В ноябре 2005 года институт расы и правосудия Чарльза Гамильтона при юридической школе Гарварда провел для адвокатов, студентов и широкой аудитории семинар, посвященный вопросу о том, как раса и положение обвиняемого в обществе влияет на работу системы правосудия. Вопрос рассматривался на примере прошедшего в том году суда над Майклом Джексоном. Выступить на семинаре были приглашены стороны, представлявшие обвинение и защиту, однако Том Снеддон и его команда наотрез отказались участвовать в мероприятии, а вот адвокат Майкла Том Мезеро приехал и выступил с развернутой речью. В блоге vindicatemj.wordpress.com недавно выложили транскрипт – я ее прочла с большим интересом и решила перевести.

Дело в том, что во время суда над Майклом, да и после, поговаривали, что в деле существенную роль играл расовый вопрос. Собственно, он играл существенную роль во всей карьере Майкла - тот факт, что черный исполнитель добился такого признания и финансового успеха, определенно не давал покоя некоторым белым людям. И ходили слухи, что Снеддон был одним из этих людей. Многие переживали, что Майкла будет судить жюри белых присяжных, и что защита недооценивает опасность расистских стереотипов в этом вопросе. Том в этом своем выступлении подробно комментирует, как он подошел к этой проблеме и почему. Кроме того, он рассказывает о тактиках, которые применяет обычно, в том числе и в деле Майкла Джексона, и объясняет, за счет чего ему удалось столь блестяще выиграть дело.

Том Мезеро: Для меня большая честь выступить в школе юриспруденции. Я хочу поблагодарить профессора Оглетри, Институт, школу и всех, кто принимал участие в организации этого мероприятия. Я действительно тронут приглашением, и очень ждал сегодняшнего дня.

Институт, как я понимаю, занимается вопросами расы и правосудия, поэтому я хочу начать с рассказа о том, какую роль эти два фактора сыграли в деле Майкла Джексона и что они означают для адвоката вообще.

Когда дело касается расы в уголовном процессе, адвокат должен задать себе два вопроса. Первый: “Какова роль расы, если она вообще есть, в этом деле?” И второй вопрос: “Как с этим поступить?” В ряде случаев вы придете к выводу, что в деле, очевидно, замешана расовая несправедливость: расизм, нетерпимость, фаворитизм и т.п., основанные на цвете кожи или этнической принадлежности. Или на религиозных взглядах, не важно. И если вы идентифицировали эту проблему как присутствующую в деле, следующим вопросом будет: что с нею делать, чтобы как следует защитить вашего клиента и обеспечить его свободу? Стоит ли вообще поднимать расовый вопрос? Стоит ли поднимать его до суда? Стоит ли поднимать его во время суда? Как конкретно с ним поступить, чтобы оправдать вашего клиента? Потому что защита клиента – это ваша первейшая ответственность. Если посмотреть на американскую историю, особенно на роль расы в нашей системе правосудия, то известны случаи, когда адвокат и клиент решали, что дело является главным образом политическим и его основная цель – обнаружить расизм. Обнаружить нетерпимость. И если адвокат и клиент совместно принимают такое решение, эта цель может стать для защиты первичной. Но я говорю о случаях, где главная цель – это свобода вашего клиента, его репутация, спасение его жизни. Я кратко расскажу о трех делах, в которых имелась потенциальная расистская составляющая, и о том, как по-разному я поступил в каждом из случаев.

В начале 90-х я согласился на общественных началах выступить защитником в деле, рассматривавшемся в федеральном суде Лос-Анджелеса. Это был процесс «США против Патриции Мур». Патриция Мур была афро-американкой из Комптона, Калифорнии, и состояла в городском совете Комптона. В Лос-Анджелесе у нее была неоднозначная репутация из-за того, что она открыто выражала свои взгляды на расовые вопросы, особенно на расизм по отношению к черным со стороны белого населения. После проблем, вызванных случаем Родни Кинга, который многие из вас, должно быть, помнят, в Лос-Анджелесе был еще один инцидент, когда афроамериканская девушка зашла в винный магазин, вступила в ссору с владелицей магазина, американкой корейского происхождения, и была застрелена в голову, в затылок. Ее звали ЛаТаша Харлинс. Хозяйку магазина судили, и у нее был известный адвокат, афроамериканец. Ее признали виновной, но срок дали условный. Черное население Лос-Анджелеса негодовало по поводу столь мягкого наказания: они чувствовали, что будь жертва не афроамериканкой, приговор был бы гораздо более суровым. И Патриция Мур выражала свое мнение по этому вопросу очень недвусмысленно. К сожалению, она стала мишенью ФБР в расследовании коррупции в Комптоне. ФБР подготовило там очень сложную и запутанную секретную операцию. У них был человек, который выдавал себя за застройщика, способного принести этому району огромную экономическую выгоду. Это все было фальшивкой, выдумкой. Он обращался к членам городского совета и другим влиятельным лицам в Комптоне с проектом постройки завода по переработке отходов, который должен был обеспечить Комптон рабочими местами, повысить базу налогообложения, доходы и сулил множество других преимуществ. В рамках проекта обсуждалось открытие центра дневного ухода за детьми, практика для студентов, рабочие места для людей пожилого возраста. Иными словами, проект был призван помочь этому очень бедному городу и повысить его экономическое положение. Но все это было фальсификацией, подставной операцией. ФБР в течение трех или четырех лет прослушивали разговоры всех влиятельных лиц в городе – от министров и политиков до бизнесменов – и, к сожалению, у них имелись записи того, как миссис Мур в течение года брала деньги, которые не должна была брать. Большинство людей моей профессии, да и обычная публика понимает, что такое дело не захочет вести ни один адвокат. Тем более, вести его без оплаты. Но помимо этих компрометирующих Патрицию Мур записей, в том деле были и другие улики. ФБР целый год работало над тем, чтобы получить этот компромат на нее. Они наняли человека из Лас-Вегаса, афроамериканца, имевшего судимость и пытавшегося шантажировать правительство, и свели их вместе, подтолкнув к роману. Он приезжал к ней в офис с цветами и рассказывал, что он – президент компании по развитию бизнеса и может сильно помочь ее карьере. Он стал руководителем ее политической кампании. Они несколько раз ездили в Мексику. По сути дела ФБР решили сделать все, что потребуется, чтобы поставить Патрицию в компрометирующее положение. И даже свидетель, которого они пытались спрятать в другом штате и которого судья приказал вызвать, признал, что ему потребовался год, чтобы заставить ее взять деньги. Но, к сожалению, в итоге она их взяла и брала долгое время, делая при этом довольно компрометирующие заявления. Она была осуждена по некоторым обвинениям и оправдана по другим.

