Название: "December"
Автор: crimsoncourt

Разрешение: получено не мной
Размещение: запрещено

Перевод: through_the_dark



Сентябрь
IV. Существуют правила для рандеву, ты просто забыл произношение.

Я, должно быть, в своем роде, наркоман. Честно, когда знаешь, что только чашка кофе может удовлетворить твою тягу, ничто другое с ней уже не сравнится.

- Три-двадцать пять, - говорит Генма и подает мне лате. Я узнал его имя на неделе, слушая разговоры за прилавком. Он слегка улыбается, так что я улыбаюсь в ответ. Дружелюбие могло бы изменить в лучшую сторону Итачи, который обычно заканчивает принимать мой заказ с облегчением. На прошлой неделе он наглядно продемонстрировал, что не собирается обслуживать меня добровольно.

Я протягиваю пять долларов, он кивает и пробивает в кассу. Я делаю маленький глоток кофе и решаю быстро прогуляться вокруг квартала до того, как вернусь в офис и приступлю к работе со следующим пациентом. Иногда душная сентябрьская погода резко сменяется холодной в октябре, так что я собираюсь использовать обеденный перерыв, чтобы насладиться теплом как можно больше.

- Один-семьдесят пять – ваша сдача, говорит Генма и подает мне деньги и чек. – Должно быть, вам действительно нравится наш кофе, если вы продолжаете заходить, даже когда Итачи не работает.

В этой беседе меня поражает небрежный тон, который он берет, говоря об Итачи. Как будто мы оба имеем право обсуждать его, словно старые друзья. – Кофе хорош, - говорю я, делая еще один небольшой глоток. – Максвелл Хаусом его уже не заменишь.

Что-то промелькивает за его улыбкой. - Был рад обслужить вас, доктор. - Он наклоняется вперед, чтобы сократить расстояние между нами и кладет локти на прилавок. - Вам не удалось увидеться с ним, не так ли? Он не отвечает на мои звонки, должен был забрать зарплату вчера, но не показывался.

- Нет, - отвечаю я, засовывая сдачу в задний карман. – И он пропустил наш сеанс, хотя, ни то, чтобы я удивлен.

Генма кивает. - Он не очень-то любит вас, это наверняка. Как и всех предыдущих. Но тут ничего личного, я уверен. Однако, - говорит он, засовывая зубочистку между зубами, - вы разозлили его настолько, что он распорол себе руку. Что вы там делаете в своем офисе?

Это почти выглядит шуткой, и мне хочется отшутиться в ответ, но его зубочистка, кажется, обличительно указывает на меня. – Ничего. Мы даже не разговариваем. – Я сижу на табурете, моя запланированная прогулка временно откладывается. – Значит, вы не видели его? Я хотел узнать, как дела с его рукой.

Он пожимает плечами, не меняя положения. – Я не знаю. Но не думаю, что он сможет купить болеутоляющие, пока не заберет свою зарплату. – Он вздыхает. – Этот малыш беспокоит меня иногда.

Я решаю, что при риске показаться надоедливым, кивок - самый мудрый план действий. Я постоянно волнуюсь о нем, особенно после нашей небольшой конфронтации на прошлой неделе. Он так кипел от гнева, что я удивлен, как он не наорал и не набросился на меня. - Я чувствую себя виноватым, вы знаете. Насчет его руки. – Я испускаю быстрый вздох. Не могу сказать, что пациенты не расстраивают меня иногда. Я наслаждаюсь проблемами тихих пациентов, даже если это обычно обозначает, что проблемы закоренелые, и им действительно нужна помощь, но иногда я готов задушить их. - Он просто такой чертовски...

- Упрямый. - Перебивает меня Генма. Его улыбка не меняется, но он перекинул зубочистку в угол рта, и она больше не указывает непосредственно на меня.

- Точно.

- Что ж, это Итачи, упрямый в своих ошибках.

