На самом деле мы c братом никогда не пытались предсказать будущее — мы всего лишь описывали Мир-в-котором-нам-хотелось-бы-жить

Начало здесь

Без родины

Среда, в которую попал Северянин, была далека от литературной петербургской элиты. Это были простые люди — рыбаки, плотники, для которых он был не знаменитый поэт, а барин, дворянин, сын офицера. За это его ценили  и кормили в семье, где он, по сути, был нахлебником.

Дом, где жил Северянин в посёлке Тойла

Оставшись без родины, король поэтов быстро утрачивает былую славу. Его всё реже печатают, тощие сборники выходят мизерными тиражами. Он изредка выступает на вечерах, занимается переводами, но это не давало достаточного заработка. Здесь Северянин жил в большой нужде. Днём он ловил рыбу, а ночью садился в лодку и выезжал на середину реки. И там, где его никто не слышал, он читал свои стихи звёздам, камышам и водяным лилиям. Читал и плакал.

Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман...

Я постиг тщету за эти годы.
Что осталось, знать желаешь ты?
Поплавок, готовый кануть в воду,
и стихи — в бездонность пустоты...

Кому-то что-то о поэте
споют весною соловьи.
Чего-то нет на этом свете,
что мне сказало бы: живи!..

Он пишет уже, главным образом, для себя. Стихи его становятся естественнее, проще, в них звучат грустные ноты тоски по России, по утраченной родине.

От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас...

Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!

И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.

Да и время его, по-видимому, безвозвратно прошло: у русскоязычных эмигрантов были другие проблемы, в Советском Союзе поэта давным-давно забыли, настолько неактуальны оказались его королевы, гризетки и ландо. Да и ему самому в вечном поиске средств к существованию было уже не до пажей и будуаров. Северянин ходил по дворам дач и предлагал хозяйкам свежий улов — полтора десятка окуньков. Чтобы свести концы с концами сам продавал свои сборники. Стучался в гостиничные номера, где останавливались соотечественники - «не купите ли книжку Игоря Северянина с автографом?»
Северянин безуспешно обивал пороги редакций, пытаясь хоть что-то напечатать. Редактор рижской газеты «Сегодня» Мильруд, не зная, как избавиться от не нужных ему стихов надоевшего Северянина, принимает, как ему кажется, мудрое соломоново решение: платить ему ежемесячно пенсию за молчание, с предупреждением, что если тот пришлёт хотя бы одно стихотворение, то пенсии тут же конец: «Может быть, не на ананасы в шампанском, но на табачок и водочку хватит». Северянин был вынужден проглотить и эту обиду — можно представить, чего это ему стоило! В письме другу он пишет: «Положение моё здесь из вон рук плохо. Нет ни работы, ни средств к жизни, ни здоровья. Терзают долги и бессонные ночи». В эти дни он пишет «Поэзу отчаянья»:

Я ничего не знаю, я ни во что не верю,
Больше не вижу в жизни светлых ее сторон.
Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.
Мне ничего не нужно. Скучно. Я утомлен.

Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.
Всюду одна нажива, жульничество и ложь.
Ах, не смотрели б очи! ах, не слыхали б уши!
Лермонтов! ты ль не прав был: "Чем этот мир хорош?"

Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь корыстна.
Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.
В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.
Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.

Он хотел вернуться в Россию, но тут на нём камнем повисла Фелисса. Она наотрез отказалась ехать, боясь, что русские экспансивные женщины отнимут у неё Северянина. Кроме того, её там заставят работать, а она хочет быть праздной. Северянин не решился порвать с ней и скрепя сердце остался.

Пожалуй, самые сильные его стихи — ностальгические, проникнутые тоской по родине. Вот одно из них, предтеча Галичевского «Когда я вернусь...»:

И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию…
Ты шляпу шелковую надень:
Ты в ней особенно красива…

И будет праздник… большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый…

И ты прошепчешь: «Мы не во сне?…»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!

В 1930 году поэт совершил поездку в Париж, где дал два поэзоконцерта.

Париж 30-х годов. Площадь Сен-Мишель

На последнем присутствовала Марина Цветаева.

Вот что писала она в одном из писем: «Единственная радость за все эти долгие месяцы — вечер Игоря Северянина. Он больше чем остался поэтом, он — стал им. На эстраде стояло 20-летие. Стар до обмирания сердца, морщин — как у 300-летнего, но занесёт голову — всё ушло — соловей!»

     Пой, менестрель! Пусть для миров воспетья
     Тебе подвластно все! пусть в песне -- цель!
     Пой, менестрель двадцатого столетья!
     Пой, менестрель!

