Сретенье. 

Анна Ахматова 

Когда Она в церковь впервые внесла 
Дитя, находились внутри из числа 
людей, находившихся там постоянно, 
Святой Симеон и пророчица Анна. 

И старец воспринял Младенца из рук 
Марии; и три человека вокруг 
Младенца стояли, как зыбкая рама, 
в то утро, затеряны в сумраке Храма. 

Тот Храм обступал их, как замерший лес. 
От взглядов людей и от взоров небес 
вершины скрывали, сумев распластаться, 
в то утро Марию, пророчицу, старца. 

И только на темя случайным лучом 
свет падал Младенцу; но Он ни о чем 
не ведал еще и посапывал сонно, 
покоясь на крепких руках Симеона. 

А было поведано старцу сему 
о том, что увидит он смертную тьму 
не прежде, чем Сына увидит Господня. 
Свершилось. И старец промолвил: 

'Сегодня,
реченное некогда слово храня, 
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня, 
затем что глаза мои видели это 
дитя: Он - Твое продолженье и света 

источник для идолов чтящих племен, 
и слава Израиля в Нем'. - Симеон 
умолкнул. Их всех тишина обступила. 
Лишь эхо тех слов, задевая стропила, 

кружилось какое-то время спустя 
над их головами, слегка шелестя 
под сводами Храма, как некая птица, 
что в силах взлететь, но не в силах 

спуститься. 
И странно им было. Была тишина 
не менее странной, чем речь. Смущена 
Мария молчала. 'Слова-то какие...' 
И старец сказал, повернувшись к Марии: 

'В лежащем сейчас на раменах Твоих 
паденье одних, возвышенье других, 
предмет пререканий и повод к раздорам. 
И тем же оружьем, Мария, которым 

терзаема плоть Его будет, Твоя 
душа будет ранена. Рана сия 
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко 
в сердцах человеков, как некое око'. 

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед 
Мария, сутулясь, и тяжестью лет 
согбенная Анна безмолвно глядели. 
Он шел, уменьшаясь в значенье и теле 

для двух этих женщин под сенью колонн. 
Почти подгоняем их взглядами, он 
шагал по застывшему Храму пустому 
к белевшему смутно дверному проему. 

И поступь была стариковская тверда. 
Лишь голос пророчицы сзади когда 
раздался, он шаг придержал свой немного: 
но там не его окликали, а Бога 

пророчица славить уже начала. 
И дверь приближалась. Одежд и чела 
уж ветер коснулся, и в уши упрямо 
врывался шум жизни за стенами Храма. 

Он шел умирать. И не в уличный гул 
он, дверь отворивши руками, шагнул, 
но в глухонемые владения смерти. 
Он шел по пространству, лишенному тверди, 

он слышал, что время утратило звук. 
И образ Младенца с сияньем вокруг 
пушистого темени смертной тропою 
душа Симеона несла пред собою, 

как некий светильник, в ту черную тьму, 
в которой дотоле еще никому 
дорогу себе озарять не случалось. 
Светильник светил, и тропа расширялась