Когда я родился - ничего не было. Ни машины моей, "Тоёты-Калдины", ни дочерей Оли и Кати. Я ещё спросил: почему? - а мне говорят: да уж ладно, есть фильм с Торопунькой и Штепселем "Ехали мы, ехали", а уж больше - ничего в этой вселенной, уж пойми, не до изысков. Разве что фильм "Девчата". И лес. И отпускали нас попастись в лес: идите, мол, детишки, попаситесь. Мож, и, слава Богу, заблудитццо там семь-пять, не больше, а у нас хахали вон, уж из-за ёлок... завсегда... В общем, как ни странно, не был я тогда ещё женат на жене своей, Елене Николаевне. Бывалоча, подойду к ней, спрошу так прямо и сурьёзно: "Что ж это такое, Елена Николаевна? И почему мы до сих пор не женаты, в конце-концов?" - ну, и, про суп, разумеется: чего она его манкирует? А она, разумеется, достойно отвечает про нездоровую экологическую обстановку, вот вроде, такая мелочь, а Антарктика, Солнышкин, которого с тебя, милый, писАть будут, народные танцы и прочая ерунда. В смысле, ширинку в кои веки застегни, и ответь достойно Луису Корвалану. И - шасть на очередное свидание не со мной. Я ей говорю: окстись, ведь нет никого, куда бежишь-то, глупая? А она упорная... Тоскливо.
Особенно тоскливо ночью было. Холодно. А одеяло лебяжье. Бордовое. Стёганое. Папа привёз. По жопе, конечно, отходил, после моего хита "Эй, моряк, ты слишком долго плавал!" Зря он, конечно. Все девочки с восторгом и восхищением. А он - ремнём. Недопонял. Самострой... Мазострой... в общем, нехорошо. Ни для дома, который строй, ни для семьи. Он привёз, а они одеяло - трыньк - и в камеру хранения. И не выдают. Нет ничо, говорят. Бытие. Одеял ещё не творили. А когда папа меня, холодеющего, забрал, то пообещал им хари раскровянить, и одеяло нашлось. Чудеса случаются.
И ушёл я с ним, одеялом и мыслями. И махаоны кругом, как блины чёрно-фиолетовые. Идёшь в лес, а они летают. Машут крыльями, как ты ресницами: красиво и неповторимо. Запах, опять же...
А ещё, уж совершенно случайно, шёл я к баракам Мензенской от Гамарника, видно, ходил я много, и эти, махаоны - с оттяжкой: "Сегодня... первый в мире космонавт... Уррррррра!" Гагарин, Алексеич! И из радио на всю улицу:
"Джамаааикаааааааааааааааааааааааа!"

(Тоскливо. Этот текст - кавер того ёрничания, которое было до тех пор, когда Лиру заглючило. Было легко и воздушно. Нажал кнопку - и всё исчезло. От же ж блять. Сейчас, вижу - неподъёмно, но - для памяти.)