Несмотря на прогнозы Кристины Киршнер, за последнее время Аргентина превратилась в шахматную фигуру в мировой геополитическое игре вследствие жесткого противостояния между Россией и США.

16 июня прошлого года, в обстановке споров вокруг меморандума, заключенного между Ираном и Аргентиной, президент Аргентины написала в своем «Твиттере»: «Как президент (40 миллионов аргентинцев) я сказала им, что не позволю, чтобы наша Аргентина стала шахматной фигурой в геополитической игре великих держав».

Через год и два месяца после этой фразы, реальная политическая жизнь продемонстрировала нечто совершенно противоположное: преднамеренно или нет, но Аргентина оказалась в ловушке раздоров между Москвой и Вашингтоном.

События последних дней показывают, что «геополитическая шахматная игра великих держав», если использовать терминологию президента Аргентины, поставила страну в непростое положение в связи с санкционной политикой.

На прошлой неделе президент РФ Владимир Путин распорядился ввести годичный запрет на импорт продовольственной продукции из США, ЕС, Канады, Австралии и Норвегии. Это были ответные меры Москвы на санкции Запада в связи с конфликтом на Украине.

Прямым следствием этого обмена санкциями между великими державами стало обращение РФ к Аргентине, Уругваю и Бразилии с просьбой об увеличении поставок продовольственной продукции в РФ, чтобы таким образом компенсировать отказ от закупок на Западе. Согласно расчетам, что Россия откажется от закупок продовольствия в США и ЕС на сумму приблизительно 18 миллиардов долларов, рассчитывая приобрести его Аргентине и других южноамериканских странах.

Во вторник представительная делегация высокопоставленных аргентинских лиц во главе с Деборой Джиорджи (Débora Giorgi) и министром сельского хозяйства Карлосом Касамикелой (Carlos Casamiquela) приступила в Москве к переговорам о заключении новых торговых соглашений.

В правительстве считают, что Аргентина увеличит на 20-30% поставки в России мясомолочной и иной сельскохозяйственной продукции. Речь идет о том, чтобы воплотить в жизнь то, что заявил российский президент, когда месяц назад посетил Буэнос-Айрес: Кристина Киршнер является «самым важным стратегическим партнером в Латинской Америке».

Таким образом, Буэнос-Айрес оказался непосредственно вовлеченным в хитросплетения геополитической игры, главными участниками которой выступают Москва, Вашингтон и Брюссель. Но российско-аргентинские отношения охватывают гораздо более широкий круг вопросов, чем поставки продовольствия: это и сотрудничество в области атомной энергетики и строительство гидроэлектростанций в аргентинской Патагонии с участием российского капитала.

В своем противостоянии с США и другими мировыми державами Россия готовится к очередному пакету санкций в ответ на эмбарго на импорт продовольствия. Один известный российский дипломат заявил газете La Nación, что в Москве ожидают американских санкций на поставку товаров военного назначения и замораживания банковских счетов состоятельных российских бизнесменов. Сможет ли Аргентина заменить поставки товаров военного назначения? «Мы пока об этом не думали», — сказал дипломат, но тут же напомнил о тесных связях между министерствами обороны Аргентины и России. Аргентина подписала соглашение о покупке российского арктического судна и намерена при проведении арктических исследований активно взаимодействовать с российскими службами обеспечения.

В этой атмосфере возврата к временам холодной войны особое значение приобретает судебная тяжба аргентинского правительства с американскими хедж-фондами, или фондами-стервятниками, как их принято называть в Аргентине.

Во вторник Киршнер сделала еще один шаг в своей тяжбе с Вашингтоном. Она не только призвала США решить вопрос о погашении задолженности хедж-фондам в Международном суде в Гааге, но и выдвинула законопроект, предусматривающий возобновление обмена долговых обязательств и переместить юрисдикцию рассмотрения вопроса об оплате долга из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес. Это решение может вызвать острую дискуссию в связи с возможным нарушением международного права. В США выражают надежду, что до крайности дело не дойдет, и сотрудничество между двумя странами в борьбе против терроризма и наркоторговли будет продолжено.

Нравится это Кристине Киршнер или нет, но Аргентина оказалась вовлеченной в мировую геополитическую игру. И непонятно, какой фигурой она является. Возможно, пешкой. Максимум — ладьей. В любом случае ясно одно: нынешний внешнеполитический курс правительства привел к тому, что страна превратилась в еще одну разменную фигуру в противостоянии великих держав.

Источник

Четверо смельчаков-альпинистов покрасили в среду звезду на 176-метровой московской высотке в желтый и синий цвет. Я думаю, этот жест исключительной смелости в российско-украинском конфликте имеет большее значение, чем артиллерийские залпы в Донбассе. Хотя в Москве никто ни в кого не стрелял.

Убежденный в своем величии «любимый вождь» Владимир Путин (если кто-то из его лакеев осмелился ему об этом сказать) внезапно обнаружил, что кто-то над ним просто смеется. Четверка молодых жителей столицы империи бросила ему вызов и показала, что не боится его. А для преисполненного имперской спесью сатрапа смех — это самый серьезный вызов. В последнее время ничто так не раздражало Путина, как художественные акции группы «Война» и выступления Pussy Riot.

