖρα ἡ Мойра или Мэра (богиня судьбы, смерти или несчастья).
[6] Φερσεφόνεια (Περσεφόνη) ἡ Персефона (дочь Зевса и Деметры, супруга Гадеса-Плутона, владычица подземного царства).

Ныне общепризнано, что первые в античной литературе описания «страны мертвых» (в Одиссее Гомера, песнопениях Пиндара, в Горгии, Государстве и других диалогах Платона) отражают именно орфические представления и в аллегорической форме излагают орфическую доктрину загробного воздаяния и переселения душ.

Под сильнейшим влиянием орфизма находился также великий трагик Эсхил (525-436 г. до н.э.), сам выходец из рода Эвмолпидов и уроженец Элевсина; им были созданы трагедии, специально посвященные теме «страстей» Орфея (напр. «Бассариды»), но, к сожалению, от них уцелело только несколько фрагментов.

Орфические представления о мироздании, о творении мира и человека были изложены в грандиозном поэтическом сочинении под названием «Рапсодическая теогония, или Священная песнь в 24 песнях»; от них в общей сложности сохранилось около 400 строк, дополняемых сделанным позднеантичными авторами общим изложением содержания Теогонии, помогающим восстановить структуру и смысл этого орфического Opus magnum.

В более позднее время (первые века н.э.) были созданы поэма «Орфическая Аргонавтика», где Орфей выводится в качестве главного героя легенды о путешествии аргонавтов за золотым руном, и сборник Гимнов, общим числом 87, посвященных многочисленным божествам и демонам орфического пантеона, с краткими характеристиками их важнейших функций. Этим, а также некоторыми другими второстепенными и весьма обрывочными источниками, практически и исчерпывается весь сохранившийся фонд орфического литературного наследия; что же касается различных вариантов мифологической биографии Орфея, то они создавались людьми, к орфическим таинствам никоим образом не причастными (Аполлоний Родосский, Овидий), и потому могут представлять на сегодняшний день только антикварный интерес.

В целом культурно-религиозный уровень орфической литературы заслужил весьма высокую оценку у исследователей; например, по мнению А.Ф. Лосева, она «представляет собой наиболее зрелый продукт античного мифологического мышления вообще, где каждый древний миф уже получил свое смысловое осознание, насколько античность вообще могла адекватно осознать свою собственную мифологию».

Главное впечатление от знакомства с литературным наследием орфиков таково, что мы имеем дело с комплексом представлений, имеющих крайне мало общего с традиционной «олимпийской» теогонией и мифологией, сформировавшими бытующие ныне представления об этих предметах. Зато в орфизме нетрудно обнаружить множество типологических параллелей и прямых совпадений с древнейшими индоевропейскими, а, возможно, и еще более архаическими мифами творения, следы которых обнаруживаются и у египтян (не случайно такой осведомленный источник, как Геродот, выводил всю орфическую тайную мудрость из Египта), и в памятниках древнеиндийской религиозно-философской литературы.

Это, прежде всего, касается начального этапа миротворения, мыслившегося орфиками как самозарождение в водовороте первичного хаоса Мирового Яйца, содержимое которого — это бытие в его потенциальном, непроявленном состоянии. Эта потенциальность начинает реализовываться, когда из Яйца появляется орфический демиург — Фанес (Φάνης, «Сияющий», «Светозарный»). В космогонии индусских Вед представлена по сути аналогичная модель, только Яйцо именуется Хиранья-Гарб-ха («Золотой зародыш»), Фанес — Праджапати и т.п.; во многом похожую картину рисует и древнейшая космогония гелиопольских жрецов.

Последующий процесс космо- и антропогенеза изображался орфиками в виде шести последовательно сменяющих друг друга мировых эпох или эонов — от «эпохи Фанеса» к «эпохе Диониса». Земля и человек в существующем ныне виде возникли после того, как сын Зевса (царя «пятой эпохи») от владычицы подземного мира Персефоны, «рогатое дитя» Дионис-Загрей был растерзан и съеден злокозненными титанами, созданными богами, чтобы утилизовать таким образом отходы миротворения.

