Лидия Чуковская

…
НЕИЗВЕСТНЫЕ СОТРУДНИКИ ЗНАМЕНИТЫХ УЧЕНЫХ

"Почитай науки, художества и ремесло. Возвысь даже к ним любовь до энтузиазма и будешь иметь истинное уважение от друзей твоих".

Катехизис Общества соединенных славян, п. 7.

В Ленинграде, на Аптекарском острове тянется вершинами в небо, зеленеет, шумит, разрастается Ботанический сад. Минуешь его ограду - и каменный город сразу остается далеко позади, словно за тысячу верст. Здесь зелень, тишина, прохлада, четкие желтые дорожки среди пышных лужаек и рощ. Сквозь листву кленов, берез и дубов сверкают на солнце стеклянные стены оранжерей. Запрокидываешь голову, чтобы разглядеть далекую вершину пальмы, а потом осторожно опускаешься на корточки: маленький кактус лезет из земли, крошечный, как мизинец ребенка. А вот и мичуринский участок: цветы важно покачивают головами, наряженными в бумажные колпачки. Какие диковины вырастут здесь через несколько лет? Ветер, принося смутные, смешанные странные запахи, перебирает зеленые стебли цветов и ветви деревьев и вместе с ветвями колышутся легкие, быстрые тени. Здесь, в этом саду на Аптекарском острове, волею науки и искусства живут цветы и деревья, прибывшие из разных районов мира: вишня Китая, жимолость Японии, бархатное дерево Дальнего Востока, белая береза России, гречиха из Сахалина, чубушник из Канады, сирень с берегов Амура, лиственница из Даурии и казанлыкская болгарская роза... За годы советской власти Ботанический институт Академии наук приобрел мировую славу. Славится он не только своими редкостными экземплярами живых растений, бережно взлелеянных в оранжереях и в парке, но и гербарием - 5 тысяч листов! - и библиотекой - 150 тысяч томов специальных книг! Ботанический институт Академии наук, весь этот гигантский музей живых и засушенных растений, занимающий площадь в 13 гектаров, со всеми своими отделами - парком, гербарием, оранжереями, библиотекой - служит великолепно оборудованной лабораторией для ученых, изучающих многообразный растительный покров республик Советского Союза и зарубежных стран.

Старые деревья Ботанического сада в Ленинграде - сверстники, почти однолетки декабрьского восстания. Если бы у них была память, они помнили бы пушечные выстрелы, доносившиеся из-за реки 14 декабря 1825 года.

Сад заложен был в 1823 году. Когда решено было на территории бывшего "аптекарского огорода" (по которому и остров издавна именовался Аптекарским) учредить настоящий ботанический сад, выбор для исполнения замысла пал на известного московского ботаника Фишера, который долгие годы состоял директором одного из самых замечательных садов Европы - великолепного сада графа Разумовского в селе Горенках под Москвой. Получив назначение в Петербург, Фишер деятельно принялся за работу. Средства на новое учреждение отпущены были крупные. По настоянию Фишера петербургский Ботанический сад после смерти графа Разумовского приобрел у его наследников все наиболее ценное из сокровищ Горенского сада: гербарий Палласа, многотомную библиотеку, коллекции сухих и свежих растений. Таким образом, сад под Москвой, окончивший со смертью Разумовского свое существование, стал отцом Ботанического сада в Петербурге. Фишер на посту директора действовал энергично и умело. В первые же годы сооружены были новые оранжереи, в первые же десятилетия собраны огромные коллекции в Бразилии, Вальпарайзо, на Сандвичевых островах, на Таити. Были предприняты путешествия для исследования растительности Кавказа и берегов Каспийского моря, а в тридцатых годах - экспедиция в юго-восточную Сибирь, на берега Амура, Ангары и Байкала, совершенная замечательным русским ботаником Н. С. Турчаниновым.

Известно, что Фишер, еще в бытность свою директором сада в Горенках, усиленно интересовался флорой Сибири. Горенский сад, главным образом благодаря гербарию Палласа, располагал такой коллекцией сибирских растений, какой не было ни в одном из ботанических садов мира. Но как ни велика была эта коллекция, для полноты представления о флоре разных районов Сибири она была недостаточна. Исполняя научные поручения Фишера и Разумовского, д-р Гельм путешествовал в оренбургских степях, на Урале, в Даурии. Фишер (совместно с ботаником-систематиком Майером) описал множество новых видов цветковых растений Сибири. По распоряжению Фишера Ботаническим садом был приобретен гербарий сибирской флоры, заключавший тысячу видов, у ветеринарного врача В. В. Гаупта.

Во всех статьях старых энциклопедических словарей, во всех очерках, посвященных истории Ленинградского Ботанического сада, мы встретим имена не только Фишера и его сотрудников, но и каждого, самого скромного ботаника-любителя, хоть чем-нибудь обогатившего сад. Но ни в одном из справочных изданий ни крупным, ни мелким шрифтом не обозначены имена декабристов, долгие годы посылавших образцы сибирской флоры в распоряжение петербургских ученых.

Между тем мемуары и письма сибирских изгнанников в своей опубликованной и неопубликованной части хранят следы систематических наблюдений над флорой Забайкалья - наблюдений, которыми узники постоянно делились с центральным ботаническим учреждением России - садом на Аптекарском острове. Из переписки декабристов явствует, что постоянно обменивались письмами с директором Ботанического сада Поджио, Вюлконский, Борисовы, Шаховской. Те небольшие, отрывочные части переписки, которые дошли до наших дней, дают основание думать, что Ботанический сад в лице декабристов имел высокообразованных научных корреспондентов.

В Центральном архиве Восточной Сибири хранится письмо декабриста Федора Петровича Шаховского, адресованное Фишеру, но не доставленное по адресу.