Остается вопрос: зачем было брать это дело? Я взял его, потому что считал, что действия правительства абсолютно возмутительны. Я никогда не слышал, чтобы что-либо подобное они позволяли себе в преимущественно белом районе. Я настаивал, что они использовали такие методы только потому, что это был бедный афроамериканский район. Они думали, что это сойдет им с рук, потому что ни во что не ставили людей в этом районе по расовому признаку. Моя стратегия защиты была основана на изобличении провокации, и я подал ходатайство о закрытии дела по причине избирательного обвинения по расовому признаку. В середине этого расследования, в ходе которого я прослушал около 600 кассет с записями разговоров и разобрал 50 коробок документов, мне попалась одна плёнка, которую я никогда не забуду. Однажды субботним вечером я сидел в своем офисе с затуманенным взором, потому что мне было уже плохо от прослушивания этих записей (я действительно прослушал все 600), и тут одна из них показалась мне довольно странной. В конце концов я понял, что двое агентов ФБР – оба белые – и старший осведомитель правительства, армянин, не заметили, что записывающее устройство включено. Они ожидали, когда моя клиентка придет за своим первым платежом. И эта пленка кардинально отличалась от всех остальных, что я слышал. В какой-то момент информатор-армянин сказал двум белым агентам: “У нас шикарное дело: они жадные, эти чёрные – сползаются отовсюду! Мы прищучим ее и мэра (тоже черного), а затем возьмемся за следующих”. Это было записано на пленке! Было ли этой записи достаточно, чтобы оправдать миссис Мур перед присяжными федерального суда? Нет. Но ее, несомненно, было достаточно для обличения расизма в правительственном расследовании. Расизма в том, как было заведено это уголовное дело. Ее было достаточно, чтобы пристыдить правительство: «Если будете использовать такие методы, вас выведут на чистую воду!» Таким образом, Патриция была осуждена лишь по некоторым обвинениям и получила минимальный тюремный срок – я убеждён, во многом благодаря тому, что мы вскрыли в этом деле. Мы также обнаружили письмо начальнику ФБР от осведомителя, который жаловался на то, что в Комптоне черным все сходит с рук. С моей точки зрения это было однозначно расистское письмо, подтверждавшее расистский мотив его работы – помочь правительству свергнуть черных политиков в Комптоне. В этом случае я нашёл расистские улики и с самого начала и до конца дела заявлял о расизме в правительстве. Я считал, что этот вопрос действительно необходимо поднять, этот мотив необходимо обнаружить.

Пару лет спустя я вел громкое уголовное дело в Лос-Анджелесе уже не в рамках общественной работы. Я представлял мужчину по имени Ларри Кэрол, известного диктора новостей в Лос-Анджелесе, с 30-летним стажем. Он афроамериканец. Он и двое других афроамериканцев были обвинены большим жюри штата в городе Сан-Бернардино, Калифорния, который находится вне округа Лос-Анджелес, в мошенничестве с ценными бумагами. По сути, было проведено несколько довольно сложных афер. Белый прокурор решил предъявить обвинение троим афроамериканцам, которые, как я выяснил в процессе своего расследования, были на самом деле жертвами аферы, а не правонарушителями. На самом деле мой клиент вложил в то предприятие свои собственные деньги, и у меня были доказательства, что ему обещали хороший возврат инвестиций. Всем троим обвиняемым были обещаны комиссии. Если послушать записи, добытые в ходе расследования, из них видно, что люди, стоявшие за этой аферой, белые. Было ясно, что белые люди задумали представить аферу таким образом, чтобы почти каждый им поверил, во всяком случае, на первый взгляд, не вникая в детали дела. Я узнал, что годом ранее в Гонконге состоялось собрание Международной торговой палаты, на котором банкиры и представители крупных финансовых учреждений всего мира обсуждали как раз подобного рода мошенничества, направленные на банки. У меня возник вопрос: почему трем чернокожим людям предъявлены обвинения, а белым, которые организовали это мошенничество, ничего не предъявлено? В деле, очевидно, была расовая составляющая. Но я решил не поднимать ее вообще. Чернокожие активисты в Южном Лос-Анджелесе уже хотели нагнать автобусы людей на ранчо Cuco Mongo в Сан-Бернардино, где проходил суд, но я сказал “нет”. Я сказал: “Мне известно, из кого будут выбирать присяжных: это преимущественно белые люди, и я не хочу ничего, что может повредить нашей защите. Мы выиграем это дело, не поднимая расовый вопрос, даже хотя он имеет место”. И после 11-недельных слушаний судья, который был председательствующим судьёй в том суде, сказал, что сделает нечто, чего никогда не делал за всю свою карьеру: не станет доводить дело до суда присяжных, а закроет его в интересах правосудия. И так он и делал. Вот пример случая, где есть явное свидетельство расизма, но вы не поднимаете этот вопрос, потому что ваша главная цель – спасти жизнь клиента.