Вследствие этого божественная природа утратила изначально присущее ей единство и нерасторжимость и оказалась плененной низшими силами, разъятой на составные части. Разгневанный Зевс испепелил титанов своими перунами, а из пепла создал первых людей, в которых божественная (дионисийская) природа оказалась уже безнадежно перемешанной с нечистой плотью титанов, символов материального начала. Поэтому человек от самого момента творения обречен быть вечной ареной борьбы противоположных начал внутри своего собственного естества, и главная практическая задача, которую ставили перед собой последователи орфизма, заключалась в том, чтобы благодаря особой системе ритуальных тайнодействий, подкрепленных жесткими моральными требованиями и ограничениями в повседневной жизни (аскеза, вегетарианство), максимально способствовать высвобождению «светлого», духовного, божественного начала из плена материальной стихии.

Души людей, ведущих «истинный» и «праведный» образ жизни, в посмертье обязательно соединятся со своим первоистоком и вновь обретут утраченную некогда божественность, как это наглядно описывается в текстах «золотых таблиц»; всем прочим придется проходить через все новые и новые формы земного существования, или, если речь идет о закоренелых нечестивцах, претерпевать наказания заодно с низверженными титанами в самых мрачных глубинах Тартара. Ведь жизнь — это, согласно учению орфиков, в сущности не что иное, как наказание, которым человек обязан искупить грех титанов, и прожить ее нужно так, чтобы не было необходимости проходить этот путь снова и снова.

Так впервые в рамках религиозных представлений европейских народов возникает детально разработанное учение о загробном воздаянии и реинкарнации, которому суждено сыграть в дальнейшем столь выдающуюся роль в развитии религиозного самосознания.

Последующую ступень эволюции морально-этических и мистико-религиозных представлений орфиков можно наблюдать уже в пифагорействе, где к мистическим экстазам и проповедям «совершенной» жизни добавились начатки научного знания; не случайно кто-то удачно определил пифагореизм как «синтез орфического мировоззрения и математики». И хотя орфики и пифагорейцы внешне почитали различных и даже враждующих между собой богов — Диониса и Аполлона — однако не следует забывать о том, что речь в обоих случаях идет о весьма специфических, мистериальных ипостасях этих богов (соответственно Дионис-Загрей и Аполлон Гиперборейский), воплощающих, прежде всего, их хтонические аспекты, их, так сказать, ночную сторону.

Не случайно оба прочно ассоциировались с образом ночного Солнца — ведь чтобы «Солнце мистерий» смогло озарить своим светом посвящаемого, необходимо, чтобы оно сначала спустилось с небес в преисподнюю…

«В качестве бога страдающего и умирающего (орфический) Дионис преимущественно отождествляется с солнцем запавшим и невидимым, светилом темного царства и сени смертной… Под страшным ликом того, кто увлекает души в подземный мрак, таится лик благостный; тот, кого боятся как смертоносного губителя, сам — страдающий бог… Зевсов отрок, растерзанный Титанами, не кто иной, как тот же Сильный Ловчий, Загрей-Дионис»

Поэтому можно с полной уверенностью говорить о существовании единой и нераздельной традиции орфико-пифагорейских посвящений, наложившей в свою очередь весьма заметный отпечаток и на мировоззрение духовного, мистико-аскетического христианства, подобно тому как религия страдающего «бога-сына» Диониса в решающей степени подготовила античный мир к восприятию христианских религиозных установок и ценностей. Эта линия преемственности превосходно обрисована Д.Мережковским:

«Тень Орфея — Пифагор, так же как сам Орфей — Дионисова тень. «Чистые», «святые» (ὅσιοι, καθαροί) — имя пифагорейцев-орфиков. Так называемая «орфическая жизнь» … в киновиях (κοινόβιος), монастырских общежитиях (то же слово для будущих фиваидских пустынников), южноиталийских городов VI века, — общность имущества, пост, целомудрие, молчание, послушание, — уже настоящее дохристианское «монашество»… «Св. Пифагор», «Св. Орфей», хочется сказать, … в нимбе святости и вошел в христианскую легенду Орфей. В стенописи римских катакомб он — певец-кифаред небесной любви, … а на гематитовой печати гностиков-офитов — распятый на кресте».
(Д.Мережковский «Атлантида» с. 348).

_______________________________