"Я предлагаю вниманию г-на Фишера первые плоды моих трудов", - пишет в этом письме Шаховской. Из письма, помеченного маем 1827 года, ясно, что оно не единственное, что князь Шаховской, оказавшийся в сентябре 1826 года на поселении в Туруханском крае, занялся изучением флоры и посылал отдельные экземпляры в Ботанический сад, в Петербург. Повидимому, наблюдения Шаховского в малоизученном крае представляли для Ботанического сада большой интерес: известно, что Фишер в ответ на посылки Шаховского отправил ему в далекий Енисейск микроскоп и научные книги по ботанике... Письмо Шаховского, не дошедшее до Фишера сквозь рогатки Tpeтьего отделения и сохранившееся в архиве Восточной Сибири, представляет собою статью, написанную в форме дневника, посвященную описанию мхов, лишайников, папоротников, плесневых грибков и водорослей, произрастающих близ Туруханска. Как видно из статьи-дневника, Шаховской не только наблюдал эти растения на воле, определяя их формы, но занимался и специальным разведением папоротников и мхов, чтобы проследить все стадии их развития. Вглядываясь в природу и климат севера, Шаховской хотя и с большою робостью, но все же решается делать из своих наблюдений выводы, и мысль его идет по правильному пути: он устанавливает зависимость растительных форм от специфических особенностей климата. "Здесь ивы не достигают обычно свойственной им высоты и диаметра, - сообщает он Фишеру, - редко встречаются экземпляры от 20 до 40 футов высоты... Все остальные растения этого семейства превращаются здесь в кустарники, как, например, Salix alba (ива, белый таловник), Salix caprea (верба, красный таловник), Pentandra (ветла, черный таловник)". В этих строках, несомненно, речь идет о приспособлении растений к внешней среде, как сказали бы мы теперь.

Но непродолжительной оказалась научная деятельность Шаховского в Туруханском крае. Этого корреспондента Ботанический сад лишился быстро. Заброшенный в глухой поселок, в дикий край, где зима длилась шесть месяцев, где от морозов захватывало дух, а бураны сбивали с ног, измученный разлукой с родными и запрещением переписываться, раздраженный придирками чиновников, которые не стеснялись делать ему выговоры за то, что однажды в церкви он осмелился стать впереди самого окружного начальника, а в другой раз непочтительно на него поглядел, - Федор Петрович Шаховской в 1828 году "впал в сумасшествие" и под воинским караулом помещен был в больницу для умалишенных.

С прочими изгнанниками-учеными жандармы расправлялись столь же круто, но не всегда с такой же быстротой. Некоторым удавалось работать десятки лет. Одними из самых замечательных исследователей сибирской флоры и фауны среди декабристов были братья Андрей и Петр Иванович Борисовы.

В 1841 году Петр Иванович Борисов в письме к Сергею Григорьевичу Волконскому упоминает о постоянной переписке "Академии" декабристов на Петровском заводе с Ботаническим садом в Петербурге, о тех ботанических подарках, которые посылались узниками каземата из Петровского завода Фишеру в Петербург.

Добродушно посмеиваясь сам над собой, Борисов припоминает одну свою случайную ошибку, сделанную при определении вида растения. Но если в Ботаническом саду эта ошибка и была обнаружена, то вряд ли у кого-нибудь хватило духу засмеяться. Судьба декабристов братьев Борисовых - один из них был талантливым живописцем и оба - образованными ботаниками, орнитологами и инсектологами - такова, что вызывает уважение и горечь, а не смех. Среди тяжких судеб русских ученых, в частности декабристов, их судьба, судьба их научных трудов - одна из самых трагических.

Братья Борисовы, отнесенные ко второму разряду "государственных преступников", приговорены были к смертной казни, а после смягчения приговора - к вечной каторге, ограниченной впоследствии пятнадцатью годами. Первая партия декабристов, отправленных после приговора в Сибирь, - Волконский, Оболенский, Якубович, Давыдов, Трубецкой, Артамон Муравьев, братья Борисовы - около года до водворения в Читу провела неподалеку от Нерчинска, в руднике Благодатском. Одиннадцать месяцев в Благодатске были нестерпимо тягостны: в мемуарах и письмах декабристов, в письмах жен, последовавших за мужьями в Сибирь, о месяцах, проведенных в Благодатске, неизменно рассказывается как о поре, самой страшной для узников.

Если бы их не перевели в Читу, а потом на Петровский завод, где, собранные вместе, декабристы добились постепенно более мягкого режима, если бы их оставили в Благодатске, никто из первых восьмерых каторжан не прожил бы более двух-трех лет. Ведь они, по определению управляющего горной конторой, "ремесла никакого за собой не имели, кроме Российского языка и прочих наук, входящих в курс благородного воспитания" - поставлены же были под землей на самую тяжелую работу. Там все они заболевали один за другим и больными выбивали руду под землей, в дурно укрепленных, грозящих обвалами, узких, сырых и темных шахтах; там, на поверхности земли, на горе, они таскали носилки с рудой - по 5 пудов на каждого, а каждый был закован в кандалы; там они жили в вонючих чуланах, где стен и пола не видно было из-за насекомых; там в ответ на бесчеловечие и грубость начальства им пришлось объявить голодовку, которая едва не была приравнена к новому бунту.

И там, в этой смрадной тюрьме, во время редких прогулок, совершаемых в цепях по берегу Аргуни, братья Борисовы первыми из всех декабристов приступили к научной работе, которую не прекращали все долгие годы своей ссылки в Сибирь. Край в отношении фауны и флоры был в конце двадцатых годов действительно еще мало изученным: деятельность знаменитого русского ботаника, исследователя Сибири, Н. С. Турчанинова, только еще начиналась, его классический труд о прибайкальско-даурской флоре был еще впереди, а труды Палласа, совершившего путешествие по Сибири в конце XVIII века и собиравшего растения, были уже недостаточны.

"Братья Борисовы, - сообщает Мария Волконская, - страстные естествоиспытатели, собирали травы и составили коллекцию насекомых и бабочек". Это в кандалах, после работы под землей, в редкие часы прогулок и отдыха! Но сырость шахты и грубость начальства быстро делали свое дело. В официальных ведомостях Благодатского рудника 27 февраля 1827 года появилась короткая пометка: "Андрей Борисов страдает помешательством в уме".

Русская наука свято чтит память своих героев и мучеников: память Миклухо-Маклая, который в тяжелом жару тропической лихорадки поднимался на вершины новогвинейских хребтов; память Седова, который неуклонно стремился к полюсу, одолевая не только льды, но я смертельную болезнь. Братья Борисовы сделали для науки далеко не так много, но не оттого, что им не хватило мужества или воли. Сделали они для науки все, что могли в тех условиях, в которые были поставлены: нет, гораздо больше, чем могли - и в этой безмерной преданности своему делу их сходство с великими людьми русской науки и их право на память потомства. Обязанность историка по клочкам, по жалким остаткам восстановить сделанное ими.