Теперь о деле Майкла Джексона. Его дело рассматривалось в городе Санта-Мария, округа Санта-Барбара, который находится к северу от Лос-Анджелеса, между Лос-Анджелесом и Сан-Франциско. Послушав СМИ, можно было прийти к выводу, что жюри присяжных состояло из белых деревенщин, готовых вздернуть Майкла Джексона без суда. Такой вывод напрашивался. И это было абсолютно неверно! Этот округ Майкл Джексон выбрал своим домом. Там очень мало афроамериканцев. Население в основном состоит из белых и латиноамериканцев. И население этого района известно своей консервативностью. Там живут белые воротнички, консерваторы, но эти люди также имеют склонность к свободомыслию. Даже обвинители перед началом суда подали ходатайство о том, чтобы нам в выступлениях защиты запретили называть их «правительством». Это ходатайство отклонили, и, как вы догадываетесь, в своих речах я частенько указывал на тот факт, что обвинителем в этом деле выступает правительство.

Я никогда до этого не вел дел в округе Санта-Барбара, поэтому днем я надевал джинсы и отправлялся в местные бары и рестораны – в самые демократичные места – в одиночестве, чтобы посмотреть, что там происходит. И неизменно кто-нибудь узнавал меня (потому что это было громкое дело в округе) и заговаривал со мной. И я обнаружил – во всяком случае, в ходе своих скромных экспериментов, которые обычно проходили после полудня – что Майкл Джексон на самом деле очень популярен среди местного населения. Белые и латиноамериканцы, молодые и старые, дети и люди средних лет – они любили Майкла Джексона. Он был их знаменитостью. Он мог бы жить где угодно в мире, но выбрал их соседство. Он сделал много хорошего для людей этого района. Когда военно-воздушные войска хотели использовать Неверлэнд для съемок фильма, он сказал им: “Заходите!” У него были списки ожидающих детей, главным образом бедных детей, которые хотели приехать в Неверлэнд на день, в парк развлечений и зоопарк. И хотя Майкл Джексон нравился не всем, но он нравился многим. 

У меня была консультант по присяжным, которая делала то, что должны делать консультанты: проводила опросы, собирала фокус-группы и соотносила данные. Она спрашивала у людей возраст, профессию, политические и религиозные воззрения, расу и устанавливала зависимость этих характеристик с их взглядами и отношением. Она вывела типичный профиль присяжного, сочувствующего обвинению, и типичный профиль присяжного, сочувствующего защите. И если бы я прислушался к этим данным (которыми обвинение также располагало), возможно, я не достиг бы такого успеха. Среди прочего те данные говорили, что женщины с детьми – для нас самые худшие присяжные. Это дело о совращении ребенка, и матери захотят защитить своих детей, что наихудшим образом отразится на исходе дела. Но я-то как раз хотел именно женщин с детьми! (В составе жюри в итоге было восемь женщин и четверо мужчин - прим. пер.) Потому что опросы среди потенциальных присяжных, цифры и подобного рода анализ никогда не заменят вам интуицию, чутье на людей, понимание того, кто ваш клиент и кто будет готов понять вашего клиента. Они не заменят вам инстинкт, подсказывающий, кто сможет увидеть свидетелей обвинения насквозь – если вы на самом деле считаете, что правда на вашей стороне, а я убежден, что в нашем случае это было так.

И тогда я сказал себе: “Раса не будет играть роли в этом случае”. Майкл и его семья были обеспокоены тем, что среди присяжных нет афроамериканцев. (У нас был один афроамериканец в альтернативном составе, но он так и не попал в действующий список присяжных.) Я же не волновался совсем. Чем дольше я изучал население, чем больше разбирался в этом деле, чем лучше узнавал своего клиента, чем больше узнавал об этом здании суда и о том, что происходило там в прошлом, тем больше я уверялся: игра будет честной.

Упомяну еще кое-что: как я уже говорил, я никогда до этого не вел дел в округе Санта-Барбара, но я заметил, что между Серверным и Южным округом существует некая разница в менталитете. Санта-Мария находится в Северном округе, где преобладают в основном работники производства – рабочий класс, и это население весьма консервативно. Южный округ считается более богатым и либеральным. Там находится Калифорнийский Университет, управление окружного прокурора. Я обнаружил, что в законодательные органы штата было подано два билля в попытке отделить Север от Юга. И я сказал себе: “Сыграем на этом. Это – сообщество Майкла. Он выбрал его. Людям он нравится. Давайте окружим Майкла его сообществом и противопоставим их этому мстительному окружному прокурору с юга”. И я думаю, это сработало, потому что, как я узнал, большинство людей в этом сообществе считали, что окружной прокурор лично мстит Майклу Джексону. В начале 90-х он созвал большое жюри в попытке выдвинуть обвинение, но ничего не вышло. Большое жюри встречалось около шести месяцев и ничего не предъявило Майклу Джексону! Недавно я разговаривал с женщиной, которая участвовала в созыве того большого жюри Лос-Анджелеса, - она сказала, что у них были серьезные вопросы к обвинениям. Похоже было, что люди пытаются получить деньги с Майкла Джексона, выдумывая эти обвинения. Так что в начале 90-х прокурор не смог ничего ему предъявить. Тогда в середине 90-х он полетел в Австралию и Канаду – это единственные страны, о которых мне известно, но возможно, он ездил и в другие – в поисках «жертв» Майкла Джексона. И снова остался ни с чем! Ему ответили: «Исчезни! Он ничего нам не сделал!» Тогда прокурор создал веб-сайт в департаменте шерифа для сбора информации на Майкла Джексона. И в конце концов он получил дело, о котором вы знаете, которое слушалось в этом году. И окончилось вердиктом “невиновен” по десяти обвинениям в тяжких преступлениях и таким же “невиновен” по четырем обвинениям в меньших правонарушениях. Он не доказал даже правонарушений! Дело, по моему мнению, было полнейшим обманом. Это была попытка беспринципных обвинителей и полиции любыми средствами и убеждениями получить обвинительный приговор хотя бы по одному пункту. И это совершенно не справедливо – то, что сделали с Майклом Джексоном в этом году. Но, тем не менее, мое заключение по расовому вопросу было таково. Я сказал людям, с кем имел возможность переговорить об этом, что для афроамериканцев Майкл Джексон - чёрный. Он чёрный. Если вы спросите у него, какой он расы, он ответит: чёрный. Но для многих белых людей Майкл Джексон превосходит расу. Он объединяет людей. Мы проиграли присяжным записи, где он рассказывает о том, почему любит людей всех континентов и всех рас. В какой-то момент он говорит: «Я бы хотел усыновить ребенка с каждого континента». Он говорит о том, как ненавидит расизм, ненавидит нетерпимость. И я совершенно убеждён, что присяжные увидели в Майкле Джексоне человека, который объединяет людей, а не разобщает их. Я никогда не волновался о том, что они вынесут несправедливое решение. Просто не волновался. Я никогда не думал, что эти присяжные встанут на сторону окружного прокурора, потому что «это их округ». Я никогда не думал, что эти присяжные накажут Майкла Джексона за то, что у него длинные волосы. У него серьёзная болезнь кожи, которую я видел, она называется витилиго. Он показывал мне симптомы. У него на спине видны коричневые пятна и белые пятна – болезнь прогрессирует и поглощает кожный пигмент. Он очень стесняется этого и предпочитает носить макияж вместо того, чтобы иметь пятна по всему лицу. Это его выбор. Я не думаю, что это преступление. СМИ изображали его таким странным и эксцентричным! Я говорил людям: «Включите телевизор вечером, и увидите людей, которые страннее Майкла Джексона». Он – творческая личность. Он живет в своем ритме жизни. В записи, которую мы проиграли для присяжных, он говорит: «Тебе нравится ходить на футбол, а мне нравится сидеть на своем дереве и сочинять музыку». Да, он другой. Да, он музыкальный гений. Да, у него есть свои проблемы. Да, он человек. И нет, он не преступник!

