И было в том доме тихо.
Однажды зайдет путник и оглохнет. Будет бродить по пустым комнатам, и искать того, кто украл звуки. Долго рассматривать рисунки на стенах, и даже не подозревать, что это не краска, а кровь. А рисунки будут воистину великолепны – насыщены болью и чувствами. Красно-бордово-бурые. Теплые и терпкие… путник даже расплачется, а каждая его слезинка с оглушающим звоном будет разбиваться о стеклянный пол, и он вновь обретет слух, но больше он не увидит этого красного чувства. В доме ведь должно быть тихо.
И было в том доме спокойно.
А сердце путника будет еле трепыхаться, в те моменты, когда он будет наблюдать за появлением новых ярких пятен. Красное, растекаясь по стене, будет обретать смысл, понятный только незнакомцу. Впрочем, каждый будет видеть только то, что сам хочет. И время остановится… не будет больше ничего, кроме стука перевозбужденного сердца. И, в конце концов, оно разлетится тысячью осколков, ведь в доме том должно быть спокойно.
И было в том доме одиноко.
Белый дом с ярко красными чувствами мертвых сердец. Пленительная красота не_живой реальности. И каждый, кто посетил его, оставлял в нем что-то нужное, но уже не свое… ранее живое, но все же такое же осколочно_разбитое. Кто-то называл это любовью, кто-то жизнью, но в итоге… «можно было сказать лишь: ты самое худшее, что у меня было.» Ведь в доме том было одиноко… и жила в том доме смерть.
Раскрыть глаза, увидеть где-то впереди свет. Потянуться к нему навстречу, что бы вдохнуть, ведь воздух закончился. Совсем не осталось. Тянуться, но усталость забрала все силы и лишь рука с плеском и тихим шлепком ударилась о борт ванны. Нужен вдох. Один. Всего один…
И тонкие пальцы сжимают белое тело ванны, но нет сил подняться, почти грустно… вдох – вода в легкие… и закрываются глаза, теперь уже все равно… вдох – еще вода с легким привкусом отчаянья.
А сознание отключается. Пальцы разжимаются, и рука с еле слышным плеском погружается в воду…
и жила в том доме…