И помнится тогда со скуки,
Как арлекина из огня,
Ты вызвал наконец меня…
Гете.

Взвизгнули паутинки вибраций и моментальная рука, упорядочила утро. Он не спит, ждет этого танца колебаний. Он готовил всю ночь убийство сна, продумал все до мельчайших подробностей: как стереть память, как правильно наложить туман на глаза, как сделать их слишком чувствительными к свету, он даже пол охладил - все для вас господин, лишь бы вы почувствовали, что вы чувствуете. Он молчит и не здоровается ни с кем, пока вы в ознобе шарите по коридорам восхода солнца, иначе вокруг догадаются из тех, кто проснулся о его существовании. Он и так на волоске – вас упрекают за ваше пробуждение. Вволю веселится, задавая тон звона в ваших ушах, обращая внимание на себя в зеркале: «Эй! Ты! Угадай кто я!» Даже папироски любимых занятий оказываются в эти моменты совсем не головокружительными, теряющими смысл. Он дает, но забирает больше. Безнадежная апатия, не позволяющая вновь забыться, так обычно вы думаете, но это просто сахар в ваших глазах, без молока одни кристаллы, уж не буду распространяться, как он туда попал.
Эй! Люби меня! Ведь я это ты…
Неееет! Врешь нагло в сонные глаза, - собираю вещи, вещички, укладываю мульки в свой на ощупь знакомый карман на лямке. В голове странно-недоумевающая пустота. Она заполняет глубинные фильтры сознания и, похоже, может перепрыгивать с немытых волос на проходящих мимо, на тех которые смотрят, вдумчиво пытаясь разобраться в моих ощущениях. Меня даже радует, резко дернувшиеся брови, ресницы, уголки ртов, скорое бегство зрачков с поля боя, даже разноцветные очки их не спасают…
Мне так надоело, - в зеркале я, но чувствую, что он наблюдает из меня за мной, - давай сделку. Я живу один день твоей судьбы, а за это исполню твое желание, любое. Ну, как идет?
Молчание, белеющие зубы из замерзшего во фразе рта, ничего, НИЧЕГО!
Бреедд! Я разговариваю с зеркалом! Дерьмо, хорошо, что рядом никого нет.
Вечер, квартира, доставшая толи своей холодностью ко мне, толи обыденностью и призрачным спокойствием в расставленных книжках, немытой посуде и спрятанных только мне известно где носках. Мерцающая лампочка, закрываю форточку, отключаю питание солнечному сердцу – подготовка к переносу тела в завтрашний день завершена, все файлы в сохранности, летайте только нашими авиалиниями. Спасибо…
Колесо медленно вращалось, оно было огромнобольшим. Из центра, в котором выпуклая морда грустно скалилась, тянулись лучи заканчивавшиеся острыми. Цвет их был определен стекавшими внутренностями, брезгливо-красными, местами дрожавшими в ритме танго, чувственно отбивая каждый стук как в последний раз. Вместе с оными цепляясь за лучи-лезвия нехотя ползли и зловонные не успевшие полностью сгнить внутри продукты когда-то активной жизнедеятельности. Неподалеку от колеса в воздухе летала шутовская насмешка с черными губами. Она металась из стороны в сторону, то и дело отрыгивая новые и новые порции желчи неизвестно откуда бравшейся, ведь была только насмешка с белеющими зубами и больше ничего. Над вечнокрутящимся солнышком зияла синеватая пропасть, и раз в 52 секунды из неё свешивалось на веревках настолько пузатое насколько и глазастое тело человечка. Да так ловко свешивалось, что под аплодисменты конвульсий, вспарывало себе живот о лучики призрачной безысходности.
Пыльная, пропахшая полынью и другой степной травой дорога. Пастух идет позади стада, а подпаски по краям, следят, чтобы коровы шли стройно и не выбивались. В каждом стаде есть коровы-воровки. Именно они идут с краю, бок об бок с подпасками, и ждут, когда же мальчонка потеряет бдительность или отвернется. Если это случается, то Пеструха или Машка пантерой бросается на травку ближайшую к ней и с жадностью поедает ее, в порыве может даже мальчишку укусить. Но все грустно-выпуклые глаза, что бы проказницы ни делали беспрестанно следят за пастухом старичком, скрюченным невзгодами, с седой плешью и странными горящими спокойствием глазами. В его жилистой ручке струна, которой он можетвлиять на них, длинная и стремительная как жизнь – плеть. Щелк, щелк – вот и полетели пятна по ветру, а то, что не летает, быстро съедается другими буренками. Страх помоги, убереги молю.