Том Мезеро: Итак, вот три примера, в которых сначала требовалось определить, есть ли расистский компонент, и определить объективно, а затем задать себе, как адвокату, вопрос: “Что я буду с ним делать?” И нельзя никого слушать в таких вопросах. Нельзя слушать СМИ. Нельзя слушать торговцев скандалами! Нужно понять самому, исходя из фактов, улик, того, что вы знаете о своем клиенте, свидетелях, о происходящем. Я не стал поднимать расовый вопрос. Я не думал, что Майкла Джексона обвинили из-за его расы, я думал, что его обвинили, потому что он - гигантская знаменитость!

Вот вам случай: последним свидетелем, которого я вызвал, был актёр-комедиант Крис Такер. И Крис Такер показал, что эта семья, которая обвиняла Майкла Джексона, пыталась добиться денег и от него тоже. Эти люди хотели получить его автомобиль. Они сказали ему, что у ребенка рак, как сказали и Майклу Джексону. Мальчика пригласили на день в Лас-Вегас, где Крис Такер снимал фильм "Rush Hour", и они жили там три недели, после выставив ему счет за всё. Они продолжили просить у него деньги, и тогда он полетел в Майами, встретился с Майклом Джексоном и предупредил его: “Осторожнее! Что-то не так!” Он предупредил Майкла Джексона об этом мальчике и его семье. Перекрёстный допрос вел окружной прокурор Том Снеддон. В какой-то момент он показал Крису Такеру увеличенный фотоснимок Криса с обвинителем и его семьей на свадьбе. Крис с юмором заметил: «Мне нравится фото. Где бы мне такое взять?» Все в зале усмехнулись, а окружной прокурор сказал: «Я достану его для тебя, если будешь хорошим мальчиком». (Обращение «boy» - «мальчик» было принято по отношению к чернокожим рабам, поэтому сейчас считается расистским. – прим. пер.) Насколько я могу судить (я тогда не следил пристально за СМИ, так как был занят работой и телерепортажи ухватывал только в перерывах), афроамериканское сообщество не очень обратило на это внимание. И я был этому рад. Потому что, опять же, возвращаясь к целям защиты и моим убеждениям о том, что эффективно: я не хотел поднимать вопрос расизма в этом деле. Я видел присяжных – я чувствовал присяжных – и я не думал, что это может нам помочь. 

В день, когда присяжные удалились для вынесения решения, я чувствовал себя очень хорошо и считал, что наше дело прошло замечательно. И я сказал ряду людей, что не хочу примешивать сюда расовый вопрос. Я не хочу, чтобы меня ассоциировали с поднятием расовой проблемы в этом сообществе. Я не думаю, что это нам поможет. В начале разбирательств разные люди, связанные с Майклом Джексоном, спрашивали меня, как, по моему мнению, идет дело. Тогда я был весьма обеспокоен, и позвольте мне объяснить, почему. В ноябре 2003 года в Неверлэнде был совершен обыск 70-ю шерифами. Я получил звонок, будучи в дороге, когда возвращался в Лос-Анджелес из отпуска в Биг-Сэре, Калифорния. Меня спросили, не прилечу ли я в Лас-Вегас на встречу с Майклом Джексоном, потому что он хочет, чтобы я представлял его интересы. Я долго и серьезно обдумывал это, но в конце концов отклонил предложение, так как готовился защищать актера Роберта Блейка в деле об убийстве, назначенном на февраль 2004 года. Я подумал, что не смогу эффективно вести два дела сразу. Это только свело бы обоих клиентов с ума, если бы я был недоступен, когда они во мне нуждались. И люди Майкла были весьма удивлены, что кто-то отважился отказаться, но я отказался. Потом, дней за 10 до суда, в феврале 2004 года, у нас с Блейком случился разлад и я вышел из дела, и примерно через полтора месяца мне позвонил Рэнди Джексон, брат Майкла, с которым мы дружны многие годы. Он спросил, не передумал ли я и не прилечу ли во Флориду для встречи с ними. Я согласился. Я слетал туда, встретился с Майклом, вернулся, спустя пять или шесть дней меня спросили, возьму ли я дело, я ответил утвердительно и был нанят. Но то, что я видел по ТВ до того, как был нанят, вызывало у меня сильное беспокойство. Вы, вероятно, помните день предъявления обвинения. Я тогда еще не был его адвокатом. Во-первых, безопасность Майкла обеспечивала Нация Ислама, и их поведение в Санта-Марии в тот день очень бросалось в глаза. Не поймите меня неправильно, я работал с Нацией Ислама многие годы, и работаю до сих пор. Я даже согласился защищать их западного регионального лидера, в случае если ему предъявят обвинение в нападении на полицейского (что власти грозились сделать, но пока не сделали). Я прекрасно знаю, какую работу Нация Ислама проводит в Лос-Анджелесе. Знаю, как они борются с организованной преступностью. Знаю, как они борются с наркотиками. Знаю, как они стараются учить людей ответственности и духовности и как много делают, чтобы остановить насилие в городе, являющемся криминальной столицей Америки. Я работал с Нацией Ислама в деле Патриции Мур – они ее очень поддерживали. И, тем не менее, я считал, что выступление Нации Ислама в качестве охраны Майкла в Санта-Марии не пойдет на пользу его защите. Я чувствовал, что это отдаляет его от сообщества, в котором он живет и которое должно его судить, вместо того, чтобы делать его частью этого сообщества. И я выразил свою позицию очень ясно. Нельзя с этого начинать!