Возможно (хотя я сомневаюсь), это событие заставит Путина осознать, что этот абсурдный акт удивительным образом созвучен тому, что он делает на Восточной Украине. Ведь он развязал самую бессмысленную войну XXI века, которую он проигрывает, хотя еще, видимо, не отдает себе в этом отчет. Чего он добьется аннексией части Донбасса после аннексии Крыма? Вечной ненависти украинцев? Изоляции в мире? Преображения современной России из хромой демократии в архаичное постсоветское государство? Это лишь преходящее упоение имперским тщеславием.

Недавно Россия помимо «гуманитарной помощи» отправила на Украину 150 боевых машин без опознавательных знаков, в том числе 30 танков, которые прорвались в окрестности Луганска. Путин, как любой правитель любит камуфляжные расцветки. Это танковый рейд совпадает с годовщиной, когда русские, а с ними — польские, болгарские и венгерские танки в ночь с 20 на 21 августа 1968 года вошли в Чехословакию.

Напомню, что спустя 23 года, в 1991, чешский художник Давид Черны (David Černý) (да-да, тот самый автор инсталляции, в которой Польша была изображена большим картофельным полем, населенным священниками) покрасил танк-памятник в пражском районе Смихов в розовый цвет.

В это время в Чехословакии разворачивались серьезные дискуссии о том, выводить ли из страны русские войска. После акции Черного власти вначале оторопели. Потом, как обычно боязливо относясь к россиянам, они хотели посадить художника в тюрьму за хулиганство. Но чехи начали красить в розовый цвет другие танки, а дело с выводом войск ускорилось. Сами россияне поняли, что они уже не вписываются в геополитическую картину: с розовым танком они перестали быть страшными, став смешными. Сейчас танк Черного считается произведением искусства и одним из символов Праги.

В воскресенье 24 августа отмечается национальный праздник Украины, а варшавский Дворец культуры и науки, «племянник» московской высотки, засияет желтым и синим цветом. У меня появилась еще одна идея. В Польше осталось еще много танков-памятников. Им бы не повредило немного синий и желтой краски. Я уважаю Красную армию, которая освобождала Польшу в 1945 году, но ведь в ее рядах было много украинцев, о которых мы забыли.

Синий и желтый — это красивые цвета. А к ним — белый и красный. Почти радуга. В акции солидарности с четверкой москвичей и с Украиной можно покрасить столько танков. А в конце, уже после этой идиотской войны, нужно будет перекрасить безымянные танки в Донбассе.

Источник

В начале ноября, когда Пекин готовился к третьему пленуму коммунистической партии, который должен был принять важные политические решения на следующее десятилетие, председатель Си Цзиньпин как будто специально усилил надежды на крупные экономические реформы. Он говорил о «всестороннем» плане реформирования и вспоминал Дэн Сяопина, который изменил ход истории, проведя радикальную ревизию китайской экономики и политики на пленуме 1978 года.

Но как только пленум завершил свою работу, и партия опубликовала свое первое коммюнике, наблюдатели назвали его неудачей. Рынки приуныли. Индекс Гонконгcкой фондовой биржи Hang Seng понизился на 1,9% до самого низкого показателя за 10 недель. Индекс Shanghai Composite потерял 1,8%. Многие комментаторы начали говорить о том, что китайские лидеры, столкнувшись с первым крупным испытанием, не проявили особой предрасположенности к проведению тех всеохватывающих экономических реформ, которые обещал Си, показав чрезмерную робость.

Но затем оценки резко изменились, когда был обнародован следующий документ из 60 пунктов, представляющий собой масштабную программу экономических реформ и включавший ряд обязательств по проведению финансовой либерализации, по защите имущественных прав и по повышению роли рыночных сил. Азиатские рынки сделали резкий скачок вверх.

Такой стремительный переход от пессимизма к оптимизму объясняется несколькими факторами. Не последний среди них — это непостоянное сочетание больших надежд на Китай как на вторую экономику мира и глубоких сомнений по поводу намерений китайского руководства и наличия у него политической воли для преодоления давления тех влиятельных деловых кругов, которые противодействуют реформам. Многие ждут от Китая отказа от его модели развития, которая основана на инвестициях, и перехода на другую модель, в основе которой лежат потребление и инновации. Поэтому многие будут и дальше видеть в программе реформ пленума то, что они хотят видеть — как его обещания, так и его недостатки.

Но настроенность пленума на реформы важно сопоставлять с реалиями китайской политэкономии, а также с целями китайского правительства. В этом плане пленум придал новые силы процессу реформ, которые со временем сделают китайскую экономику более жизнеспособной, гибкой, динамичной и устойчивой.

К рынку

Прошел месяц, и теперь можно поразмышлять об этом пленуме — что он сделал, и чего не достиг.

Принципиальный понятийный вклад пленума состоит в том, что в документе из 60 пунктов под названием «Решение по главным вопросам всестороннего углубления реформ» при описании роли рынка в распределении ресурсов слово «основная» заменено на «решающая». После такой замены становится ясно, что китайское государство решило проводить рыночные реформы, как мы и прогнозировали прошлой весной в журнале Foreign Affairs. С точки зрения Пекина, это интеллектуальный прорыв, ибо он означает, что китайские руководители готовы повысить роль рынка в тех секторах экономики, где до настоящего времени действовало государство. Одним из примеров является распределение капитала, который концентрируется в пользующихся государственной поддержкой банках или в каких-то неформальных схемах кредитования. Пленум решил повысить формальную роль частного капитала.