     Пой, менестрель! Слепец, -- ты вечно зрячий.
     Старик, -- ты вечно юный, как апрель.
     Растопит льды поток строфы горячей, --
     Пой, менестрель!

     Пой, менестрель, всегда бездомный нищий,
     И правду иносказно освирель...
     Песнь, только песнь -- души твоей жилище!
     Пой, менестрель!

«Я всех людей на свете одиноче»

Это был последний творческий взлёт Северянина. В 1935 году он расстаётся с Фелиссой Круут и навсегда покидает Тойлу.

Чем в старости слепительнее ночи,
Тем беспросветней старческие дни.
Я в женщине не отыскал родни:
Я всех людей на свете одиноче.

Последней спутницей его стала учительница Вера  Коренди (Запольская).

С нею они живут в Таллине, Усть-Нарве. Правда, Северянин потом жалел о своём уходе от Фелиссы и называл его «трагической ошибкой». Он так и не смог полюбить Веру — красивую, намного моложе его, которая ухаживала за тяжелобольным поэтом, заботилась до конца его дней. Писал бывшей жене (развода с которой так и не оформил), просил её простить и принять обратно.

Но гордая Фелисса, с трудом сводившая концы с концами и одна воспитывавшая их сына Вакха, измены ему так и не простит.

Она умрёт в 1957 году (в 55 лет), а вот Вера Коренди (по мужу Коренева) проживёт до 1990-го. Но в Таллине, где она обитала всю свою жизнь, её не почитали как жену поэта. И даже не пригласили в 1987 году на торжества по случаю 100-летия со дня рождения Северянина. Воспоминания вдовы, написанные в основном уже в пожилые годы, до сих пор пылятся в госархиве РГАЛИ без публикации.

В Таллине в последние годы Северянин выступал в ресторанах с чтением своих поэз. Это была не та восторженная публика, к которой он привык в Петербурге. Люди приходили сюда развлечься. В стихотворении «Их образ жизни» поэт с раздражением писал:

Чем эти самые живут,
что вот на паре ног проходят?
Пьют и едят, едят и пьют,
и в этом жизни смысл находят.

Один из ресторанов, где особенно часто выступал Северянин, назывался «VILLA MON REPOS». Под впечатлением этой публики поэт пишет саркастическую поэзу:

Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы и налилось вином.
И расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
Вдруг покатило к мясу в шляпе с большим пером.

Мясо ласкало мясо и отдавалось мясу.
И сотворяло мясо по прописям земным.
Мясо болело, гнило и превращалось в массу
Смрадного разложенья, свойственного мясным.

Большое видится на расстояньи

Живя вдали от России, Северянин тем не менее из своего далека видел многое в нашей стране из того, что «лицом к лицу не увидать», гораздо зорче многих соотечественников. Об этом говорит одно из его прозорливых стихотворений, которое смогло быть опубликовано только в перестроечные годы:

Я чувствую, близится судное время:
Бездушье мы духом своим победим,
И в сердце России пред странами всеми
Народом народ будет грозно судим.

И спросят избранники — русские люди —
У всех обвиняемых русских людей,
За что умертвили они в самосуде
Цвет яркий культуры отчизны своей.

Зачем православные Бога забыли,
Зачем шли на брата, рубя и разя…
И скажут они: «Мы обмануты были,
Мы верили в то, во что верить нельзя…»

Когда началась Отечественная война и немцы вступили на территорию Эстонии, поэт был уже тяжело болен. Он не мог эвакуироваться как все общим порядком, с трудом передвигаясь по комнате. Северянин посылает телеграмму Калинину с просьбой прислать за ним из Ленинграда машину, писал Всеволоду Рождественскому с просьбой похлопотать у всесильного Жданова, но помощи так и не дождался. Предпринятая самостоятельно попытка уехать в Ленинград сорвалась и Северянин вернулся в Таллин. А может быть, это было и к лучшему. Кто знает, что было бы с принцем фиалок в сталинской России? Зачем стране социализма лесофеи и златополдни? Одно из его неопубликованных до 90-х годов стихотворение называется «Поэза правительству», полное вызова, горечи и обиды:

Правительство, когда не чтит поэта
Великого, не чтит себя само
И на себя накладывает вето
К признанию, и срамное клеймо.

Правительство, зовущее в строй армий
Художника, под пушку и ружье,
Напоминает повесть о жандарме,
Предавшем палачу дитя свое.

Правительство, лишившее субсидий
Писателя, вошедшего в нужду,
Себя являет в непристойном виде
И вызывает в нем к себе вражду.