Перед нами два кожаных черных альбома с золотою надписью на каждом: "птички". Они хранятся в Москве у внучек иркутского купца Василия Николаевича Баснина, собравшего замечательную библиотеку, великолепную коллекцию гравюр и гербарий. Василий Николаевич был человек образованный, и в сороковых-пятидесятых годах прошлого столетия дом его охотно посещали декабристы - Бестужевы, Борисовы, Артамон Муравьев. Тогда-то, как видно, и были приобретены Басниным альбомы Борисовых.

Каждой акварели предшествует плотная папиросная бумага. На бумаге надписи по-русски и по латыни: "лесничка, или лесной королек", "снегирь", "пеночка", "короткохвостый сорокопут". Поднимаешь бумагу, будто отдергиваешь занавес - и оттуда глядят на тебя портреты сибирских птиц. Каждый новый портрет кажется еще ярче, еще точнее и выразительнее предыдущего. Работа виртуозна по точности и тонкости исполнения, в первую минуту не верится, что это сделано кистью. Необыкновенно 'искусно переданы все оттенки расцветки - зеленовато-оливковое, желтовато-зеленое оперение пеночки; сероголубая спинка, черная шапочка и красная грудь снегиря; желтовато-оранжевый хохолок королька - и самая фактура оперения - ее нежная шелковистость. Каждая птица сидит на ветке того дерева, где можно встретить ее чаще всего. Она сидит, повернув голову или вздернув хвост, или нацелившись клювом на муху в той трудно уловимой и с чрезвычайной точностью воспроизведенной позе, которая свойственна именно данному виду птиц. Потому-то эти акварели невольно называешь портретами. Как портрет человека, исполненный мастером, воссоздает не только цвет его волос или глаз, но и его характер, так и акварели Борисова с непревзойденной точностью воссоздают не только окраску оперения, выгиб клюва, величину когтей, но и самую повадку птицы. Схематичными, сухими, бледными кажутся рядом с этими произведениями науки и искусства рисунки прославленных альбомов и атласов.

Декабрист Фролов сообщает, что в казематах Петр Иванович занимался научной работой не менее шестнадцати часов в сутки. Камеры братьев Борисовых на Петровском заводе, по свидетельству их товарищей, были настоящим музеем: начав собирать насекомых, засушивать травы и цветы еще в Благодатске, зарисовывать птиц, набивать их чучела еще в Чите, братья Борисовы сильно пополнили свои коллекции по дороге из Читы на Петровский. Здесь, на Петровском, их камеры стали центром естественно-научного изучения края. Жены декабристов, заводские служители, дети несли Андрею Ивановичу и Петру Ивановичу свои находки. И именно отсюда, из Петровского завода, посылали Борисовы вместе с другими декабристами свои корреспонденции и гербарии в Петербург Фишеру, в Ботанический сад, а энтомологические коллекции - в Москву, по-видимому, в "Московское общество испытателей природы".

Это были тихие, молчаливые, скромные люди, всякому готовые помочь и услужить. Преданность их друг другу не имела границ, и с каждым годом они становились все более похожи один на другого. Андрей Иванович не мог жить без Петра Ивановича, а Петр не мог часу провести без Андрея. Воспоминания товарищей и друзей рисуют Борисовых необыкновенно покорными, беззлобными, тихими. О покорности, кротости, тихости свидетельствуют, будто сговорившись, решительно все мемуаристы.

"Он был самого скромного и кроткого нрава, - вспоминает о Петре Ивановиче декабрист Якушкин. - Никто не слыхал, чтобы он когда-нибудь возвысил голос... и с детским послушанием он исполнял требования кого бы то ни было"... Знаменитый врач-сибиряк Н. А. Белоголовый, который в отрочестве учился у Петра Ивановича, рассказывая о своем учителе, не устает с умилением удивляться его "непомерной безобидности" и кротости, его "незлобивости", его "любящей душе".

Однако эти кроткие люди были не только мучениками, но и героями; кроткие с товарищами по несчастью, с родными, с соседями, с детьми, "никогда не возвышающие голос", они умели возвысить его в защиту угнетенных, громко и непреклонно говорить с угнетателями. "Что за бойцы, что за характеры, что за люди!" - писал Герцен в одной из своих статей о декабристах, и его восторженное восклицание вполне приложимо к Борисовым. Ведь это Андрей Борисов отвечал на следствии судьям: "законы ваши не правы; твердость их находится в силе и предрассудках". Ведь это "послушный" Петр Борисов повторял накануне восстания товарищам: "Народ должен делать условия с похитителями власти не иначе, как с оружием в руках, купить свободу кровью и кровью утвердить ее"... Эти кроткие, тихие люди были стойкими революционерами, основателями самого демократического из тайных декабристских обществ.

В отличие от учредителей Северного и Южного обществ, в значительной своей части аристократов и богачей, братья Борисовы были безвестными бедняками, без денег, без поместий, без связей, офицерами одного из расквартированных на Украине армейских полков. И они вербовали в свое общество таких же обездоленных, какими были сами.

"Члены Общества соединенных славян представляют собою главным образом безземельное, "пролетаризированное" дворянство, жившее "с одного жалованья", - пишет проф. Нечкина в специальном исследовании, посвященном этому тайному обществу. - В мелком чиновнике, в беглом крестьянине, подделывавшем дворянский паспорт... в мелком шляхтиче... они чувствовали близкого человека, думавшего так же, как они".

В 1823 году братья Борисовы, прапорщики артиллерийской бригады, стоявшей в Новоград-Волынске, встретились там и подружились с молодым образованным шляхтичем Юлианом Люблинским, высланным из Варшавы, и вместе с ним положили начало Обществу соединенных славян. "Мы все есть славяне и от одного племени происходим", - восторженно твердил Люблинский. Друзья целыми ночами толковали о будущем, когда славянские народы, свергнув иго иноземцев, покончив с самодержавием, соединятся в счастливую свободную семью. Целью общества было уничтожение монархии и создание федерации освобожденных славянских народов. Средством почиталась глубокая, тайная, рассчитанная на долгие годы пропаганда среди офицеров, солдат и крестьян. "В народе искали они (славяне) помощи, без которой всякое изменение непрочно", - писал об Обществе соединенных славян один из его ревностных членов, Горбачевский. Но события надвигались быстро, деятельность Общества не могла состоять из одной пропаганды. Летом 1825 года во время маневров под местечком Лещины Общество соединенных славян по воле большинства его членов слилось с Южным обществом. Руководили "южанами" Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин; членами его были офицеры с большими придворными и военными связями; рассчитывали "южане" не на медленную пропаганду в народе, а на быстрый военный переворот. Братья Борисовы были против слияния двух обществ, но когда в ответ на события в Петербурге 29 декабря 1825 года в деревне Трилесы, в пятидесяти верстах от Василькова, вспыхнуло восстание Черниговского полка, руководимое Муравьевым, Борисовы, находившиеся со своей бригадой в Новоград-Волынске, честно исполнили революционный долг. Они употребили все свои силы, чтобы расширить восстание, поднять войска и идти на помощь Черниговскому полку, ожидавшему подкреплений.