Но хотя это является значительным достижением, было бы ошибкой полагать, что эти действия безусловные и окончательные. Чтобы рынок стал решающей силой, государство должно отступить. Вот почему вопрос о роли государства будет определять те вызовы реформирования, которые ждут Китай впереди. Китайский премьер Ли Кэцян объявил войну мощным и влиятельным деловым и политическим кругам, выступающим против рыночных реформ. Но самым крупным представителем таких кругов в китайской экономике является само государство.

Поэтому Пекин должен изменить отношение государства не только к экономике, но также к китайскому обществу и к своим гражданам. Если говорить просто, государство должно от «администрирования» перейти к «регулированию», став в большей степени арбитром между соперничающими деловыми кругами, нежели активным участником в экономике, который сам себя судит.

Сделать это будет непросто. Даже после 35 лет экономических реформ идеологи в стране остались. Они инстинктивно не доверяют рыночным силам и по-прежнему предпочитают, чтобы рынком управляло и манипулировало государство. Результаты работы пленума говорят о том, что государство должно отказаться от таких функций, чтобы реформы укоренились и начали действовать.

Возьмем в качестве примера цены, являющиеся основным рыночным сигналом о взаимоотношениях между спросом и предложением. В Китае есть три важные цены, которые контролируются государством и подвергаются частому вмешательству китайских чиновников. Это обменный курс (цена китайского юаня по отношению к другим валютам), цены на энергию и ресурсы (цены производственного фактора).

Чтобы снизить дорогостоящие субсидии экспортным отраслям и дать толчок внутреннему потреблению, курс китайской валюты начали повышать еще до пленума. Постепенный переход к рыночному обменному курсу кажется сегодня почти несомненной реальностью. Но также ожидается либерализация и других цен — учетных ставок и цен на энергоресурсы.

Во-первых, Китай уже провел либерализацию ставок ссудного процента. Но похоже, что ограничения будут со временем сняты и со ставок по депозитам. Китайский центробанк обозначил целую серию мер, включая проведение эксперимента по новой политике на базе недавно созданной шанхайской зоны свободной торговли и страхование вкладов, что в течение нескольких лет должно привести к появлению рыночных ставок.

Во-вторых, за последнее десятилетие или около того Китай выборочно снимал ограничения на цены по ряду товаров и услуг. Во многих случаях это порождало сложности и ценовые перекосы. Например, Китай импортирует сырую нефть по мировым рыночным ценам, а цены на заправках контролируются центральным правительством в целях защиты потребителей от инфляции. Такая политика приводит к регулярному созданию дополнительных запасов бензина перед ожидаемым повышением цен и к жалобам со стороны нефтяной промышленности на инвестиционные убытки. Но на последнем пленуме Китай пообещал снять ценовые ограничения с сырья и тех дефицитных ресурсов, на которые прежде существовали субсидии. Среди них нефть, газ, а со временем это может распространиться и на воду.

Если распространить на эти цены рыночную дисциплину, повысится состязательность, а банки смогут в большей мере работать как коммерческие предприятия, создавая для энергоемких производств стимулы становиться более эффективными и осуществлять капиталовложения, основываясь на факторах затрат. Рыночное ценообразование станет для государства и компаний мощным инструментом, позволяющим рационально и эффективно распределять ресурсы и управлять их безудержным потреблением. Но чтобы добиться этого, китайскому государству придется отказаться от давних основ своей власти, уменьшив контроль над ценами, а также согласиться на более высокий уровень инфляции.

Общественный договор

Миллионы китайцев когда-то полагались на подробно разработанный и четкий общественный договор с Пекином. На протяжении всей современной истории государство в полной мере предоставляло гарантии занятости, социального, а также пенсионного обеспечения. Обычно оно делегировало эти полномочия государственным предприятиям и прочим производственным единицам. В 1990-е годы ситуация изменилась, когда госпредприятия, столкнувшись с необходимостью реформирования в целях выживания, были вынуждены радикально пересмотреть свои функции. Они стали больше ориентироваться на коммерческий результат, и в процессе этих изменений отказались от многих социальных обязательств.

Но Пекин так и не сумел вместо старой системы создать новую такого же качества и размаха. Местные власти, соблазненные приманкой развития на основе инвестиций, щедро тратили средства на инфраструктуру, жилье и прочие неликвидные активы, забывая о социальном обеспечении и пенсионных услугах. В некоторых случаях местные политики переводили ресурсы из сферы социального обеспечения в высокодоходные проекты, такие как недвижимость. Одного из членов Политбюро по имени Чэнь Лянъюй (Chen Liangyu) даже осудили за кражу из фондов социального обеспечения Шанхая 4,8 миллиардов долларов, который ушли в карманы местных застройщиков.

Пленум недвусмысленно указал на необходимость восстановления китайской системы социального обеспечения. Отчасти это будет делаться за счет перераспределения бюджетных средств, что позволит центральным властям увеличить государственные расходы на здравоохранение и пенсии. Это также позволит частному сектору играть более значимую роль в предоставлении таких услуг, особенно в связи с тем, что стареющему китайскому обществу требуется больше льгот. Как это ни парадоксально, государственным предприятиям скорее всего придется вернуться к своей работе по финансированию социальных услуг. Те средства из прибылей, которые они выплачивают Пекину на эти цели, к 2020 году будут увеличены в 2-3 раза, составив до 30%. И эти дополнительные деньги пойдут на нужды социального обеспечения.