Правительство, грозящее цензурой
Мыслителю, должно позорно пасть.
Так, отчеканив яркий ямб цезурой,
Я хлестко отчеканиваю власть.

А общество, смотрящее спокойно
На притесненье гениев своих,
Вандального правительства достойно,
И не мечтать ему о днях иных...

Итоговой для зарубежного периода стала книга Северянина «Классические розы», вобравшие стихи 20-30-х годов.

В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!

Начало цикла «Классические розы». Классический Северянин. Классическая гамма: Мятлев, увековеченный Тургеневым.

Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!

Вертинский берёт это в свой репертуар и поёт на концертах.

Но дни идут — уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!

Эти строки эстонцы выбьют на могильном камне Игоря Северянина.

Он умрёт от сердечной недостаточности в возрасте 54 лет 20 декабря 1941 года и будет похоронен на Таллинском Александро-Невском кладбище.

Эпилог

Если внимательно вчитаться в стихи Северянина, то легко можно заметить его виртуозное владение словом, профессионализм и яркий мир образного письма. Когда увлечение поэзами пошло на убыль и фразы типа «я, белоснежный, печально юный бубенчик-ландыш, шуршу в свой чепчик», то стал проступать истинный Северянин – талантливый и трагичный, пресыщенный фальшью окружающих и искусственностью быта, в котором состояла тогда вся интеллигенция. Он устал веселить всех и быть для одних ярмарочным уродом, для других - новенькой и блестящей погремушкой.
 Его упрекали в пошлости, а он между тем лишь только подсовывал публике зеркальце, скрывая под маской лицо, искаженное гримасой невыразимой боли: «Он тем хорош, что он совсем не то, что думает о нем толпа пустая, стихов принципиально не читая, раз нет в них ананасов и авто…».

И хотелось бы, чтобы знали его не только как певца ананасов в шампанском, но и как автора простых, негромких, щемящих строк, таких, например, как эти:

На восток, туда, к горам Урала,
Разбросалась странная страна,
Что не раз, казалось, умирала,
Как любовь, как солнце, как весна.

И когда народ смолкал сурово
И, осиротелый, слеп от слез,
Божьей волей воскресала снова, —
Как весна, как солнце, как Христос!

Стихотворение это называется «Предвоскресье». Звучит как надежда. Нам так её сейчас не хватает.

Полностью мою лекцию об Игоре Северянине можно послушать здесь:

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/56684.html

20 декабря 1941 года умер Игорь Северянин. 

Первое, что вспоминается при упоминании имени этого поэта — знаменитая строчка: «Я - гений Игорь Северянин...»

Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!

От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!

Эта строчка «Я гений», воспринятая вне контекста стихотворения и целой книги, ставшая своеобразной визитной карточкой поэта, во многом определила и основной тон отношения широкой публики к Игорю Северянину — этакую ироничную улыбку превосходства. Появился даже термин такой - «северянинщина» как некий апогей самомнения и самовосхваления. Однако в этом чуть ироничном самопризнании поэта — не только хвастовство (которого он отнюдь не был лишён), но и действительно внутреннее ощущение, выраженное им прямо и без обиняков: Северянин знал, что он талантлив и не считал нужным это скрывать. Н. Гумилёв позже в рецензии на первый сборник Северянина писал, что тот привлёк его своей непосредственностью, тем, что «первым из всех поэтов настоял на праве быть искренним до вульгарности».

Мой стих серебряно-брильянтовый
Живителен, как кислород.
"О гениальный! О талантливый!" -
Мне возгремит хвалу народ.
И станет пить ликёр гранатовый
За мой ликующий восход.

И всё же какая-то полудетская наивность и непосредственность этих стихов оправдывала грех самодовольства и безвкусия. Бриллиантик таланта бросал свой отблеск на дешёвую бижутерию.

Изысканна, как жительница Вены,
В венгерке дамской, в платье bleugendarme,
Испрыскав на себя флакон вервэны,
Идет она, – и в ней особый шарм.

К ней цужат золотые караваны
Поклонников с издельями всех фирм…
Лишь донжуаны, чьи карманы рваны,
Берут ее глазами из-за ширм…

Изящница, очаровалка, венка,
Пред кем и герцогиня – деревенка,
В ней что-то есть особое совсем!
Изысканка, утонченка, гурманка,
С весталковой душой эротоманка,-
Как у нее выходит: “Жду вас в семь…”!

[\

Поэт Легки оковы бытия…

Так, не томясь и не скучая,

Всю жизнь свою провел бы я

За Пушкиным и чашкой чая.

Г. Иванов

Будьте легкомысленней! Будьте легковернее!