- Мы должны погибнуть, - говорил брату кроткий Андрей Борисов, - нашему выбору предоставляется или смерть, или заточение. Мне кажется, лучше умереть с оружием в руках, нежели жить целую жизнь в оковах...

Петр соглашался с братом. Нельзя было терять ни минуты. Они сделали все, чтобы умереть с оружием в руках, но их ждали оковы. Они разъезжали от роты к роте, рассылая во все концы горячие призывы к восстанию. Они намеревались, собрав роты, разбросанные вокруг Новоград-Волынска. и захватив артиллерию, идти на Житомир, а оттуда на Киев, на Бобруйск, на Москву... А там - там свержение монархии и великая федерация братских славянских народов. "Целию сего общества, - пояснял впоследствии в своих показаниях Петр Борисов, - есть введение в России чистой демократии, уничтожающей не токмо сан монарха, но и дворянское достоинство и все сословия, и сливающей их в одно сословие - гражданское". Но скоро из Василькова, из Белой Церкви поползли страшные слухи о разгроме восставшего полка, об аресте Муравьева и Бестужева-Рюмина. Слухи росли: тот арестован, тот застрелился, тот бежал, но по дороге схвачен. Вскоре следствие дозналось о существовании "Общества соединенных славян" и братья Борисовы были арестованы и отправлены в Петербург, в крепость. В феврале 1826 года Следственный комитет уже отмечал в своих протоколах "чрезвычайное упорство и закоснелость Петра Борисова" и просил у царя разрешения заковать его. Царь милостиво разрешил...

Как и для многих декабристов, как ранее для деятелей французской буржуазной революции, а позже для Герцена, любимым чтением братьев Борисовых в юности были "Сравнительные жизнеописания славных мужей" Плутарха. Со страниц этой книги смотрели на русских революционеров-дворян герои Греции и Рима - Брут, защитник римской вольности от посягательств самовластия, Гракхи, непреклонные слуги народа, Цицерон, Ликург, Демосфен - те, кого греческий писатель представил образцами гражданской доблести и героического патриотизма. Знаменитые ораторы и воины, доблестные граждане древних республик для многих декабристов стали близкими живыми людьми, чьи имена прочно вошли в обиход. Недаром оды и послания Рылеева, зовущие к бою, обличающие тиранов, пестрят именами Брута, Катона, Кассия.

Тиран! вострепещи! Родится может он
Иль Кассий, или Брут, иль враг царей, Катон! -

восклицал Рылеев в послании "К временщику", под которым, как все понимали, надо было разуметь Аракчеева... Недаром Петр Борисов в юности в письмах к друзьям подписывался именем древнего греческого философа-изгнанника, Протагора, а один из его товарищей - именем доблестного "врага царей", Катона... На следствии братья Борисовы не посрамили своих любимых героев. Братья Гракхи могли бы позавидовать их преданности друг другу и их гражданскому мужеству. На допросах Борисовы не назвали ни одного из своих товарищей по тайному обществу и каждый из них брал все вины и преступления на себя, стараясь выгородить брата.

"Против показаний брата моего, отставного подпоручика Борисова первого, - заявил на следствии Петр Борисов - я должен сделать нижеследующие возражения. Он делает себя более виновным, нежели есть в самом деле, единственно для того, чтобы смягчить заслуженное мною наказание, обратив часть оного на себя самого". За этим заявлением следовал целый перечень проступков, наиболее предосудительных в глазах начальства.

...В 1839 году, закончив сроки каторжных работ, братья Борисовы переведены были на поселение в село Подлопаточное. Тут ждало их новое горе - единственное, которое в силах было сломить их. Припадки уныния и подавленности участились у Андрея Ивановича и, хотя они не представляли никакой опасности для окружающих, генерал-губернатор, считая их признаками "помешательства в уме", приказал поместить Андрея Ивановича в лечебницу для умалишенных. Напрасно Петр Иванович в слезном письме объяснял губернатору, что разлука убьет Андрея, что они "необходимы один для другого", напрасно молил, как милости, чтобы и его заперли вместе с братом в сумасшедший дом. Не скоро губернатор внял его мольбам. Петр Иванович каждый день писал Андрею Ивановичу горестные письма, уговаривая его не терять надежды на свидание и подписываясь: "твой до гроба Петр Борисов". Наконец, несчастного Андрея выпустили из дома умалишенных и обоих братьев поселили в селе Малое Разводное под Иркутском, неподалеку от старых товарищей - Сергея Волконского и Артамона Муравьева. В крошечном домике, окруженном заваленным снегом двором, потекла трудовая, одинокая, полуголодная жизнь. Денег никто им не мог посылать из России: напротив, они сами еще должны были посылать на пропитание единственной оставшейся в живых сестре. Петр Иванович за небольшую плату давал уроки детям; Андрей Иванович окантовывал гравюры, переплетал книги, исполнял мелкие заказы, доставляемые ему товарищами-декабристами или В. Н. Басниным. По-прежнему оба брата занимались естественными науками, приводя в порядок, классифицируя и сортируя коллекции, привезенные из Петровского завода, изучая птиц, растительность, насекомых Прибайкалья. На подоконниках грудами один на другом лежали альбомы с искусными портретами птиц и цветов; на полках, издавая нежный запах сухой травы, покоились папки гербария; с высоких подставок, широко расставив крылья, смотрели на стареющих братьев стеклянными, неподвижными глазами набитые соломою птицы. Казалось, они сторожат тишину, поселившуюся вместе с братьями в маленьком домике: больной Андрей не выносил шума, не выносил человеческих голосов, не желал видеть никого, кроме брата. Стоило кому-нибудь невзначай показаться в дверях, и Андрей со стоном убегал к себе в комнату. С годами братья становились все более похожи один на другого и в то же время чем-то неуловимым на больших грустных птиц, глядевших с подставок остановившимися стеклянными глазами. Петр Иванович с маленьким личиком, изрезанным морщинами, в потертом халате сухими пальцами писал акварелью цветы. Он сидел с утра у окошка, не разгибая спины, и к сумеркам на бумаге расцветали яркие орхидеи, причудливые "венерины-башмачки"... Андрей Иванович с таким же маленьким личиком, в таком же потертом халате сухими пальцами накалывал на булавки бабочек. Ничто не нарушало тишины. Тяжело вздыхал Андрей Иванович; Петр Иванович на цыпочках, чтобы не обеспокоить брата, выходил подышать на крыльцо. Пыльные лопухи летом и глубокие снега зимой встречали его во дворе.