Но чтобы удовлетворить растущие потребности и ожидания общества, государство не может просто перераспределять ресурсы и возрождать общественный договор. Ему нужно также решать вопросы имущественных прав и мобильности населения. Пленум своими решениями начал уделять внимание этим вопросам, дав гражданам, и особенно сельскому населению, больше имущественных прав. Хотя номинально вся земля в Китае принадлежит государству, живущим в городах китайским гражданам разрешено покупать и продавать недвижимость, и в стране имеется ипотечный рынок, помогающий им осуществлять такие сделки. Но у сельских жителей практически отсутствуют права на продажу, передачу и застройку своей земли. Пленум решил (правда, не указав никаких сроков) дать разрешение на продажу, аренду и наем земли в сельской местности, причем с «равными правами» и по таким же ценам, как и земля, принадлежащая государству. За этим должно последовать решение позволить крестьянам использовать землю как обеспечение кредита. Это, в свою очередь, даст сельскому населению Китая дополнительные стимулы для переезда в города и поступления на работу в более производительные отрасли.

Согласно логике, следующим шагом должно стать сокращение, а со временем и полное снятие ограничений на мобильность трудовых ресурсов. Это будет означать отказ от так называемой системы «хукоу», которая лишает миллионы китайцев равного доступа к социальным услугам, поскольку зачастую миграция в города считается «незаконной». Такая политика, узаконенная в прежнюю эпоху для предотвращения наплыва людей в города, сегодня является бессмысленной. Китай сегодня — это в основном городская страна, и те легионы мигрантов, что намереваются жить и работать в городах, не уедут оттуда лишь потому, что государство отказывает им в равноправии. Есть намеки на то, что система «хукоу» будет отменена в поселках и небольших городах. Но быстро и просто сделать это не удастся.

Состояние и перспективы

В конечном итоге, Китаю понадобится реорганизовать основные функции государства, что касается рынка, общественного договора и граждан страны. Но Пекин должен также перестроить само государство, чтобы у него появились новые возможности для государственного управления, позволяющие рынку работать в полную силу. А это значит, что государство должно стать в большей степени арбитром, нежели назойливым и саморегулирующимся участником экономики.

Либерализация цен это шаг в правильном направлении, поскольку он ослабит чиновничий аппарат, нынешние полномочия которого позволяют ему использовать меры ценового контроля для создания помех рынку. Следующий шаг — это меры, облегчающие вхождение на рынок частных фирм, которые часто сталкиваются с высокими административными барьерами, возводимыми местными властями. Центральное правительство уже приняло ряд скромных мер по реформированию, сократив волокиту и оптимизировав на местном уровне процесс утверждения проектов. Китай не испытывает нехватки в регулирующих правилах и нормах, но там нет системы сдержек и противовесов в отношении государства. Пекин может обратиться к основам, укрепив регулятивные органы и усилив потенциал правоприменения.

Но у многих наверняка возникает вопрос: как государство сможет перестроиться, если государственные предприятия по-прежнему преобладают и господствуют в экономике? В решениях пленума не прослеживается намерений уменьшить размеры самых важных государственных корпораций или приватизировать их. Но надеяться на это было нереально с самого начала. Факт остается фактом: крупномасштабная приватизация в повестке дня не стоит.

Тем не менее, Пекин может укрепить дисциплину государственных предприятий, создав между ними активную конкуренцию. Если те отрасли, в которых они сегодня доминируют, будут доступны для частных фирм и иностранных участников рынка, то государственные корпорации станут более открытыми. В документе пленума упоминается об этом, но главные проблемы могут возникнуть в ходе переговорного процесса по торговле и инвестициям. Зарубежные конкуренты будут настаивать на том, чтобы Пекин открыл больше секторов для честной и равноправной конкуренции, и в конечном итоге, это пойдет на пользу и китайским фирмам тоже. Если государственные предприятия не смогут конкурировать и выживать, государству придется смириться с тем, что некоторые из них обанкротятся. Такое уже было в Китае в 1990-х годах, пусть многое тогда делалось просто для видимости.

Конкуренция — это важнейшая составляющая хорошо работающего рынка, и она определяет характер действий фирм, как государственных, так и частных. Норвежская компания Statoil принадлежит государству, а ведет она себя как частная фирма, применяющая у себя лучшую международную практику. В отличие от нее, китайский телекоммуникационный гигант Huawei номинально является частной компанией, но работает в большей степени как государственная национальная корпорация, часто получая помощь от государства под самыми разными предлогами. Поэтому даже без приватизации китайские государственные предприятия могут укрепить у себя дисциплину, если в стране будет больше конкуренции, как внутренней, так и зарубежной.

Непросто будет провести реструктуризацию экономики объемом 9 триллионов долларов, где финансовые, трудовые и промышленные реформы сегодня тесно взаимосвязаны. Чтобы добиться в этом деле успеха, Китаю нужно не просто расширить рынок, но и преобразовать государство, даже если крупный государственный сектор останется. В конечном счете, это в большей степени политический вопрос, чем экономический, и решить его одним махом не удастся. Поэтому неудивительно, что Пекин дал себе срок до 2020 года, когда Си Цзиньпин достигнет половины пути на посту китайского руководителя, и к нему в Постоянном комитете из семи человек присоединятся пять новых коллег. Это будет полная смена поколений, позволяющая реализовать ряд весьма непростых реформ. Это даст китайскому руководству и китайской экономике определенный запас времени, чтобы страна должным образом подготовилась к такой масштабной перестройке.