Если вам не спится — выдумывайте сны.

Будьте, если можете, как звезда вечерняя,

Так же упоительны, так же холодны.

Г. Иванов

Георгий Иванов родился 29 октября (11 ноября) 1894 года в Студенках Ковенской губернии в дворянской семье. Его прадед, дед и отец были военными. Юность поэта прошла в Петербурге. Он учился во 2-м Кадетском корпусе, но так и не окончил его. Печататься стал очень рано. Первая публикация Иванова относится к 1910 году, когда он дебютировал в первом номере журнала «Все новости литературы, искусства, техники и промышленности» со своим стихотворением и литературно-критической статьей, в которой под псевдонимом «Юрий Владимиров» пятнадцатилетний поэт разбирал, ни много, ни мало, «Собрание стихов» З. Гиппиус, «Кипарисовый ларец» И. Анненского и «Стихотворения» М. Волошина. Круг общения у юного Георгия Иванова был очень велик. К этому времени среди его знакомых уже были М. Кузмин, Игорь Северянин, Г. Чулков. 5 марта 1911 года одну из своих книг надписал в подарок Иванову Александр Блок.

О Георгии Иванове рассказывает его жена Ирина Одоевцева в мемуарах «На берегу Сены».

«Если бы меня спросили, кого из встреченных в моей жизни людей, я считаю самым замечательным, мне было бы трудно ответить - слишком их много было. Но я твёрдо знаю, что Георгий Иванов был одним из самых замечательных из них. В нём было что-то особенное, не поддающееся определению, почти таинственное, что-то, не нахожу другого определения от четвёртого измерения. Мне он часто казался не только странным, но даже загадочным , и я, несмотря на нашу душевную и умственную близость, становилась в тупик, не в состоянии понять его, до того он был сложен и многогранен. В нём уживались самые противоположные, взаимоуничтожающие достоинства и недостатки. Он был очень добр, но часто мог производить впечатление злого и даже ядовитого из-за насмешливого отношения к окружающим и своего «убийственного остроумия», как говорили в Петербурге. Гумилёв советовал мне, когда я ещё только мечтала о поэтической карьере: «Постарайтесь понравиться Георгию Иванову. Он губит репутацию одним своим метким замечанием, пристающим раз и навсегда, как ярлык». Несмотря на свою не любовь писать биографии, Одоевцева, тем не менее, пишет его биографию для того, чтобы можно было понять их жизнь, которая по её словам «мало походила на то, что принято называть супружеской жизнью. Мне казалось, что мы живём на пороге в иной мир, в который Георгий Иванов иногда приоткрывает дверь». Их семейная жизнь продолжалась 37 лет с 1921 года, по 1958, год смерти Георгия Иванова.

Георгий Иванов пережил несколько сильных увлечений. Он так хорошо рисовал в младших классах, что учитель рисования пророчил ему карьеру художника. Вслед за этим началось увлечение химией, которые чуть не окончились бедой. Он решил приготовить царскую водку во время каникул в спальне у сестры, но при нагреве жидкостей произошёл сильный взрыв, при котором разбилось зеркало, и сгорел купленный сестрой дорогой ковёр. Но сестра его даже не ругала, обрадовавшись тому, что мальчик не пострадал. Правда, после этого она поговорила с учителем химии, и ключ от химического кабинета был у Георгия отобран. А третье увлечение – поэзией он пронес через всю жизнь, войдя в историю русской, вернее всемирной литературы именно поэтом Георгием Ивановым. Небезынтересно отметить, что он хорошо писал сочинения в корпусе, но совершенно не мог запоминать стихи наизусть. Однажды ему было задано выучить стихотворение Лермонтова « Выхожу один я на дорогу». Но он никак не мог сосредоточиться, несколько раз прочитал его, затыкая уши, потом отбросил том. «Ночью, чего с ним никогда не случалось, он проснулся в каком-то необычайном волнении. Ему казалось, что кто-то над ухом произнес: В небесах торжественно и чудно Спит земля в сиянье голубом.., И ему показалось, что потолок раздвинулся, и он действительно увидел землю в голубом сиянии луны. С этой ночи началось его увлечение поэзией. И он начал сам сочинять стихи, в том числе и для «Кадетского журнала».