Я также видел его адвокатов и советников на собрании в отеле Беверли-Хиллс - шикарном отеле Лос-Анджелеса. У них прошла встреча, и об этом трубили все новости – о том, что эти жирные коты, которые советуют Майклу Джексону, собрались в отеле для выработки линии защиты. Они называли себя “командой мечты”. И, смотря новости, я сказал себе: «Это неправильно. Это не помогает Майклу в этом сообществе. Это отдаляет Майкла от сообщества». Подчеркните лучше, что он – такой же, как и люди, собравшиеся вокруг здания суда. Не подчёркивайте, что он – особенный, важнее этих людей или сильно отличается от них, потому что это не так. И я озвучил свои чувства по этому поводу. Я смотрел на это исключительно с позиции того, что ему поможет. Не с позиции того, что будет правильно выглядеть с политической или моральной точки зрения. Я отвечал на вопрос: “Как мне спасти жизнь Майкла Джексона?” Как вы, наверное, помните, если следили за процессом, во время второго вызова в суд, когда я уже был его адвокатом, Нации Ислама в центре картины не было. Да, мусульманская охрана в некотором составе присутствовала, но ее не было видно. И больше не было ни приемов в Неверлэнде, ни саммитов в Беверли-Хиллс и подобного рода вещей. Они не шли на пользу защите Майкла.

Но в конце дела – и, буду откровенен, к сожалению, это получило огласку на ТВ – появился Преподобный Джесси Джексон. Я очень уважаю его, в особенности за то, что он сделал для движения в защиту Гражданских Прав. Но тогда его появление огорчило меня. Я выпустил пресс-релиз о том, что никто не говорит от имени Майкла Джексона и его семьи, что суд запретил участникам процесса обсуждать подробности дела и мы будем уважать это решение. У меня состоялся разговор с Преподобным Джексоном, в котором я объяснил ему то же, что сейчас объясняю вам: это не дает нам никаких преимуществ. «Большинство белых людей при виде вас думают, что есть какая-то расовая проблема, расовая несправедливость, которую вы собираетесь разоблачить и с которой собираетесь бороться, – сказал я ему. – Это прекрасно, но в моей работе сейчас мне это не поможет». И он отступил. Он провел там пару дней, но он понял мои цели, мои мотивы. Я по-прежнему уважаю его, но в тот момент его присутствие было для меня нежелательно по причинам, которые я вам объяснил. Также меня спрашивали, хочу ли я, чтобы приехал Аль Шарптон. Я ответил, что это тоже не лучшая идея, и он меня прекрасно понял. Он тоже думал, что ему не стоит там находиться. Но, в конечном счете, это задача адвоката – сформулировать эти вопросы и ответить на них. Посмотреть на них объективно. Не стоит от них отворачиваться, не стоит притворяться, что наше общество подчиняется каким-то выдуманным стереотипам. Отдавайте себе отчет в том, каково оно на самом деле, и выстраивайте стратегию защиты соответственно. Именно это я пытался сделать. К счастью, мы преуспели, и я абсолютно уверен, что решение суда было справедливым.

Я знаю, что среди вас много студентов, изучающих тактику судопроизводства. Позвольте мне сказать пару слов о тактике, потому что я использовал некоторые неортодоксальные тактики, за которые меня критиковали вплоть до вердикта. Я просто кратко их резюмирую. Суд – это упражнение на знание людей. Если вы не понимаете людей, значит вы не готовы вести дело так хорошо, как возможно. Людей не изучают в школах юриспруденции. Правда, не изучают. На самом деле, по-моему, в школах вас учат, что судебная практика – это сплошь интеллектуальные упражнения. А это не так. Лучшие юристы и адвокаты понимают то, что происходит в сердцах и душах людей, так же хорошо, как то, что происходит в их умах. Вам придется работать с людьми, которые не учились в школах юриспруденции, не ходили в колледж. С людьми из самых разных слоев общества. Некоторые из них образованны, некоторые нет. Но кем бы они ни были, вы должны понимать, что человеческая природа – гораздо шире и многограннее, чем только интеллект. Вы должны научиться видеть мотивы поступков людей. Вы должны понять, какой тип людей обычно прислушивается к вам, как к юристу, в суде, а это можно познать только на опыте. Вы должны научиться чувствовать инстинкты людей, их интуицию, их стиль мышления. Не все поддается логике, поверьте мне. И я искренне считаю, что юридические академии вредят будущим юристам в том, что не учат их быть хорошими людьми.