В последние десять лет очень многие делают ставку на китайский рост, полагая, что Пекин будет и дальше демонстрировать удивительную способность адаптироваться к обстоятельствам. Та амбициозная программа экономических реформ, которая появилась после третьего пленума, говорит о том, что в целом их прогнозы верны. Даже на фоне пессимистических настроений последних лет стоит снова сделать ставку на реформы в следующем десятилетии.

Источник

После крушения Советского Союза модно было утверждать, что единственный фактор, откладывающий неизбежный крах Коммунистической партии Китая – стремительный экономический рост страны. Коммунистическая идеология уже дискредитирована, говорили сторонники этой идеи, однако пока экономический пирог продолжает увеличиваться в размерах, жители страны будут закрывать глаза на глобальные проблемы системы и просто брать свой кусок. Но что если рост будет прерван, скажем, глобальным финансовым кризисом, крушением системы международной торговли и массовыми увольнениями на китайских фабриках? Музыка тут же остановится, бал-маскарад подойдет к концу, и Дженнифер Коннелли наконец вырвется из лабиринта, выстроенного для нее Дэвидом Боуи. Образно говоря.

Только вот ничего этого не произошло. В последние месяцы 2008 года китайской экономике пришлось пережить именно такую катастрофу. Падение уровня доверия и слом всей мировой финансовой системы привели к массовым отменам заказов. Учитывая хрупкость внутренней экономики, уже ослабленной несколькими месяцами попыток правительства КНР охладить перегретый рынок недвижимости и остановить рост уровня инфляции, это был тяжелый удар для китайской промышленности. В конце января 2009 года, когда вся страна готовилась к китайскому Новому году, были уволены десятки миллионов китайских рабочих-мигрантов. Они вернулись в провинцию, провели праздник с семьей и стали ждать времени, когда худшее останется позади.

Тем временем воротилы из высшего руководства КНР начали волноваться. Такого масштабного кризиса в мировой экономике не было с 30-х годов прошлого столетия. Китай поспешно ответил обширным комплексом мер по стимулированию экономики: этот подход повысил уверенность китайцев в своих силах, но его оказалось недостаточно, чтобы создать рабочие места для уволенных рабочих, а также для миллионов выпускников университетов и молодых гастарбайтеров, обеспечивавших приток рабочей силы на городские рынки труда в течение уже несколько десятилетий. В начале 2009 года китайское руководство уже открыто волновалось о проблеме сохранения социальной стабильности в китайской глубинке.

По китайским стандартам (пусть по сравнению с остальным миром все было еще неплохо) экономика КНР действительно переживала в 2009 году не лучшие времена. Реальный рост ВВП страны замедлился, составив меньше 10% – самый низкий показатель почти за десять лет. В связи с этим китайские «медведи» вышли из спячки, заполонив собой СМИ и экраны телевизоров и предсказывая крушение китайского рынка рабочей силы, а также экономический и политический кризис.

Вместо этого произошел взрывной рост рынка рабочей силы.

В течение следующих двух лет руководство Китая обрушило на страну бесконечный поток банковских кредитов, предоставив деньги для строительства несметного числа новых муниципальных жилых комплексов, реализации смелых идей по модернизации инфраструктуры, а также, по ходу дела, воплощения в жизнь совершенно фантастических и нелепых проектов. Рабочие-мигранты стали стекаться к миллионам новых рабочих мест, созданных на стройках, или возвращаться на фабрики, где спрос, последовавший за инвестициями, вновь заполнил книги заказов. В первые месяцы 2010 года рабочих мест стало больше чем людей, ищущих работу – ситуация, впервые сложившаяся с начала века, когда Китай вступил в этап бурного экономического роста, завязанного на активное потребление ресурсов. Мы называем это явление панда-бумом (поскольку у этого милого существа есть привычка ежедневно съедать бамбука примерно на 10-15% своей массы). Внезапно в 2010 году развитие китайской промышленности стала сдерживать не нехватка заказов, а нехватка рабочих рук.

В горячке момента тяжело было разобраться, что же именно уберегло страну от катастрофы. Может быть, это обширный комплекс мер по стимулированию экономики вытянул страну из положения на грани крушения? Или же кризис каким-то неожиданным и фундаментальным образом трансформировал китайский рынок рабочей силы? Сегодня, благодаря возможности взглянуть на те годы с некоторой дистанции, мы видим, что трансформация рынка труда начался задолго до кризиса.

Потерянный рай (социалистических работодателей)

Структура китайского рынка труда изменилась – и продолжает изменяться – куда быстрее, чем того ожидал Пекин.

В ходе экономического бума начала века все основные факторы, определяющие жизнь рынка рабочей силы в Китае, играли на руку работодателям. Во-первых, демография: в стране произошел прирост рождаемости, в конце XX века увеличивший число людей, вышедших на рынок рабочей силы в поисках работы – отголосок демографического взрыва, произошедшего в Китае в сравнительной стабильности и мире первого десятилетия после объединения страны в 1949 году. Во-вторых, урбанизация: после ранних, ориентированных на рынок реформ 1980-х годов, освободивших огромное число работников аграрного сектора благодаря резкому увеличению производительности труда в сельском хозяйстве, в 1990-х и 2000-х произошел массовый приток рабочих рук на фабрики прибрежных районов. Третьим фактором стали массовые увольнения, произошедшие на предприятиях государственного сектора в конце 90-х годов, благодаря которым и поддерживался высокий уровень реальной безработицы в городах Китая (в противовес тому, о чем говорила бессмысленная официальная статистика). Добавь сюда миллионы молодых людей, каждый год дорастающих до рабочего возраста, и получишь настоящий рай для работодателей, в котором людям работа нужна куда сильнее, нежели нанимателям – рабочие руки.