Вернёмся к личной жизни Георгия Иванова, который в этот период женился на милой француженке, с которой он познакомился у Георгия Адамовича. Брак, безумие которого Иванов вскоре понял, был недолгим, и Габриель с маленькой дочерью вместе со своим отцом уехала во Францию. Незадолго до трагической смерти Гумилёва он восстановил Цех поэтов, добавив в название слово Второй. Этот второй цех поэтов после расстрела Гумилёва и возглавил Георгий Иванов. Говоря о совместной жизни с Ивановым, Ирина Одоевцева приводит два его эпитета от «баловня судьбы» до «поэта – maudit» - проклятого поэта, как называли Иванова в последние годы его эмигрантской жизни, начиная с сорок восьмого года. В воспоминаниях она напишет: « … все удары, сыпавшиеся на нас постоянно, падали на меня, а не на него. И всю жизнь он жил, никогда и нигде не работая, а писал только, когда хотел. Впрочем, хотелось ему это довольно редко, хотя и в «Современных записках» и в «Последних новостях» и в «Днях» он был желанный гость. Он считал, что журналистская работа вредит поэту, а он, прежде всего, считал себя поэтом. К тому же, он был безгранично ленив, а проза, не в пример стихам, давалась ему с трудом, даже когда он был всецело увлечён своей темой». Ирина Одоевцева пишет о том, что они жили вполне безбедно на пенсию, выплачиваемую её отцом, владевшим в Риге доходным домом, а после его смерти в 1932 году – даже богато на полученное от него наследство. Во время войны они жили в Биаррице, устраивая приёмы, в том числе и для иностранных офицеров. Газета со светской хроникой, где чета Ивановых была сфотографирована с английскими офицерами, попала в Париж, где Адамович решил, что Ивановы принимают немецкий генералитет, после чего вся эмиграция отвернулась от них, включая (это показательно!) и друга их семьи – Керенского. Несчастья посыпались на них, Латвия была присоединена к России, немцы реквизировали их дом под Биаррицем, потом его разбомбили, а у Одоевцевой украли купленное на чёрный день золото. Началась эра «позолоченной бедности». В 1945 году в дни Победы они съездили в Париж, где весело провели время. Этому дню Иванов посвятил своё стихотворение: НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ Над облаками и веками Бессмертной музыки хвала - Россия русскими руками Себя спасла и мир спасла. Сияет солнце, вьётся знамя, И те же вещие слова: "Ребята, не Москва ль за нами?" Нет, много больше, чем Москва! Май 1945

Ирина же Одоевцева в предисловии к своим мемуарам обращается к читателям с просьбой любить тех, о ком она пишет. «Ведь всем поэтам больше всего нужна любовь».

Петрарка писал:

«Я не хочу, чтобы меня через триста лет читали. Я хочу, чтобы меня любили».

Нет другой страны, где так любят и ценят писателей, как в России. Здесь считают, что поэты мыслят стихами. И если вы, мои читатели, исполните мою просьбу и полюбите тех, о ком я сейчас пишу, вы обязательно подарите им временное бессмертие, а мне сознание, что я не напрасно жила на этом свете».

 Лев Николаевич Толстой. Дневники. 

Какая цель жизни человека?

<17 апреля 1847 г.>

Перемена в образе жизни должна произойти. Но нужно, чтобы эта перемена не была произведением внешних обстоятельств, но произведением души. Здесь мне представляется вопрос: какая цель жизни человека? Какая бы ни была точка исхода моего рассуждения, что бы я ни принимал за источник оного, я прихожу всегда к одному заключению:

цель жизни человека есть всевозможное способствование к всестороннему развитию всего существующего. Начну ли я рассуждать, глядя на природу, я вижу, что все в ней постоянно развивается и что каждая составная часть ее способствует бессознательно к развитию других частей; человек же, так как он есть такая же часть природы, но одаренная сознанием, должен так же, как и другие части, но сознательно употребляя свои душевные способности, стремиться к развитию всего существующего. Стану ли я рассуждать, глядя на историю, я вижу, что весь род человеческий постоянно стремился к достижению этой цели. Стану ли рассуждать рационально, то есть рассматривая одни душевные способности человека, то в душе каждого человека нахожу это бессознательное стремление, которое составляет необходимую потребность его души. Стану ли рассуждать, глядя на историю философии, найду, что везде и всегда люди приходили к тому заключению, что цель жизни человека есть всестороннее развитие человечества.

Стану ли рассуждать, глядя на богословие, найду, что у всех почти народов признается существо совершенное, стремиться к достижению которого признается целью всех людей. И так я, кажется, без ошибки за цель моей жизни могу принять сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего.

Я бы был несчастливейший из людей, ежели бы я не нашел цели для моей жизни - цели общей и полезной, полезной потому, что бессмертная душа, развившись, естественно перейдет в существо высшее и соответствующее ей. Теперь же жизнь моя будет вся стремлением деятельным и постоянным к этой одной цели.