Я часто говорю о важности благотворительной работы, потому что очень верю в неё и сам занимаюсь ею. Но многие студенты смотрят на меня вопросительно: «О чем он говорит? Я в долгу! Я еле свожу концы с концами. Я не могу платить за квартиру. Я хочу новую машину. Мне предложили хорошую работу. Ты с ума сошел?» Конечно, я никому не могу указывать, как им прожить свою жизнь. Только вы сами можете определить, что подходит лично вам. Всего нам в жизни все равно не успеть, и нужно выбирать то, что кажется лучшим. Но скажу вам вот что: с тех пор, как я окончил юридическую академию, все исследования на тему удовлетворенности юристов своей работой, что я видел, были печальными. Все исследования указывают, что подавляющее большинство юристов не счастливы на своей работе. И, кажется, они принимают это как данность. А на деле я видел следующее. Я видел как юристы – особенно умные, из хороших институтов, с хорошим академическим образованием, – получают очень престижные работы. После того, как флер новизны сходит, они понимают, что несчастны, и уходят на другую престижную работу. А потом на следующую. И им даже не приходит в голову, что, меняя работы, они не меняют работу совсем. Многие из них в конце концов оседают где-то в престижных организациях, на огромных деньгах, но удовлетворения так и нет. Кто-то делает более радикальные шаги. Некоторые юристы уходят в федеральную прокуратуру, где все считают себя элитой. И вот, они перепрыгивают из престижной фирмы в прокуратуру, а потом обратно в престижную фирму, и наконец однажды вечером вы встречаете их в баре за третьей или четвертой рюмкой и признанием: «Мне не нравится моя работа!» Но они все равно не сменят ее – это для них рутина.

Был такой юрист по имени Уильям Канслер – он скончался десять лет назад. Уильям написал прекрасную книгу под названием “My Life As A Radical Lawyer”, которую опубликовал за год до смерти в 1994 году. Я бы всем советовал ее прочитать. Это захватывающая книга. Правда, как соавтор признается во введении, Уильяму нравилось рассказывать красивый миф о себе и свойственно было немного приукрашивать. Но тем не менее. Это был человек, который все делал “правильно”. Он выпускник Йельского Университета, специализировался во французском языке и позже преподавал в Йеле. У него был замечательный послужной список во Вторую мировую войну. Он учился в Юридической Школе Колумбии и вместе с братом основал фирму в центре Манхэттена. Он купил хороший дом в Вестчестере и жизнь его шла как по маслу, вот только все это не приносила ему никакого удовлетворения. И однажды ему позвонил кто-то из Американского союза защиты гражданских свобод: “У нас есть дело по гражданским правам на крайнем Юге. Не поможете нам?” Он согласился и начал работать на Юге с Мартином Лютером Кингом-младшим. Эта работа для движения в защиту гражданских прав его затянула. Он прославился на всю страну после процесса “Чикагской Семерки” в конце 60-х, где решалось, спровоцировали ли подсудимые беспорядки перед Демократической Национальной Конвенцией 68-го года. Уильям решил посвятить свою дальнейшую карьеру защите париев - людей, к которым никто и близко подходить не хотел. Он получал удовольствие от идеи защищать людей, которые казались беззащитными. Под конец жизни он больше сосредоточился на арабо-американцах, которые в свете взрывов в Нью-Йорке в 1993 году становились главной целью расизма, несправедливости и нетерпимости. И все сходятся во мнении, что он прожил очень красочную, интересную, полноценную профессиональную жизнь. Через пару лет после его смерти профессор правоведения в Алабаме написал книгу “Уильямом Канслер: самый ненавистный юрист Америки”. Он проанализировал жизнь Канслера со своей точки зрения и пришел к выводу, что это был действительно счастливый в своей работе человек. Это было юрист, который что-то изменил в мире, повлиял на общество, нашёл удовлетворение в своей деятельности. Юрист, который чувствовал, что не зря получил свою степень. Он заставил юридическую систему работать там, где иначе она бы ни за что не сработала. 

Сегодня я говорил с профессором Оглетри о другом знаменитом юристе из Чикаго, который жил гораздо раньше Уильяма Канслера, - человеке по имени Кларенс Дарроу, о котором многие из вас, наверное, слышали. Кларенс Дарроу тоже до какого-то момента своей карьеры делал все правильно. Он был юрисконсультом муниципалитета Чикаго, а эта должность тогда считалась отличным стартом на пути к славе и состоянию. Потом он стал главным юрисконсультом по железным дорогам в Иллинойсе, что также считалось очень перспективной должностью. Но ему этого просто не хватало. И он начал представлять профсоюзы, а в те времена люди, связанные с профсоюзами, считались преступниками. Профсоюзы считались преступными организациями, почти как мафия в более поздние годы. И он нашел желаемое удовлетворение в благотворительной работе, оказал огромное влияние на общество, и, безусловно, считается теперь очень деятельным и успешным юристом. 

Жизнь по правилам не всегда приносит счастье и удовлетворение. Она может его принести, на время. Может даже и навсегда. Если это так, цените такую жизнь, но если нет, не бойтесь попробовать что-то иное. Я мог бы говорить об этом часами, поскольку сам выбрал для себя этот путь. В какой-то момент мне пришлось признать, что я, в общем-то, неприспособленный к нашей системе ренегат: я чужой в этих прекрасных местах, куда все так стремятся. Я был там, но они мне просто не подходят. И я люблю благотворительную работу. Я люблю на что-то влиять. Когда вы добиваетесь оправдательного приговора в деле об убийстве для кого-то, у кого иначе никогда не было бы шанса, для невиновного человека, не имеющего средств, нет ничего приятнее, чем видеть, что это означает для него и его семьи. И даже если вы представляете кого-то, кто виноват, просто заставить систему работать, заставить этих высокомерных обвинителей не злоупотреблять законом, не злоупотреблять фактами, и не использовать людей, которые кажутся беззащитными – это прекрасное чувство! Я не говорю, что все обвинители такие. Но такие есть! И полиция тоже, бывает, злоупотребляет своей властью и обязанностями. Выводить их на чистую воду и делать эту систему самой лучшей системой в мире – это работа, приносящая огромное удовлетворение.

