У меня была веселая, совершенно неупорядоченная, разудалая, страдательная, познавательно-несозидательная юность. Я вдруг поняла, насколько веселее она могла бы быть, не будь моих вечных самокопаний. А еще кучи ныне заброшенных пъедесталов и лавровых венков, и вечных гимнов неоперившейся Любви. Почему заносит тебя в "Любовь", как в черную дыру, а потом безжалостно выносит с тем, чтобы ты никогда не вспомнила его имени? И даже этой любви - никогда не вспомнила. Что воспитали во мне эти онегины, воспетые в нетленном банальными рифмами? Нет, это бесцельно вырванные годы. Какое счастье, что были другие. Совсем другие люди.
Ксюша. Ксюха. Милая, оторванная, совершенно издевательски противоречивая, настолько другая, насколько может случиться. Не знаю, все ли было правдой - наркотики, побеги из дому (впрочем, было, даже при мне), случайные мужчины, что-то нежелательное, а потом побег в религию (или, скорее, увеселительная прогулка, это тоже чистейшая правда). Она - все то, что не состоялось, не оформилось, не заключилось в скучный отфлифованный образ. Теперь, я знаю, Ксюша перекрасилась в воронье крыло, пересмотрела взгляды, переехала в Питер и перестала мне писать. И звонить. И перестала быть. Но сначала - должно быть, перестала я. Странно, я не жалею. Уверена, она тоже. Я страшная коллекционерка, я непоправимая эгоистка. Я коллекционирую людей, я складываю людей на полочки своего музея, развешиваю их портреты по стенам своей галереи. Они молчат. Они живут в немых кадрах моего синематографа. Они иногда меня тоже помнят.
Ксюша.. Мы обе были на первом курсе. Я - снова, она - однажды. Ей нужна была зажигалка, мне - точка опоры. И мы остались вполне довольны друг другом в этом отношении.
Я придумала искусственный снег и мы, словно ненормальные, изорвали две пачки тетрадей, а потом у нас был снег. В клеточку. Это был ноябрь. Мы участвовали в политических трениях и считали, что делаем историю. Мы ездили в метро, обвешанные оранжевыми ленточками и стойко выдерживали атаку пенсионеров. Мы почти заночевали в палатке на самой большой площади Европы. Я не помню, чья голова издавала идеи, у нас была одна голова, хотя это были такие разные головы. Ксюша была несостоявшейся пианисткой и актрисой. Она выразительно читала мне Пушкина. Я выразительно аплодировала. Мы сочиняли пародии на Гитлера, мы много курили и посещали баптистскую церковь. Мы делали много чего. Наверное, когда мы сделали все, на что только были способны, пошли титры. И это хорошо, ведь неизвестно, до чего еще додумались бы наши пресыщенные фантазиями умы. И вдвоем додумавшись, мы бы совершенно наверняка воплотили все. Ксюша, я посвящаю тебе свои навеки неизданные стихи. Попроси у меня зажигалку в следующей жизни.