Реакция общественности на нападение на редакцию журнала Charlie Hebdo была сформулирована как акт солидарности: «Je suis Charlie» («Я — Шарли»). Этот слоган выкрикивали участники марша на Площади республики, его произносили со сцен Голливуда. Он сочетает в себе очарование простоты хэштега и добродетельных наклеек на бамперы.

Но, несмотря на его соблазнительную простоту, этот акт солидарности не только не решает серьезные культурные и политические проблемы, которые спровоцировали нападение на редакцию журнала, но и усугубляет их. Он еще прочнее закрепляет противостояние «мы-они» между предположительно толерантным и либеральным Западом и предположительно нетерпимым и агрессивным мусульманским Востоком.

Желание идентифицировать себя с Charlie Hebdo объясняется стремлением не только почтить память убитых журналистов, но и прославить западную культуру, в особенности свободу слова. Этот еженедельный журнал — чьим коньком в последние несколько лет стало неустанное высмеивание ислама — слишком поспешно превратили в символ принципа свободы слова. Быть «Шарли» значит безоговорочно принимать свободу слова в абсолютных терминах, делая ее ключевым элементом западной цивилизации.

Тем не менее, такого понятия как абсолютная свобода слова попросту не существует. Всегда есть некие границы того, что можно говорить, как и в каком контексте. Во Франции слово подпадает под действие определенных правовых ограничений, хотя последние зачастую исполняются весьма выборочно. Там существуют законы, направленные против агрессивных ксенофобских высказываний, а также против высказываний, подстрекающих или поддерживающих политическое насилие.

К примеру, за последние несколько лет французский комедиант камерунского происхождения Дьедонне Мбала Мбала (Dieudonné M'bala M'bala) неоднократно привлекался к ответственности за антисемитские высказывания, потому что его выступления содержали такие материалы, которые, несомненно, оскорбляют чувства евреев, а также из-за его известного жеста «кнель», который многие считают перевернутым нацистским приветственным жестом. Французское правительство сделало все возможное, чтобы запретить его шоу. Но не успело правительство отпраздновать свободу слова в прошлое воскресенье, как властям пришлось арестовать Дьедонне из-за его поста в Facebook, где он заявил, что ощущает себя «Шарли Кулибали» — так звали одного из напавших на редакцию террористов.

Даже журнал Charlie Hebdo подчиняется определенным законам. В 2008 году его руководство уволило одного из карикатуристов, Мориса Сине (Maurice Sinet), за антисемитские оскорбления.

Очевидно, во Франции некоторые сатирические ксенофобские речи считаются неприемлемыми, и за них можно даже подвергнуться судебному преследованию, а другие сатирические ксенофобские речи, направленные против других расовых и этнических меньшинств — в частности, против мусульманского сообщества — не только допустимы, но и становятся центральным элементом прославления предположительно западных ценностей.

Это представляет собой особенно серьезную проблему, потому что за всей этой историей с нападением на редакцию журнала стоит колониальный и постколониальный конфликт, который слишком долго выражался в уже упомянутых выше терминах «мы-они»: «мы» на Западе рациональные, добрые, современные и свободные (только, пожалуйста, не поднимайте такие темы, как колониализм, рабство, религиозные войны и так далее), тогда как «они» отсталые, злые, нерациональные и жестокие. Такая бинарная оппозиция использовалась с конца 18 века, чтобы оправдать жестокое наступление на мусульман, начиная с наполеоновского вторжения в Египет и французской оккупации Алжира и заканчивая бомбовыми ударами французских самолетов по Северной Африке и Ираку. Все это — по крайней мере, отчасти — и стало причиной недавней вспышки насилия.

У журнала Charlie Hebdo было множество самых разных мишеней для сатиры, однако он прочно вписался в эту бинарную структуру благодаря своим бесконечным унизительным карикатурам, направленным против мусульман. В этом смысле он в значительной степени отклонился от первоначальной функции сатиры. Великие сатирики, включая Свифта, Байрона и Мольера, никогда не направляли свои остроты против уязвимых меньшинств. Напротив, они использовали сатиру, чтобы обнаружить пороки и недостатки самоуверенных представителей власти. Между тем, сатира Charlie Hebdo зачастую сводится к чисто расистским насмешкам и травле.

И, словно по сигналу, сбитые с толку молодые люди, совершившие этот теракт в Париже, клюнули на эту удочку. «Вы» смеете насмехаться над «нами», сказали они, тогда «вы» дорого за это заплатите, «мы» поменяемся с «вами» ролями. Этот акт насилия был страшной ошибкой и результатом заблуждения, однако еще более ужасным — и в долгосрочной перспективе не менее опасным — заблуждением является та бинарная культурно-расовая логика, которая легла в его основу.

Нападавшие родились и выросли во Франции. Они были такими же французами и такими же жителями Запада, как и их жертвы. Или нет?

Что значит быть французом или жителем Запада? Что значит быть одним из «нас» в противовес одному из «них»? В современном мире вопросы об инклюзивности и эксклюзивности невероятно сложны, и нам всем необходимо начать искать на них ответы в рамках коллективной дискуссии. И распространение слогана «Я — Шарли» не способствует такой дискуссии, оно мешает ей.

В любой культуре заложено некое сочетание терпимости и нетерпимости, добра и зла, свободы и ее отсутствия. Изучение глубинных сценариев и форм обмена и взаимозависимости между культурами, религиями и этническими группами, а также их внутренних различий, является гораздо более продуктивным способом предотвращения подобных трагедий, чем бесконечное бездумное прославление того, насколько «мы» прекрасны и насколько «они» презренны.

Источник