На мертвый двор редко приходили вести из широкого мира. А если бы они приходили - тяжелее или легче было бы обитателям тихого домика? Декабрист Завалишин сообщает о важном научном открытии Андрея Ивановича: оказывается, в Сибири он не только "собрал замечательную коллекцию насекомых", но и "придумал сам новую классификацию, совершенно тождественную с тою, которая гораздо спустя уже была предложена Парижской академии и принята ею". Знали ли об этом событии братья Борисовы, и радостью было оно для них или горем? Петр Иванович, по словам того же мемуариста, "нарисовал акварелью виды всех растений даурской флоры и изображение почти всех пород птиц Забайкальского края". Гербарии братья посылали в Петербург Фишеру, в Ботанический сад; энтомологическую коллекцию, по свидетельству одного из их товарищей, Басаргина - в Москву, специалистам-зоологам. Но лестные толки, которые эта работа возбудила в Москве, не доходили по милости Третьего отделения до тихого домика в Малой Разводной. Здесь неслышно вздыхал Андрей Иванович, молчали птицы, молча горбился у окна Петр Иванович.

Один из товарищей-декабристов выхлопотал для Петра Борисова заказ: описать сибирских муравьев и скорпионов. Темнело, и Петр Иванович все ближе придвигал бумагу к окну. Снег, заваливший окно, слабо освещал стол и бумагу. "По свидетельству французских путешественников... на берегах Амура встречаются три рода скорпионов разных цветов, - писал Борисов, - серые, зеленые и красные. Я не думаю, чтобы это было справедливо".

Работа Борисова о муравьях не была напечатана, так и осталась в рукописи: в литературе имеются случайные сбивчивые известия, будто рисунки Петра Ивановича были куплены за бесценок приезжим чиновником, награвированы на стали в Лондоне и опубликованы без имени автора в каком-то альбоме в Петербурге. "Желаю сохранить труды, относящиеся единственно к науке", - писал Сергей Волконский Ивану Пущину из Иркутска в Ялуторовск 1 октября 1854 года под свежим впечатлением от внезапной смерти обоих Борисовых. Старый декабрист много сделал для своих товарищей, но сохранить их научные труды ему не удалось.

Громкий крик нарушил в одно холодное утро тишину маленького домика. Войдя в комнату брата, Андрей Иванович нашел Петра Ивановича мертвым. Петр скончался от удара во сне. В припадке умоисступления Андрей попытался было сначала поджечь дом, а потом сделал из веревки петлю и повесился. Можно ли назвать этот страшный конец естественной смертью одного брата и самоубийством другого? Нет, гибель братьев Борисовых - это медленное убийство, совершенное Николаем I и Третьим отделением. Соседи, подоспевшие слишком поздно, известили о несчастье Сергея Волконского. "Два брата опущены в одну могилу, - писал Волконский Пущину после похорон, - и прах их будет неразделен, как вся жизнь их с детства, в гражданском быту и в тюрьме, и в ссылке".

Что сталось с бумагами Борисовых? Что сталось с их научными трудами? Работа о муравьях хранится в Историческом музее в Москве, два орнитологических альбома - у внучек В. Н. Баснина. Но ведь это - ничтожные остатки того, что сделали для изучения Сибири братья Борисовы. Где ценные коллекции насекомых Забайкалья, отправленные некогда из Петровского завода в Москву? Какие экземпляры забайкальских растений, хранящиеся, быть может, и теперь в гербарии Ботанического института в Ленинграде, были посланы когда-то директору Фишеру учеными, закованными в кандалы? Внук декабриста Сергея Волконского указывал, будто несколько альбомов Борисова долгие годы хранились в личной библиотеке царя Николая II. Но вряд ли это указание правильно, да и что сталось с альбомами дальше?..

И только одно старое издание, один толстый фолиант украшен фамилией Борисовых, храня и по сей день след их научной работы. Странно: это не сочинение о муравьях или травах, не портреты цветов или птиц. Это - климатологический атлас, выпущенный директором Главной физической обсерватории Вильдом в 1881 году. Оказывается, в Сибири Борисовы занимались не только фауной и флорой, хотя об их метеорологических наблюдениях нет упоминаний ни в мемуарах, ни в письмах. Г. Вильд, директор Главной физической обсерватории в Петербурге, был широко известен своими научными трудами по метеорологии и своей нелюбовью ко всему русскому. Заведуя с 1868 года одним из крупнейших научных учреждений России, Вильд требовал, чтобы в лабораториях и залах Главной физической обсерватории говорили исключительно по-немецки, чтобы и труды по метеорологии печатались только на немецком языке. Результаты своих научных изысканий он тоже публиковал по-немецки, основываясь в них, однако, на тех данных, которые собраны были трудами русских наблюдателей. Искаженными, обезображенными выглядят фамилии русских людей и названия городов, напечатанные на страницах толстого тома немецкими буквами. "Tschita" - Чита - напечатано на 320-й странице атласа, составленного Вильдом. "Herr Borissow" - г-н Борисов, сосланный за политические преступления, производил в Чите с октября 1827 года до июля 1830 года (и позднее в Петровском) метеорологические наблюдения. Результаты этих наблюдений, которые до сих пор не были опубликованы, хранятся в архиве Главной обсерватории". Таким образом, метеорологические наблюдения братьев Борисовых (или одного из них) в Чите и на Петровском заводе, одолевавшие преграды начальства, оказались в распоряжении ученых Главной физической обсерватории и помогли климатологам определить для Сибири "ежемесячные средние температуры, приведенные к многолетним средним и к уровню моря", которые через двадцать семь лет после смерти Борисовых опубликовал Вильд в своём атласе. И Борисовы, не единственные из декабристов, вложили свой труд в дело изучения климата Сибири. Декабрист Митьков, поселенный в 1836 году, после отбытия каторги в Красноярске, в течение девяти лет - с 1838 по 1847 - вел тщательные метеорологические записи. Вскоре по приезде в Красноярск он начал отмечать температуру, осадки, облачность, давление и ветры. Наблюдения Митькова впоследствии вошли в тот же атлас Вильда, что и наблюдения Борисовых. Но еще значительно раньше, чем их использовал Вильд, им сильно посчастливилось: напечатанные в 1864 году в "Своде наблюдений, произведенных в Главной физической обсерватории и подчиненных ей обсерваториях", они оказались в поле зрения великого русского ученого, основателя русской климатологии, А. И. Воейкова, и в 1871 году он воспользовался ими для составления таблицы средних температур в Сибири и Восточной Азии.