В ходе демографического взрыва первостепенной задачей китайского руководства стало поддержание уровня занятости. Безопасность на производстве, право на коллективные переговоры между работодателями и работниками и прочие элементы охраны труда оказались куда менее важными и в общем и целом игнорировались. Такое положение стало понемногу меняться в принятием нового закона «О трудовых договорах» в 2009 году. Этот закон был ключевым документом среди целого ряда мер, увеличивших меру защищенности работников от увольнений, обязавших работодателей обговаривать уровни зарплат и внеденежные формы оплаты труда с находящимися под контролем партии профсоюзами, и открывших для работников новые возможности по защите их прав в ходе судебных процессов против нанимателей. При полном воплощении в жизнь эти меры должны были увеличить стоимость китайской рабочей силы на 10-20%, однако во время принятия закона никто не придал этому особого значения. В конце концов, у работодателей все еще было почти 200 миллионов рабочих-мигрантов в одних только городах – и многие миллионы китайцев, еще готовящихся покинуть родную глубинку. Пока подобное изобилие сохранялось, рай нанимателей продолжал существовать.

Но к 2010 году система начала давать сбой. В наибольшей степени это проявилось в потоке стихийных забастовок на фабриках, принадлежащих иностранным компаниям. Как китайские фабрики, так и предприятия со смешанным капиталом урезали своим работникам зарплаты во время кризиса 2008-2009 года и не торопились поднимать их несмотря на нормализацию объемов производства – даже после резкого падения уровня инфляции.

Это был двойной удар для иностранных нанимателей. Во-первых, они были обескуражены тем, что у работников хватило смелости прекращать работу, ведь с момента, когда многие производители оказались на грани банкротства, прошло совсем немного времени. Управляющие еще продолжали морщиться каждый раз, когда вспоминали 2008 год: тогда с деньгами было так плохо, что многие из шэньчжэньских владельцев заводов перелезали через заводские стены под покровом ночи, оставляя своих работников без зарплат. Во-вторых, сам факт того, что забастовки имели место, противоречил всему, что они знали: по идее в Китае вообще не должно было быть забастовок.

Двузначные прибавления к заработной плате в конце концов положили протестам конец, однако они не вернули прежнего рынка рабочей силы. Владельцы фабрик, слишком медленно приводившие уровень заработной платы в соответствии с рыночной нормой, вскоре начали терять работников. На некоторых фабриках за год менялось больше половины всего персонала. После десятилетия, когда рост уровня заработных плат отставал от роста ВВП, в 2011 и 2012 году средний уровень зарплаты уже обгонял его. И все это на фоне общего замедления темпов развития экономики.

Рабочие-мигранты пришли, увидели и ушли

Текущая ситуация с нехваткой рабочей силы показала нам, насколько несовершенным было привычное представление о том, как работает китайский рынок труда производственных рабочих. Объем излишка рабочей силы оказался куда меньше, чем ожидалось. В частности, ошибочным было представление о динамике развития огромных трудовых ресурсов китайской деревни, чьи работники могли бы стать частью трудового населения страны в качестве рабочих-мигрантов. Существовало убеждение, что китайцы будут покидать свои фермы, приезжать в города, где производительность их труда будет резко возрастать, ВВП будет расти быстрыми темпами, а бесконечное число частично безработных работников, сидящих на своих фермах, будет удерживать уровень зарплат на прежнем уровне.

Однако такое представление игнорирует неприглядную правду о том, как работает китайский рынок рабочей силы — или, по крайней мере, о том, как он работал до недавнего времени.

Многие иностранцы не смогли понять, например, что объем китайского рынка труда в значительной степени ограничен китайскими предрассудками. Если смотреть на Китай с точки зрения западных стандартов, то это довольно расистское место, с широко распространенной возрастной дискриминацией. Недопущение любых форм неравноправия – совершенно чуждая для китайских нанимателей юридическая концепция. В течение всего десятилетия бурного роста многие фабрики нанимали только молодых коренных китаянок, возрастом до 25 лет, потому что считалось, что ими легче управлять, чем мужчинами, и что у них больше энергии и сил, нежели у работников старших поколений. Рабочим-мигрантам старше сорока найти работу было в разы тяжелее, чем молодым мигрантам (а иногда и вовсе невозможно). Если бы нам хотелось представить реальные объемы притока рабочей силы, с оглядкой на предпочтения работодателей, то нам пришлось бы исключить из этого объема многих потенциальных работников, достигших 40 или 50 лет.

Оценивая количество потенциальных «синих воротничков», аналитики сделали еще один важный промах. Это правда, что в ходе последнего десятилетия китайские школы выпустили миллионы молодых людей, которые могли бы встать к станку сразу после получения сертификатов. Но многие из них предпочли фабрикам и стройкам университеты. В период с 2000 по 2010 год число молодых выпускников, делающих выбор в пользу получения высшего образования, увеличилось в три раза, от 2.2 до 6.6 миллионов. Когда все эти молодые люди стали грызть гранит науки, на входах фабрик, где обычно царила давка, стало куда просторней.