Я не говорю ему, что могу быть столь же упрямым. Но уверен, что он понимает. - Причуда характера, я полагаю. - Я знаю, что у него куда больше причуд, чем он показывает. В нем есть черты, которые никто не замечает. Он - человек со своей индивидуальностью, но, я полагаю, не многие могут рассмотреть те мелочи, которые делают его более человечным и менее похожим на статую. Я видел маленькие проблески этого в офисе, когда давал ему почитать книгу. - Спасибо за лате, - говорю я, поднимаясь с табурета. Я еще вернусь.

- Я знаю, что вы вернетесь. Наслаждайтесь вашим кофе, одиннадцатый.

Я останавливаюсь на полшаге. - Одиннадцатый? - Изумленно спрашиваю я и поворачиваю голову, чтобы увидеть его лицо. В этом есть что-то знакомое, но я не могу вспомнить. - Не знал, что мы перешли на прозвища.

Он ухмыляется мне, зубочистка праздно покачивается. - Так мы называем вас между собой, - сообщает он, тряхнув головой. - Я и Райдо. Просто мы не знаем вашего имени, вот и все. Вы - одиннадцатый психиатр Итачи.

Я осуждаю себя за глупую рассеянность, как трогательно. Удивительно, как я раньше не понял намек его легкой улыбки. - Доктор Хошигаки, - представляюсь я и подхожу пожать его руку. - Но вы можете называть меня Кисаме.

У него крепкое рукопожатие. Длинный шрам тянется по внутренней стороне руки, и еще один вдоль запястья. Я не могу скрыть удивления, когда вижу еще один шрам ниже его челюсти; как, интересно, он мог получить их. - Генма Ширануи. Вы можете называть меня Генма. Приятно, наконец, с вами познакомиться, Кисаме.

- Аналогично, - я поднимаю свою кофейную кружку в знак приветствия. - Все же, я должен вернуться в офис. - Поговорим с вами позже?

- Мхмм, - отвечает он, вращая зубочистку между пальцами. - Позже. О, еще одна вещь. - Он указывает зубочисткой на окно слева от двери. - Итачи ушел только за минуту до того, как вы вошли. Вы сможете догнать его, если поспешите. Он повернул от двери налево.

- Внезапно все проясняется. Я качаю головой, с сожалением улыбаюсь и цокаю языком. - Как мило, что вы дали мне знать.

- А разве я не должен был? - Он отклоняется назад и пожимает плечами с кокетливой усмешкой. Воспоминание вновь внезапно озаряет его лицо, - Подождите еще одну секунду, все же. - Он предупреждающе машет своей адской зубочисткой. У меня появляется чувство, что ему привычнее угрожать, имея в руке что-то потяжелее зубочистки. В моем офисе я видел детей моложе него с такими же особенностями, неизменно легкомысленных, понятных и покрытых таинственными шрамами. Я готов поставить деньги на то, что он промышлял в криминальных кварталах Бостона до того, как переехал в Арден. - Я вам дам кое-что, лады?

Прежде, чем у меня появляется шанс ответить, он ныряет под прилавок и направляется на кухню.

Я проверяю по своим часам, достаточно ли у меня времени на то, чтобы догнать Итачи и возвратиться в офис до конца обеденного перерыва. В общей сложности, я потерял семь минут на разговор с Генмой, который оказался тестированием, и теперь я вписан в его книгу доверия. При других обстоятельствах я подумал бы, что они - друзья, но сложно предполагать что-либо, когда дело касается Итачи. Очевидно, что Генма заботится о нем, как отец о сыне или брат о брате. Я стараюсь отогнать от себя мысли, что Генма рассматривал меня, как потенциального партнера Итачи, с позиции отца, и что он, вероятно, преуспел в психологии.

Редкая минута проходит для меня под таким давлением. - "Не спешите, Генма" - бормочу я своим часам. - "Я не ограничен во времени". - Пожилой человек хихикает через несколько стульев от меня, притворяясь, что не слушает этот монолог. Я раздумываю, не послать ли ему злобный взгляд, но так как Генма - единственный виновник моего раздражения, будет несправедливо отыгрываться на ни в чем не повинном свидетеле. Соблазнительно, но непорядочно.