Тридцатые и сороковые годы прошлого века, когда декабристы, оказавшись в изгнании, начали собирать материал для исследования климатических особенностей разных районов Сибири - одни в Чите и на Петровском, другие в Селенгинске, третьи в Красноярске, в Вилюйске, в Ялуторовске, - были годами повышенного интереса русских ученых к проблемам климатологии. Это был канун создания первого центрального государственного метеорологического учреждения в мире - Главной физической обсерватории. Первым, кто, как известно, указал на ту огромную роль, какую может сыграть метеорология в земледелии и мореплавании, был великий русский ученый Ломоносов. В Сибири еще в тридцатых годах XVIII века была организована Северной экспедицией Беринга целая сеть метеорологических станций. Велись метеорологические наблюдения и во многих странах Европы. Но велись они без общего плана и потому без больших научных результатов. Ломоносов ратовал за организацию большой, разветвленной по всем странам мира, сети однородно устроенных, ведущих точные и согласованные наблюдения метеорологических станций. "Предсказания погоды... от истинной теории о движении жидких тел около земного шара, то есть воды и воздуха, ожидать должно", - говорил он. Он настаивал на том, что наука, земледелие и мореплавание сильно выиграли бы, "когда бы в различных частях света в крупных государствах... учредили бы самопишущие метеорологические обсерватории, к коих расположению и учреждению с разными новыми инструментами имею новую идею".

Но требовательный голос Ломоносова прозвучал слишком рано и в XVIII веке не был услышан. Только 1 апреля 1849 года идея Ломоносова, подхваченная академиком А. Купфером - физиком, химиком, философом, минералогом, привела к созданию первой физической обсерватории в мире, - учрежденной "для производства физических наблюдений... и для исследования России в физическом отношении" - Главной физической обсерватории при Институте Корпуса гражданских инженеров в Петербурге. "Вот Россия основала без всякого шума Главную физическую обсерваторию, имеющую огромное значение, - с завистью писала французская газета "Век". - Ничего подобного нет до сих пор нигде в Европе".

Декабристы - образованнейшие люди своего времени - не могли не знать об идеях Ломоносова, о настойчивых предложениях Купфера. Купфер был сверстником большинства из них и в начале двадцатых годов в Петербурге с большим успехом читал публичные лекции о погоде, пытаясь объяснить ее "прихоти" общими законами физики. Оказавшись после катастрофы 14 декабря в Сибири, стране, тогда еще столь мало изученной, в этой, по выражению академика Миддендорфа, "стране чудес", чьи "самые мелкие особенности обусловлены климатом", декабристы, сосланные на каторгу и на поселение, почувствовали себя как бы некоей ученой экспедицией, призванной всесторонне исследовать бескрайние просторы Сибири.

"У сибиряков почти везде под руками материал, которого давно ждут знатоки дела..., - писал академик Миддендорф. - Цену здешним наблюдениям придает самая местность". И вот, повинуясь никем не названному полномочию, с глубоким чувством ответственности перед родной страной декабристы на каторге и в ссылке начинают собирать материал, которого "ждут знатоки дела": Шаховской исследует мхи и водоросли Туруханского края, Борисовы - насекомых, птиц, растения Забайкалья, Александр Бестужев - песни и сказки якутов, Николай - экономику, быт и народное творчество бурят, Митьков, Борисовы, Якушкин, Муравьев-Апостол, Беляевы, Якубович и тот же Николай Бестужев - климат. В сущности, это естественное продолжение той работы, какую до 14 декабря вели будущие декабристы; работы по изучению природных богатств нашей Родины, ее производственных возможностей, ее торговых путей, военного могущества, истории. Вспомним деятельность Батенькова и Штейнгеля, Чижова, Торсона, Николая Бестужева. После катастрофы 14 декабря силы их оказались поневоле сосредоточенными не на изучении всей страны, а лишь одной ее части - Сибири. Узники приняли на себя почетные обязанности сибирских корреспондентов журналов и научных институтов России: "Горного Журнала", "Московского общества испытателей природы", Ботанического сада, созданного в Петербурге в 1823 году, Главной физической обсерватории, открывшейся только в 1849-м, но готовившейся к открытию значительно раньше. И мало этого: обязанности деятельных участников всех научных изысканий, предпринимавшихся в ту пору в Сибири русскими и иностранными учеными.

В самом деле, не было буквально ни одной экспедиции, посетившей Сибирь в те годы, когда там на поселении жили декабристы, в которой изгнанники, вопреки воле начальства, не приняли бы посильного участия. Декабристы помогали им всем: и А. Ф. Миддендорфу, исследовавшему в начале сороковых годов север и восток Сибири; и астроному Федорову, командированному Пулковской обсерваторией в Сибирь для астрономического определения сибирских городов; и Гумбольдту, совершившему в 1829 году по приглашению русского правительства путешествие по Сибири - через Средний Урал на Алтай вплоть до китайской границы; и Эрману, который приехал в Сибирь с целью изучения земного магнетизма под различными долготами и широтами; и лейтенанту Дуэ, обследовавшему берега Лены; и Лессингу, который посетил Саянские горы для барометрических измерений и для исследований растительности. Все они оставили сочинения о своих путешествиях, занимающие иногда несколько томов, и хотя декабристы щедро делились с ними своими познаниями о крае, - прямые ссылки на этот источник мы найдем далеко не везде. И это совершенно понятно. Всякое упоминание имени декабристов, даже по чисто научному поводу, могло сделать еще более тяжкой и без того нелегкую судьбу изгнанников. Вспомним, какие неприятности постигли Чижова, когда в "Московском наблюдателе" оказались напечатанными его стихи...