Мы пролетаем над…мы пролетаем под… мы пролетаем – мы птицы незнающие, что они могут летать, посмотрите, пожалуйста, назад и вы увидите, что мы пролетаем. Сегодня вас обслуживает экипаж во главе с капитаном…
Они больны, как ты не понимаешь?! Сегодня они пришли ко мне, а завтра они поймут, что больны, - коварное лезвие блещет и просит работы, - я боюсь, и я сделаю все, чтобы излечить, Я ВРАЧ ИЛИ НЕТ!!
Лоскутки в ярости добра окрашиваются, движения точны, эмоции захлебываются, карабкаясь по снежным скалам разума, - вот здесь и здесь чуточку! Тааак, - ранения заживают, оставляя росписи иногда даже постскриптумы, улыбки не заживают, разгораясь перед смертью, осознанная улыбка над жизнью страшнее войн всех вместе взятых. Ах, как прекрасны ниточки, с их помощью можно создать смеющуюся физиономию раз и навсегда, но только снаружи, душевная улыбка либо есть, либо ты остался без подарка судьбы.
Очередь нахмуренных и серьезных до, и веселых, с кривоподшитыми кровоточащими, но зато до ушей, после – приходите к нам, и вы познаете всю сладость жизни, для вас действует спецпредл…Экран гаснет лишь розовый шум, иногда потрескивание. Оно начинает нарастать, - я не электрик я врач, ЭЙ, ну-ка почините быстро!!!
Слушаемся!
Потрескивание перерастает в гул, секунда, взрыв, ослепляющий совсем не удивлением, зато старичок, с горящим спокойствием в глазах удивляет всех, выпрыгивая из дыма со струной наготове. Щелк и один из санитаров, наконец, то понял, что боль скоротечна, а бытие еще скоротечнее. Щелк-щелк и спокойствие охватило безумием, щелк и только двое в операционной, врач и пациент.
Кто ты!? Откуда..! АААА! Я схожу С УМА!?
Я тот, кто наполняет души радостью.
Исчезни! Чур меня! Изыйди демон! – руки ищейками по столам, пальцы металлодетекторами, а вот и победитель! встречайте, - Я застрелю тебя, убирайся прочь, старик, видит Бог, застрелю! Почему ты не боишься?!
Вижу! Ты хочешь узнать, чего я боюсь? Смотри же…
Шутовская черная насмешка начинает поглощать пол под ногами стоящих, кафель исчезает, стоять негде, врач и пациент падают в темноту, такую холодную, источающую рационализм пропасть.
Темнота хорошее место для размышлений, неправда ли, - спокойствие бушует, а старик продолжает, - она позволяет надеяться на все стороны и пугает, заставляя не делать ошибок.
В свете можно увидеть конечную цель и, не задумываясь двигаться к ней!
Зато достичь нельзя, потому что ослепнешь от сияния её. Приторный вкус победы обвалится удушьем и иголочки нервов полопаются от внезапнодолгожданного расслабления.
Темнота закончилась отверстием в потолке, в котором, ухватившись струной, висели старик с горящими спокойствием глазами и перепачканный кровью хирург в сине-белом одеянии. Под ними нехотя крутилось солнце-колесо, а неподалеку отплевывалась черная шутовская насмешка.
Я понял, ты боишься забвения!
Нет, - ответил старик и отпустил конец струны. Он наткнулся на луч бритвенномрачный, но ничего не произошло.
Я боюсь таких как он, - его взор пал на насмешку ничего не понимающую испуганно хлопающую губами, - исследователей жизни, убивших страх. НА ЖРИ! – руки врача вонзились в собственную плоть и, разорвав ее, выпустили старые пастушьи внутренности, которые заполонили наперегонки все пространство.
Взвизгнули паутинки вибраций и моментальная рука, упорядочила утро. Его нет рядом, головная боль. Твердые трезвоненормальные зрачки блуждают, осмысляя панику рассудка. Встаешь босиком. Бегом, скорее, к зеркалу. Ни запахов, ни звуков, ничего – все исчезло, главное это посмотреть кто там: в зеркале.
Что случилось?! Говори со мной! Где я?
Радуйся .. – в мозгу только одно слово, стучит по окончаниям, касается памяти и жжется раскаленной искрой, - радуйся.
Чему?!
Радуйся,ты видел жизнь…
Натянутый воздух рассекают руки роботы, обеспечивая всем необходимым, - УМРИ ТЕБЯ НЕТ!, - капли на зеркале, - Я, ТОЛЬКО Я ЕСТЬ!, - свистят порезы, - ОН ЕЩЕ УЛЫб…, - хрип, бульканье безгубый оскал распоротого лица…Звон падающей стали опаски и глухой грохот уже опавшего и неупругого. Лишь в воздухе мерцает, - без страха нет радости, прощай. Пойду, покажу жизнь еще кому-нибудь, может, возрадуется.