Наконец, – возвращаясь к тактикам – нас, юристов, учат традиционно. Традиции передаются из поколения в поколение, и у большинства юристов нет ни времени, ни желания посмотреть на эти традиции под микроскопом и задать себе вопрос: “Сработает ли этот подход в данном случае?” Люди просто делают то, чему научены. Приведу пример: в своей вступительной речи в деле Майкла Джексона я сказал то, что многие специалисты по уголовному праву сочли бы ересью. Как мы все знаем, в деле всегда есть презумпция невиновности. Бремя доказательства преступления до такой степени, чтобы у жюри не осталось обоснованного сомнения, ложится на сторону обвинения, а защита не обязана ничего доказывать. Это всё звучит восхитительно. Но что это, по сути, означает в зале суда? Мне кажется, это означает вот что, и вот что это означало в деле Майкла Джексона. Во-первых, как правило, присяжные уверены, что юристы знают правду, независимо от того, так это на самом деле или нет. Во-вторых, они сами хотят знать, где правда. И когда адвокат, глядя на присяжных, во вступительной речи произносит: “У моего клиента есть презумпция невиновности и это обвинение должно вам что-то доказывать, а я сделаю так, что у вас в конце будет повод для сомнения”, я думаю, типичный присяжный посмотрит на такого адвоката и скажет: “Его клиент виноват! Он просто думает, что сможет помешать обвинению доказать это!” Мне так кажется. Идя на суд Джексона, я горячо верил, что правда на нашей стороне, улики на нашей стороне. И я не видел, почему бы не заявить об этом, почему бы не бросить это обвинению в лицо. Поэтому в своей вступительной речи я сказал: «Я дам вам обещания. Я заключу с вами договор. Я докажу, что этот человек невиновен». Я никогда не упоминал, на ком из нас лежит бремя доказательства. Я никогда не упоминал обоснованное сомнение. У меня была причина этого не делать, и причина эта в том, что я хотел быть носителем правды, а не уступать эту роль оппоненту. Мне не хотелось создавать впечатление, что я играю формальностями. Пусть их выступление выглядит так! И я чувствовал, что вступительная речь дала нам хороший импульс. Мне кажется, после этого так и не потеряли его и именно поэтому Майкл Джексон был оправдан в полной мере.

В юридической академии вы изучаете перекрестный допрос. Вас учат: «Не задавайте открытых вопросов, не задавайте вопросов, начинающихся с «как», не задавайте вопросов, начинающихся с «почему». Этим вы открываете дверь для потока ужасов». Ну, наверное, начинать действительно нужно с этого принципа. Но если вы будете следовать ему на протяжении всей карьеры, то никогда не станете асом перекрестных допросов. Если в какой-то момент вы не начнете идти на эти риски, то вам не добиться профессионализма. Вы должны достичь такого уровня мастерства, когда инстинкты подсказывают вам: «вот здесь это можно делать, а вот здесь нельзя». После предварительного слушания Роберта Блейка, которое три недели транслировалось по ТВ, какой-то репортер с Court TV сказал мне: «Мы еще не видели, чтобы кто-нибудь задавал столько открытых вопросов! Но вам всегда удается оборачивать их в свою пользу!» И это непросто! Мне пришлось долго работать над этим умением, потому что в академии меня учили тому же, чему и вас. Но нельзя бояться своего дела, особенно, если на вашей стороне правда. Не бойтесь своего дела. Не стоит чрезмерно осторожничать, как делают многие адвокаты. Эксперты говорили, что мне следовало прекратить допрос, когда обвинение закончило вызов свидетелей в деле Майкла Джексона, потому что наши перекрёстные допросы и так были эффективными. Но скажу вам, что если бы я не вызвал своих свидетелей, мы бы получили по крайней мере патовую ситуацию у присяжных. Не думаю, что мы непременно получили бы вердикт “невиновен”. Я знал, что даже если мы придем к патовой ситуации, я все равно прославлюсь, потому что считалось, что дело заведомо проигрышное. Сказали бы: «Он молодец: подвесил жюри в таком большом деле, прямо как Лесли Абрахмсон в том первом деле Менендез». Для меня это, наверное, было бы неплохо. Но что это означало бы для моего клиента? Прежде всего, прокуроры довели бы дело до суда повторно и исправили множество своих ошибок. Судья мог бы изменить некоторые из своих решений, которые были нам на пользу. Не думаю, что жизнь Майкла Джексона была бы спасена, если бы мы завершили допрос свидетелей тогда, когда его решило завершить обвинение. Конечно, применяя этот принцип к своему делу, вы рискуете, так как ваш свидетель будет подвергнут перекрестному допросу. Но опять же повторю: я чувствовал, что правда на нашей стороне. Я чувствовал, что улики на нашей стороне. Поэтому я не останавливался. Мы вызвали пятьдесят свидетелей, обвинение вызвало девяносто. И мы получили тот результат, который получили.

На все, чему вас учат, в какой-то момент нужно посмотреть под микроскопом. Я помню, в юридической академии – и я не могу поверить, что нас действительно этому учили, – нам говорили: «Просто изложите свою точку зрения в конце и резюмируйте ее». Это безумие! Присяжные принимают решение не только в конце! И они выбирают сторону быстро! Многие люди упрямы и цепляются за те выводы, к которым уже пришли. Поэтому нужно продвигать свою версию с первого дня. И нужно делать это убедительно. Свою историю нужно рассказывать уже в вопросах. Нельзя дожидаться конца, чтобы свести все воедино. И не стоит полагать, что присяжные рассуждают так же, как вы: нужно буквально вдолбить им вашу точку зрения. По сути, вы должны произносить вступительную речь во время вступительной речи, прямого допроса, перекрестного допроса и заключения. У вас есть четыре этапа, чтобы рассказать свою историю. Не думайте, что перекрёстный допрос нужен лишь для того, чтобы дискредитировать свидетеля: он нужен вам, чтобы рассказать вашу историю! И то, как вы дискредитируете свидетеля, очень зависит от того, что вы думаете об этом свидетеле. По некоторым свидетелям видно, что это хорошие актёры, социопаты, психопаты, и вы понимаете, что чем дольше они будут давать показания, тем больше выставят напоказ свою истинную суть. Они могут оступиться лишь на долю секунды, но рано или поздно они оступятся. Иногда бывает полезно держать свидетеля под присягой несколько дней. Меня, например, критиковали за избыточные допросы. Однажды вечером я переключал каналы, и попал на кого-то, кажется, из Бостона, кто заявил: «Мне кажется, он слишком детально рассматривает дело!» Этот товарищ за всю жизнь не был ни в одном зале суда и понятия не имел, о чем говорит, но, тем не менее, ему казалось, что я слишком детально рассматриваю дело! Полагаю, под этим имелось в виду: «Зачем он держит свидетеля так долго?» Про некоторых свидетелей, на которых полагалось обвинение, я заключил, что чем дольше они будут давать показания, тем хуже будут выглядеть. Даже если они говорят о мелочах, о вещах, которые не кажутся значительными, не важно. Важно позволить присяжным заглянуть этому свидетелю в душу и сердце. Покажите им, кто этот человек, покажите им, какой он лжец и мошенник. Держите его под присягой, держите его, держите его.