- Извините, - говорит он без сожаления, наконец, вновь появляясь, и кидает на прилавок коробку средних размеров. - Я должен был стащить это из-под носа у Райдо. - Мы не раздаем бесплатные пироги, но он выглядел таким чертовски тощим, когда был здесь.

- Вы хотите, чтобы я передал ему пирог? - «Все это время я ждал выпечку?»

- Очень хороший пирог. Яблочно-малиновый.

Хороший пирог, или нет, я потерял время, которое мог бы посвятить поиску Итачи. - Правильно. Пирог. Что, если я не найду его, Генма?

- Тогда, полагаю, вам достанется бесплатный пирог, Кисаме. Я думал отдать ему пирог сам, но он ушел до того, как я вспомнил. Если вы найдете его, скажите, Генма передал, что он выглядит, как тростинка. А если он откажется брать, попросите, чтобы передал своему брату.

- Ясно, - с сомнением соглашаюсь я и беру белую коробку одной рукой. В другой у меня кофе. Еще раз кивнув на прощание, я быстро выхожу за дверь и осматриваюсь в поисках Итачи.

Слева от «Красного фонаря» почта, дома и видео-магазин. По другую сторону, вниз по улице – церковь. В нескольких кварталах отсюда расположен парк с игровой площадкой для детей, площадки для выгула собак и миниатюрный дворик. Арден – относительно небольшой город в двадцати милях от Бостона, появившийся, вероятно, в колониальные дни. Несколько зданий на улице Сьюард могут совершенно определенно засвидетельствовать это. Я переселился сюда, когда учился в Кембридже, в ту же самую маленькую квартиру, из которой до сих пор не потрудился съехать. Я один и не нуждаюсь в большом пространстве. Потенциальные гости проживают далеко и их не много - вся моя семья в Нью-Йорке, а отец вечно отсутствует на западном побережье.

Я иду в парк быстро, как только могу, учитывая риск пролить кофе на рубашку. Если его там нет, мне не останется выбора, кроме как вернуться в офис и надеяться, что он не сменит психиатра прежде, чем я принесу извинения за его рану.

Позитивный аспект в том, что у меня есть пирог. Пахнет хорошо.

Оказывается, его не надо искать. Итачи сидит на скамье возле тротуара, наблюдает, как собака фыркает водой из круглого фонтана, расположенного в центре внутреннего двора. Он укачивает на коленях больную руку.

Я приближаюсь медленно, словно подкрадываюсь к раненому животному. Не очень хорошая идея, но я не хочу, чтобы он ушел до того, как я заговорю. Это означает также, что первые слова нужно подобрать мудро.

- У меня есть пирог.

Итачи медленно поворачивает голову и смотрит на меня через плечо. Он ничего не говорит.

Действительно, мудрые слова. Может быть, я подсознательно надеялся, что такое внезапное открытие потрясет его достаточно, чтобы ответить. Но я дал себе слишком большую фору. - Это от Генмы, - продолжаю я, стараясь, чтобы эти реплики не выглядели, словно я говорю первое, что придет в голову. Я приближаюсь еще на шаг и наблюдаю, заметил ли он уловку. - Он говорит, что ты похож на тростинку.

И действительно, Генма не шутил. Рубашка, которая надета на нем, того и гляди свалится его плеч. Дистрофик. Худее, чем раньше, когда он был в моем офисе. Непроходящие черные круги под глазами дополняют его изможденный вид.

Итачи выдает нехарактерный для него резкий смех. Я почти не ожидал, что он отреагирует хотя бы словами, а, тем более, таким неприкрытым смехом. - Он сказал бы это. Осел.

Я сдерживаю улыбку. Кажется, Итачи питает нежные чувства к Генме. Или, по крайней мере, он его терпит.

- Я беру его, если вы - посыльный, - продолжает он. - Или это взятка?

- Это не взятка, - уверяю я. - Пока ты не берешь его. А если берешь, то да, это взятка.