Управляющие китайских заводов так или иначе приспособились к этой новой реальности, кто по своему желанию, кто нет. Работодатели, конечно, повышают сейчас зарплаты, выводя их на уровень, достаточный, чтобы удерживать рабочих у станка. Производители также перемещают свои фабрики вглубь страны, подальше от крупных китайских городов, где затраты на ведение бизнеса (и уровень зарплат) самые высокие в стране. В глубинке также можно найти более сговорчивых мигрантов – тех, кто предпочтет работать в шести часах езды от родной деревни, нежели в 26 часах езды где-нибудь в Гуандуне.

Работа неподалеку от дома интересна не только рабочим-мигрантам старших поколений, которые расценивают это как практичную возможность отдавать равное количество времени работе и семье, она также, пусть и совсем по другой причине, отвечает интересам гастарбайтеров, родившихся в поздние 80-е и 90-е. Более молодые рабочие-мигранты гораздо серьезнее относятся к вопросу образа жизни и подходят к работе с совсем иными ожиданиями и иным отношением, нежели предыдущие поколения.

Почти с самого начала периода реформ, начавшегося в 1978 году, рабочие-мигранты стали покидать своих родителей и братьев или сестер (политика ограничения рождаемости соблюдалась в деревне не так строго, как в городах) ради жизни в заводском городке или в большом городе. Конечно, на фабриках их ждала изнуряющая и отупляющая работа, однако это все равно было лучше тягот сельской жизни.

Новое поколение мигрантов, наоборот, либо вообще не работало с землей, либо совсем мало, зачастую и их родители тоже не выходили в поле. Недавние исследования, проведенные в китайских научно-исследовательских центрах, показали, что финансовые возможности интересуют новое поколение работников меньше, нежели карьерные перспективы и соблюдение личных интересов. Более того, во главу угла они ставят социальную справедливость и справедливое отношение к работникам. Подобное отношение к жизни создает ситуацию, в которой возможность жить ближе к дому, семье, друзьям и привычным диалекту и культуре (которые отличаются в Китае примерно в той же степени, в которой между собой различаются романские языки современной Европы) оказывается не менее важным фактором при подборе работы, нежели высокая зарплата, а в некоторых случаях и более важным.

Школа жизни

Изнанкой нехватки «синих воротничков» стал излишек недавних выпускников университетов, которым едва хватает квалификации, чтобы найти себе место на высококонкурентном китайском рынке труда. В 1980-х, на заре эпохи рыночной экономики, менее трех процентов молодых китайцев получали четырехлетнее высшее образование. Перед этой «могучей кучкой» представителей образованной элиты открывалось блестящее будущее, и жили они в соответствии с этим высоким статусом.

Но это было тогда. Сегодня выпускники университетов вступают в мир, совершенно не похожий на тот, в котором жило предыдущее поколение, имевшее преимущество первого хода. Тройное увеличение объема образовательной системы в рамках одного десятилетия означало быстрое появление множества новых образовательных учреждений, большинство из которых предоставляло своим выпускникам уровень образования и карьерные перспективы, совершенно не сравнимые с тем, что предлагали ВУЗы первого эшелона. Массовые протесты 2006 года стали хорошим примером того, насколько отличаются возможности выпускников элитных университетов и выпускников новых ВУЗов: некоторые студенты, получившие образование в филиале одного университета в центральном Китае, пришли в бешенство, когда обнаружили, что им выдадут дипломы филиала вместо обещанных дипломов материнского университета.

Такая ситуация может показаться знакомой многим американцам: выпускникам новых или малоизвестных ВУЗов приходится туго при поиске хорошей работы начального уровня. Они живут в маленьких, переполненных людьми общих квартирах на краю крупных городов, еле-еле зарабатывая на оплату аренды. Теплые местечки вроде предприятий госсектора, подразделений правительственного аппарата или же офисов пафосных международных компаний для этих людей настолько же недостижимы, как и для гастарбайтеров того же возраста. И выпускники университетов не идут работать на завод, возможно, в ущерб себе: средний уровень стартовых зарплат выпускников ВУЗов в 2011 году в действительности оказался ниже, чем средний уровень зарплат рабочих-мигрантов. Без надежного работодателя, способного обезопасить их жизнь в городском Китае, эти молодые люди не просто вынуждены мириться с экономическими трудностями; во-многом они могут выпадать из экономической и социальной жизни города точно так же, как и рабочие-гастарбайтеры.

Что теперь?

Вовсе не все последствия трансформации китайского рынка труда носят отрицательный характер. На самом деле эти превращения упростят задачу управления китайской экономикой сразу на нескольких важных уровнях. Избыток выпускников университетов, соседствующий с недостатком рабочих, сузит разрыв, существующий между китайцами с разным уровнем образования, а также между городом и деревней. Для китайского правительства должен быть большим облегчением тот факт, что одно изменение в демографии сокращает неравенство так, как это не удалось сделать всем правительственным программам. Однако давление, вызванное быстро меняющимся составом населения, также приводит к новым и незнакомым трудностям. Темпы роста экономики замедляются: у Китая уже не хватает рабочих рук, чтобы поддерживать своего эскпортного «джаггернаута» и сохранять столь известный во всем мире уровень «китайских цен».

Все эти изменения очень ярко проявляются в последних статистических данных по китайской экономике. Номинально в период с 2011 по 2012 год ВВП Китая вырос на 9.8%, однако благодаря напряженной ситуации на рынке труда, в этот раз основную выгоду от этого получили работники, а не держатели капитала. Средний уровень наличного дохода вырос в городах на 15%. Корпоративные доходы компаний, напротив, увеличились лишь на 5%. Быстро растущий уровень заработной платы подстегнул переход страны от экономики, ориентированной на экспорт, к экономике, в которой упор сделан на внутренний рынок. Застой экономических систем США, Европы и Японии положения Китая тоже не облегчил.