Характерная история произошла с Семеновым и Гумбольдтом. Когда в августе 1829 года, совершая свое путешествие по Сибири, в Омскую область прибыл Гумбольдт - генерал Сен Лоран, управляющий областью, желая угодить знаменитости, прикомандировал к Гумбольдту Степана Михайловича Семенова, ссыльного декабриста, отправленного в Омскую область на службу. Сен Лоран справедливо полагал, что Семенов, человек широко образованный и хорошо знающий край, может быть экспедиции чрезвычайно полезен. Гумбольдт с благодарностью принял совет управляющего и предложил Семенову сопутствовать экспедиции в осмотре достопримечательностей области. Из путевого журнала чиновника горного ведомства Меньшенина, прикомандированного к Гумбольдту, мы узнаем, что интересовало экспедицию и кого опрашивали ее члены по дороге из Усть-Каменногорска в Омск. Они осматривали крутые берега Иртыша, изверженный гранит, лежащий на глинистом сланце, поражаясь "грозным и картинным утесам"; "беседовали, - сообщает Меньшенин, - со старшинами племен кочующих и купцами Средней Азии о торговле, о положении некоторых азиатских городов и о пути караванов". В самом Омске они посетили суконную фабрику, "войсковое казачье училище" и "азиатскую школу", где Гумбольдт "встречен был речами, говоренными воспитанниками на монгольском, маньчжурском и других языках".

По-видимому, Семенов давал ученому какие-то ценные объяснения по поводу виденного экспедицией, потому что когда осенью 1829 года, закончив свое путешествие и собираясь уезжать из России. Гумбольдт получил прощальную аудиенцию у царя, - он в беседе с Николаем I счел своим долгом в самых лестных выражениях упомянуть о Семенове. Очень возможно, что при этом им руководило желание облегчить участь ссыльного.

Гумбольдт был искусным царедворцем, проведшим всю жизнь при королевском дворе. Но тут он совершил непростительный промах. По-видимому, титул "Августейший покровитель наук", который присвоил себе Николай I, всю жизнь удушавший науку, ввел путешественника в заблуждение. "Я был поражен и восхищен, ваше величество, - сказал Гумбольдт с многозначительной улыбкой, - встречая в самых отдаленных углах вашей необъятной империи истинно образованных людей". И на вопрос императора, наклонившего к нему свое глуховатое ухо, кого он имеет в виду, Гумбольдт, все так же приятно улыбаясь, назвал Семенова. Гумбольдту Николай I ничего не ответил, но на следующий день в Омск поскакал курьер с депешей, объявляющей высочайшее неудовольствие Сен-Лорану и приказ немедленно перевести Степана Михайловича Семенова обратно в Усть-Каменногорск канцелярским служителем... Небезопасно было для ссыльных декабристов принимать участие в ученых экспедициях!

В 1843 году академик Миддендорф, совершая на лошадях, на собаках, на оленях трудное путешествие на север от Красноярска вдоль скованного льдами Енисея, встретился в селе Назимове с сосланным декабристом Якубовичем.

По инструкции Академии наук, составленной для экспедиции Миддендорфа знаменитым антропологом, зоологом и географом, академиком Бэром, одной из главных задач экспедиции было изучение растительного и животного мира на Крайнем Севере. Таймырский край и прилегающая к нему местность вокруг северного течения Енисея, в том числе и те места, где между Енисейском и Туруханском был поселен Якубович, те места, где материк Азии одинаково отдален от влияния теплых океанов, Атлантического и Тихого - представляли для изучения климата, животного и растительного мира особый интерес. Увидев в Якубовиче человека образованного и дельного, академик Миддендорф поручил ему производить барометрические и метеорологические наблюдения, собирать сведения о минералах, о золотоносных речках и составить статистическое описание волости. И что же? Узнав об этом предложении, сделанном ссыльному декабристу знаменитым ученым, генерал-губернатор Восточной Сибири поспешил дать гражданскому губернатору Енисейской губернии следующие указания:

"Якубович... может заняться этим не иначе, как под условием, что сочинения его по каким бы то ни было предметам не будут напечатаны и изданы в публику ни под каким собственным его именем, ни под псевдонимом, но что они будут сообщены г-ну Миддендорфу только как материал для собственного его употребления или для собственных его сочинений с тем, чтобы тот ни в каком случае не объявлял перед публикою, от кого получил их, и пользуясь ими, вовсе не упоминал бы имени Якубовича".

Миддендорф вынужден был в точности исполнить предписание генерал-губернатора и, получив от Якубовича материал, имени его нигде не упомянул, но зато он упомянул название того места, где жил Якубович - село Назимово, к северу от Енисейска - и есть основание считать, что, например, сведения о границах произрастания пшеницы, помещенные Миддендорфом в главе о земледелии, получены им с помощью ссыльного декабриста. Из официальной переписки о Якубовиче, которую продолжали вести генерал-губернатор и гражданский губернатор не только после отъезда Миддендорфа из Сибири, но даже после смерти Якубовича, скоропостижно скончавшегося от тифа в сентябре 1845 года, известно, что Якубович передал Миддендорфу "метеорологические наблюдения" и "сборник тамошней флоры", а также "штуфы пород золотоносных речек и ручьев"... Тут существенно упоминание о флоре: ведь экспедиции Миддендорфа, как мы видели, было поручено возможно полнее исследовать северную флору; кроме того, Миддендорф особенно интересовался историей и перспективами развития хлебопашества по Енисею. В IV томе его "Путешествия" целая статья посвящена зерновым культурам и в этой статье два раза сделана ссылка на Назимово, которую можно считать замаскированной ссылкой на Якубовича. Во всяком случае в метеорологическом атласе Вильда, появившемся значительно позже, когда имена декабристов уже вышли из-под запрета, прямо и недвусмысленно указано, что ...метеорологические наблюдения в Назимове производились "образованным ссыльным", Якубовичем, совместно с Миддендорфом.