Здесь, очевидно, речь про мать Гэвина, Дженет Арвизо, которая на допросе выглядела почти ненормальной. Присяжные позже признались, что именно показания Дженет убедили их в том, что обвинения безосновательны. В интервью сразу после вынесения приговора они как раз говорят об этом:  http://www.youtube.com/watch?v=DUFehzZqAfI&feature=player_embedded 

И в заключение скажу о средствах массовой информации. Я атакую СМИ с самого вынесения вердикта. Я очень уважаю профессиональных журналистов, следующих этическому кодексу. Журналистов, имеющих профессиональные ценности. Журналистов, которые, сообщая о том, что происходит в зале суда, не показывают своей заинтересованности в конкретном исходе дела. Если они сообщают о вердикте, вы никогда не узнаете, каково их личное мнение, потому что они профессионалы. И у нас были такие журналисты. У нас была Линда Дойтч из Associated Press, Марк Тиабби от NBC. Вот это профессионалы. Дон Хоббс из Santa Barbara News Press. Но помимо них у нас была и толпа клоунов! Я называю их желтыми репортёрами. Я не называю их журналистами, они недостойны этого звания. Люди с Court TV, люди с некоторых кабельных телеканалов. Люди, которые вопили и кричали о своем мнении, хотя сами в жизни не были в зале суда. Люди, которые пытались делать вид, будто знают, что происходит, – бывшие прокуроры и адвокаты в Нью-Йорке, которые ни разу в жизни не вели настоящего дела, но пылко рассуждали о важности или неважности того или иного свидетеля или улики, только чтобы попасть в камеру. И освещение дела было чудовищным. В общем и целом – чудовищным. 

Всегда помните о том, что приоритеты СМИ отличаются от приоритетов тех, кто участвует в процессе. СМИ не находятся под присягой. Они не ответственны за то, что случится с ответчиком или жертвой – если есть жертва, – или с семьей жертвы и семьей ответчика. Они никогда не будут винить себя в исходе дела, каков бы он ни был. К ним практически не относятся распоряжения суда. Судья может велеть им сидеть в определенном месте или парковаться в определенном месте, но не более того. И единственное, что их волнует, это рейтинг и деньги. Это может быть самый скучный день в суде, но потом вы включите телевизор и услышите о том, какой захватывающий и драматичный это был день. Потому что они пытаются завоевать аудиторию и удержать аудиторию – это их бизнес. И обычно, предсказывая исход громких процессов, они ошибаются! В деле Менендез они предсказали, что вердикт будет “виновен”, но дело было подвешено. Про О. Джея Симпсона говорили, что он будет признан виновным, но приговор был оправдательным. В деле Роберта Блейка они предсказали обвинительный приговор, но подсудимого оправдали. Скотту Питерсону предсказывали оправдание или подвешенный вердикт, но его признали виновным и приговорили к смерти. И в деле Майкла Джексона все СМИ сходились во мнении, что его осудят, но мы получили четырнадцать вердиктов “невиновен”. Дела выигрываются в зале суда, а не за его дверями. Конечно, на средства массовой информации нужно обращать внимание. Положительные репортажи о вашем клиенте не повредят, но если вы уделяете слишком много времени происходящему в СМИ и отвлекаетесь от подготовки к тому, чтобы выиграть дело перед двенадцатью присяжными, то в конце вы, вероятно, будете сильно разочарованы. Дела выигрываются внутри зала суда.

По моим наблюдениям американские присяжные в массе своей очень почтенные, трудолюбивые, серьезно относящиеся к своим обязанностям люди, не подверженные влиянию СМИ. Некоторые юристы позиционируют себя как специалисты по отбору жюри или эксперты по средствам массовой информации, но я на это не покупаюсь. Хороший юрист должен знать, как вести дело, и уметь сосредоточиться на ведении дела. И ничего больше. Да, можно нанять кого-то, кто попытается сгладить эффект от негативных репортажей – ради бога. Лучше иметь положительную информацию о вашем клиенте, чем отрицательную. Но не стоит заблуждаться, думая, что таким образом вы выиграете дело. Мне кажется, в деле Скотта Питерсона, защита выиграла PR-битву, но проиграла битву в зале суда. Мы видели совершенно изумительные репортажи о том, как блистает защита и как плохо выступает обвинение, как в деле об убийстве у них нет ни одного очевидца, нет судебных экспертов, и т.д. и т.п. А в итоге это оказалось очень мощное дело, выигранное в суде на основе косвенных доказательств. Сам я там не был, поэтому не могу сказать, кто выступал хорошо, а кто плохо. Все, что я знаю, это что я видел много прекрасных пресс-репортажей с предсказаниями оправдательного исхода, и все мы знаем результат. Я предпочту быть поджаренным в прессе, но выиграть при этом суд. Средства массовой информации обладают соблазном и притягательностью: вы начинаете думать, что дела выигрываются там. Юристы легко попадаются на эту удочку и забывают о том, что на самом деле важно. Важен не адвокат и не его репутация в СМИ. Благополучие клиента и вердикт присяжных – вот что важно.
 

Перевод MORINEN