Живу я более, чем умеренно, 

страстей не более, чем у мерина

Бывает - проснешься, как птица,

крылатой пружиной на взводе,

и хочется жить и трудиться;

но к завтраку это проходит.



Не жаворонок я и не сова,

и жалок в этом смысле жребий мой:

с утра забита чушью голова,

а к вечеру набита ерундой.



Дивный возраст маячит вдали -

когда выцветет все, о чем думали,

когда утром ничто не болит

будет значить, что мы уже умерли.



Моих друзей ласкают Музы,

менять лежанку их не тянет,

они солидны, как арбузы:

растет живот и кончик вянет.



Изведав быстрых дней течение,

я не скрываю опыт мой:

ученье - свет, а неучение -

уменье пользоваться тьмой.



Моей душе привычен риск,

но в час разлуки с телом бренным

ей сам Господь предъявит иск

за смех над стадом соплеменным.



Радость - ясноглазая красотка,

у покоя - стеганный халат,

у надежды - легкая походка,

скепсис плоскостоп и хромоват.



Неволя, нездоровье, нищета -

солисты в заключительном концерте,

где кажется блаженством темнота

неслышно приближающейся смерти.



Весенние ликующие воды

поют, если вовлечься и прильнуть,

про дикую гармонию природы

и знать о нас не знающей ничуть.



Умру за рубежом или в отчизне,

с диагнозом не справятся врачи:

я умер от злокачественной жизни,

какую с наслаждением влачил.



Душа отпылала, погасла,

состарилась, влезла в халат,

но ей, как и прежде, неясно, и фактом,

что делать и кто виноват.



Я жил отменно: жег себя дотла,

со вкусом пил, молчал, когда молчали,

что печаль моя светла,

оправдывал источники печали.



Наружу круто выставив иголки,

укрыто провожу остаток дней;

душе милы и ласточки, и волки,

но мерзостно обилие свиней.