В конце двадцатых и на всем протяжении тридцатых годов проблемы земного магнетизма стояли в центре внимания европейской науки.

В Сибирь для астрономических и барометрических определений, для изучения земного магнетизма под различными долготами и широтами, приезжали и Федоров (по поручению Пулковской обсерватории), и Ганстен, и Дуэ, и Эрман, и Лессинг. И среди них не было ни одного, который в своих исследованиях не опирался бы на познания декабристов.

"Все, что приезжало в город из образованного класса людей... - вспоминает декабрист Беляев, поселенный вместе с братом в 1832 году в Минусинске, - ученые, командируемые с какой-нибудь ученою целью, все это группировалось около нас". Далее он рассказывает о деятельности астронома Федорова: по-видимому, братья Беляевы принимали участие в его работах.

"Два года сряду, - сообщает в тех же воспоминаниях Беляев, - посещал Минусинск берлинец Лессинг... Он ездил в Саянские горы для барометрического измерения гор". При отъезде в Саянск Лессинг оставил братьям Беляевым свой измерительный прибор и поручил производить метеорологические наблюдения, "...что и исполнялось братом аккуратно, записывалось и потом передано Лессингу", - сообщает Беляев.

В течение нескольких дней, проведенных в Якутске Эрманом, немецкий ученый был неразлучен с Александром Бестужевым, и Бестужев помогал ему составлять метеорологические таблицы для сравнения высоты местностей. Декабрист Заикин, отличный математик, поселенный в Витиме на Лене, проверял астрономические исчисления, произведенные норвежским астрономом лейтенантом Дуэ; декабрист Андреев, сосланный в Олекминск, помогал Дуэ исследовать слюду на берегах Олекмы; Матвей Иванович Муравьев-Апостол, брат Сергея Муравьева-Апостола, повешенного в Петербурге, активный участник восстания Черниговского полка, поселенный в Якутии - делился с норвежским ученым своими наблюдениями над климатом края, над жизнью якутов. А наблюдений к этому времени у Муравьева-Апостола набралось уже немало. Для него, так же как для Николая Бестужева, характерно глубоко сочувственное отношение к угнетенному шаманами и старшинами, торгашами и чиновниками обездоленному народу.

"Якуты крайне правдивы и честны, - пишет Муравьев-Апостол в своих записках, - лукавства в них нет, и воровства они не знают". И тут же он подробно описывает устройство якутских юрт, чувалы, оконные рамы, куда вместо стекол вставлен лед, соляной источник близ Вилюйска, ритуальные пляски шаманов. Муравьев-Апостол сделал ученому редкостные подарки: полуторааршинную челюсть мамонта, найденную якутами близ Вилюйска, и полный костюм самоедов. Дуэ с благодарностью принял подарки, намереваясь поместить их в музей.

[/more]

Ботаника и зоология, этнография и молодая метеорология нашли среди декабристов в Сибири своих представителей. В каждой отрасли науки декабристы были на уровне современных им знаний, в курсе важнейших научных событий, и богатством собранного материала (как в метеорологии, ботанике, энтомологии), новизной научного подхода (как в этнографии) двигали науку вперед. Они - самостоятельные исследователи нравов, экономики, быта, поэтического творчества народов Бурятии и Якутии, растительного и животного мира Забайкалья. Они - ревностные корреспонденты создающихся и крепнущих научных учреждений в России. Они - деятельные, хотя и безымянные сотрудники экспедиций Миддендорфа и Гумбольдта, Федорова, Эрмана, Дуэ, а быть может, и знаменитого ботаника Турчанинова.

Документов, подтверждающих такое предположение, в нашем распоряжении нет, но это не довод: ссылаться на декабристов, как мы видели, было запрещено строжайше. За правильность этого предположения говорит многое: и то, что Турчанинов жил и работал в Иркутске, а затем в Красноярске как раз в те годы, когда туда были сосланы многие из декабристов, и то, что о нем, как о близком друге, упоминает в своих письмах декабрист В. Раевский, и то, что некоторые из растений его гербария доставлены были ему В. Н. Басниным, другом Борисовых. Естественно предположить, что ботаник Турчанинов был знаком с Борисовыми хотя бы через В. Баснина и мог пользоваться их дружеской помощью.

...Давно известно, что декабристам, разжалованным и сосланным в солдаты на Кавказ, обязаны были военачальники многими своими победами. Имена декабристов не упоминались в реляциях, не они получали чины и награды. Но артиллерией Кавказской армии при главнокомандующем Паскевиче фактически руководил выдающийся артиллерист, разжалованный за 14 декабря, полковник Бурцев, но именно его таланту, а также таланту военного инженера, разжалованного декабриста, Михаила Пущина в большой степени обязан был Паскевич успехами при взятии Карса. Доблесть Александра Бестужева способствовала быстрой победе русских войск при овладении мысом Адлер. Разжалованных было на Кавказе немало, и каждый шаг русской армии запечатлен их дарованием и мужеством. Другой фронт - фронт науки, на котором декабристы сражались в Сибири иногда в одиночку, иногда плечом к плечу с крупными учеными, тоже был отмечен их вдохновением, их доблестной стойкостью. Но реляции и с этого фронта умалчивали об их победах. Только иногда в чьем-нибудь обширном труде случайно мелькало опальное имя изгнанника, название растения, найденного им в мало известном краю, или кривая осадков, выведенная на основе его многолетних наблюдений...

Лидия Чуковская

ИС: Декабристы - исследователи Сибири, Географгиз, Москва, 1951 г.

N.B. Авторы сайта очень признательны Николаю и Наталье Голубевым, отсканировавшим и вычитавшим текст этой книги. Без их помощи у нас еще долго не было бы возможности поместить эту книгу на сайт.

Серия сообщений "Декабристы и другие ссыльные в Сибири":
Часть 1 - Декабристы в Сибири
Часть 2 - Декабристы, умершие в Сибири
Часть 3 - Декабристы - исследователи Сибири
Часть 4 - Декабристы в Тобольской губернии.Тобольск.
Часть 5 - Декабристы в Тобольской губернии.Ялуторовск 1.
...
Часть 13 - Каторга 3. Ещё про Петровский завод
Часть 14 - Ссылка. Иркутск 1
Часть 15 - Ссылка. Иркутск 2