Никакого смеха на этот раз, мы снова начинаем погружаться в молчание, к которому сводится каждая наша встреча. Я не могу позволить этому произойти, не на сей раз. Боюсь, что это, возможно, мой последний шанс побеседовать с ним. - Так что, - говорю я, переступая с ноги на ногу. - Ты хочешь узнать, каков пирог на вид?

Он медленно качает головой. Где-то в парке лает собака. - Это не важно. Просто положите его на скамью.

- Так ты отказываешься от борьбы. - Говорю я, приближаясь к скамье и все еще стараясь не пролить кофе. - Должен ли я быть польщен?

- Я слишком устал бороться с вами, - говорит он, наблюдая за путешествием коробки с пирогом из моих рук на свободное место на скамье рядом с ним. - Саске съест это, независимо от его вида.

Он тоже должен поесть пирог. Итачи потирает виски легкими круговыми движениями, и я вспоминаю слова Генмы, что он не сможет принять болеутоляющие, пока не заберет свою зарплату. Возможно ли, что он слишком сильно страдал от боли, чтобы есть? Я знаю, насколько раздражающе и уныло ноют швы под болеутоляющим, таким образом, я не могу даже вообразить, что чувствует Итачи без него.

Я очень стараюсь не проявлять любопытство. Правда. Но я готов облечь во фразу мысль, что не могу позволить ему уйти. К счастью, он опережает меня, и это абсолютно не те слова, которые я ожидал услышать, наподобие «теперь вы можете уйти». Вместо этого он потирает виски немного сильнее, затем придвигает пирог ближе к своим ногам. - Садитесь. Я должен поговорить с вами.

Чудеса никогда не прекращаются. Сохраняя дистанцию, я сажусь, перекрещиваю ноги и закидываю руку на спинку скамьи. Осторожно, чтобы это не выглядело, словно я хочу к нему прикоснуться. Он слегка вздыхает, наклоняется вперед и подпирает голову руками. Я почти слышу пульсацию в его голове, когда он увеличивает давление. Он не тратит время на любезности. - Перестаньте приходить в кафе. Я чувствую себя преследуемым.

- Я прихожу за кофе, - парирую я, размахивая кружкой с обжигающе горячим напитком в доказательство собственной невиновности.

- Вы приходите из-за меня. Кофе - только предлог.

Я пожимаю плечами. - Это так плохо?

Он снова иронично смеется, слишком много эмоций для Итачи, которому я привык противостоять. - Я не хочу видеть вас там, где работаю. Я даже не хочу встречаться с вами по четвергам, но это - постановление суда.

- Я настолько ужасен? Правда? – Я задаю вопрос, не ожидая ответа, и оказываюсь прав. Ничего. Ни движения, ни звука. Только запах кофе, который впервые исходит не от него. И я даже не могу пить его, потому что обожгу рот.

Он отвечает, когда все время для ответа, кажется, уже прошло, и я уже не ожидаю этого. Так тихо, что я мог бы пропустить эти слова, если бы они не были настолько поразительными. - Нет, - говорит он, глядя в землю. - Вы - нет. Но было бы легче, если бы вы были.

Я позволяю беседе, если можно это так назвать, раствориться в тишине. Молодая женщина с коляской подходит к фонтану, колеса грохочут по каменной мостовой внутреннего двора. Ребенок в коляске с соской во рту выглядит чрезвычайно довольным, большими глазами рассматривая все вокруг. Я задаюсь вопросом, как выглядим мы с Итачи со стороны. Отец и сын? Мы оба темноволосые, но кожа совершенно разного оттенка. Он не большой, можно сказать, миниатюрный, в то время, как я - почти гигант. Друзья? - Мы можем быть приняты за друзей большинством прохожих из-за положения моей руки. Слишком нехарактерный жест для людей, которые никогда не встречались. Все, что я могу - наблюдать за женщиной, вынимающей ребенка из коляски, и подбирать термины, кто я для него и кем хочу быть. Я останавливаюсь на определении "знакомый", но не озвучиваю это. Я себе не враг.