Да, в каком-то смысле китайское демографическое «похмелье» и переход к экономике, основанной на потреблении, это действительно хорошие новости. Слишком большой упор на инвестиции и экспорт – мягко говоря, не самая устойчивая модель развития. Однако у этого процесса трансформации будут свои победители и проигравшие. Перекалибровка экономики означает, что семьи, живущие на зарплату, получат больший кусок экономического пирога. Бизнесмены, «красные капиталисты», компании со смешанным капиталом и сборщики налогов скорее всего в равной степени понесут определенные потери.

Тем временем управление экономикой и стимуляция экономического развития станут куда более сложной задачей. Куда легче управлять экономической системой, когда за спиной правительства чувствуется мощный демографический напор, толкающий экономику вперед даже в том случае, если решения правительства далеко не идеальны. Теперь, когда наступило затишье, отдельные законы и экономические решения станут играть куда более важную роль. Теперь Китаю придется проявлять куда большую оригинальность и ум при прокладывании правительственного курса.

Темпы роста производительности труда (то есть увеличение количества продукции, выпускаемой каждым работником), по всей вероятности, заметно снизятся. Частично это объясняется тем, что происходит перенос упора на менее удобные с точки зрения повышения продуктивности виды экономической деятельности. Увеличение спроса в сфере услуг означает, что доля этого сектора в ВВП страны станет больше. В этой сфере экономики удвоить уровень производительности труда куда сложнее, чем в промышленной отрасли. Более медленные темпы роста ослабят некоторые из наиболее эффективных средств, с помощью которых правительство страны контролирует комбинированную рыночную экономику Китая. У Пекина очень хорошо получалось перерастать экономические проблемы. Возьмем, к примеру, безнадежные кредиты, парализовавшие банковскую сферу в ранних нулевых, на заре эпохи стремительного роста. Они так и не были выплачены до конца – просто финансовый сектор вырос настолько, что постепенно эти ссуды перестали быть системным риском для экономики страны. Китаю еще предстоит разобраться с последствиями кредитного бума 2009-2010 года, который неизбежно породит целую массу новых безнадежных кредитов. И в эре, когда темпы роста китайского ВВП уже не исчисляются двузначными цифрами, старая стратегия может оказаться куда менее эффективной.

С определенными трудностями столкнутся и работающие на рынке Китая компании, как китайские, так и иностранные. Приспосабливаясь к новому распределению власти по линии наниматель – рабочий-мигрант, работодатели уже переносят производство глубже на материк и повышают уровень заработной платы. В силу необходимости многие компании также начнут использовать новые методы ведения бизнеса, подходящие для работы с более зрелыми трудовыми коллективами, схожие с теми, что используются сейчас в США или Европе.

В более широком смысле китайскому бизнесу придется привыкнуть к концу эпохи дешевой рабочей силы. Сильнее всего эта трансформация ударяет по транснациональным предприятиям, которым приходится распределять денежные, научно-исследовательские и управленческие ресурсы между разными рынками мира. Некоторые американские компании стали обдумывать возвращение своих подразделений в США, Мексику – или перенос во Вьетнам. Однако более медленные темпы роста и более дорогой Китай отпугнут далеко не всех. Многие останутся ради того, чтобы быть ближе к самому крупному быстрорастущему рынку мира, ежегодно обеспечивающего наиболее крупную долю мирового совокупного спроса. Однако те, кто решит остаться, скорее всего, сделают выбор в пользу большей автоматизации производства. На фоне подорожания рабочей силы машинный труд оказывается сравнительно дешевым и более привлекательным с точки зрения оптимизации труда вариантом.

В довершение всего китайское демографическое «похмелье» может заставить Китай прийти к правильному пониманию того, что он может сделать для транснационального бизнеса. В свете происходящих событий есть вероятность, что управляющие компаний перестанут столь охотно мириться с «китайской спецификой», то есть смесью из противоречиво написанных норм, систематического несоблюдения права на интеллектуальную собственность – и постоянного риска быть вовлеченным в коррупционные скандалы, которых в Китае избежать куда сложнее, чем на рынках развитых стран. Иными словами, подобные изменения могут побудить правительство пересмотреть свою экономическую и организационную политику ради привлечения иностранных инвестиций.

Демографическое «похмелье» Китая – уже факт, и наступило оно так же неожиданно и неприятно, как и утро после празднования своего тридцатилетия. Если вспомнить легкость, с которой правительство страны справлялось с тяжелыми экономическими проблемами переходных периодов в течение последних 20 лет – когда, например, нужно было выдавить военных с рынка в 1990-х или запустить «панда-бум» в конце того же десятилетия – то с экономической стороны предстоящий труд выглядит пугающим, но не более, чем другие проблемы, с которыми КПК уже справлялась в прошлом. По-настоящему сложной ситуация может стать в социальном и политическом плане.

Ясно, что шанс – пусть и небольшой – на появление независимого рабочего движения может запустить целую волну революционных изменений. Есть ощущение, что по сравнению с началом века китайские рабочие, исторически почти не представленные в китайской политике, сегодня куда лучше осознают свои интересы и готовы говорить о них. Если китайские лидеры хотят, чтобы бал продолжался, появление новой группы интересов может заставить их пересмотреть большую сделку – рост в обмен на стабильность – которую они заключили с китайским народом.

Источник