Я всегда исследую ситуацию от основания и дохожу до сути, как вор, ищущий трещины, чтобы произвести взлом, и быстро выкрадывающий что-то. Я вижу все щели и трещины и вглядываюсь в них. Дайте нищему денег, и он скажет все, что вы хотите знать. Обмены и компромиссы. С моим отцом музыка служила обменом. У меня были уши, чтобы слушать его музыку и пальцы, чтобы ей обучаться, взамен я получал внимание, в котором нуждался. Отдавая что-то Итачи, возможно, я тоже смогу получить желаемое в ответ: немного его доверия. Его мозг находится под давлением огромного количества нездоровых эмоций, и это пугает меня, потому что я знаю, как выглядят сумасшедшие люди. Только посмотрите на моего отца, который сломался в день смерти мамы и никогда полностью не оправился. Я ясно вижу, как он движется к умственному расстройству, потому что заблокировал в себе те эмоции. Я смог бы видеть это, даже если бы не был психиатром; бессмысленность его взгляда, прямая линия рта и напряжение в теле может может указать любому, что отец многое пережил. Больше, чем должно выпадать на долю каждого.

Я буду скучать по кофе, между тем.

- Хорошо, - говорю я, прерывая тишину. Я перестану приходить в «Красный фонарь». Но ты должен кое-на-что согласиться.

Итачи убирает руки от висков и смотрит на меня с подозрением. Я продолжаю без приглашения, игнорируя факт, что он думал, что я не достаточно прост, чтобы быть настолько банальным. - Ты и твой младший брат должны пойти со мной на ужин через две недели. В четверг, в то время, когда у нас обычно сеанс.

- Мой брат? - Хрипло спрашивает он, в замешательстве теряя свое стоическое спокойствие. - И это все? Ужин со мной и моим братом?

- Это все, - легко соглашаюсь я. И ты не должен приходить на наш сеанс на следующей неделе. Тебе нужно время на выздоровление. – Я встаю и смотрю на часы. Мне необходимо быть в офисе в час для другого пациента. – Ты согласен, Итачи?

Он рассеянно кивает, вероятно, слишком озадаченный выяснением, какую уловку я припас в рукаве. Завершить встречу удовлетворительно, вероятно, помогли мне его сбитое с толку чувство логики вместе с физической болью. Но теперь не требуется разбираться в природе его решения. Да - значит да.

- Хорошо. В обычное время. Бери с собой брата. Мне нужно идти. - Я обхожу скамью, наклоняюсь так, что он меня не видит, и делаю первый глоток из чашки; кофе, которым я еще долго не буду иметь возможности насладиться. Если, конечно, все сложится хорошо. Что, в лучшем случае, сомнительно. - Наслаждайся своим пирогом.

*^*^*

Его руки полностью покрыты грязью к тому времени, как мы заканчиваем. Я веду его на кухню мыть их, прежде чем он коснется чего-нибудь. Из-за всего этого я чувствую себя настолько грязным, что нуждаюсь в душе. Ненавижу грязь, она сушит ладони и остается под ногтями в течение многих недель, пачкает черными отпечатками все, к чему я прикасаюсь. Я вымою пол после его ухода, потому что наследил грязными стопами.

Саске моет руки, ни о чем не спрашивая. Он стоит рядом со мной перед раковиной на стуле, так как не может дотянуться до крана. Он мал для девятилетнего, также, как и его брат для пятнадцатилетнего. Или это я сужу по себе, я был высоким в подростковом возрасте. Но рядом со мной он - несоизмеримо крошечный.

К тому времени, как мы заканчиваем, пространство вокруг раковины пропитывается запахом клюквы и ванили. Я имел обыкновение пользоваться мылом с запахом алоэ, пока Ирука не принес клюквенно-ванильный лубрикант. Мне нравится чувствовать этот запах на руках с тех пор, как наши встречи стали нечастыми. Не его вина, конечно.

Я бросаю Саске полотенце, чтобы вытереть руки, когда он не видит. Красное клетчатое полотенце приземляется прямо Саске на голову. Он рассерженно смотрит на меня из-под него, - ты сделал это нарочно.

Я хихикаю. - Я бы никогда так не поступил, птенчик. - Непринужденно снимаю его со стула на пол и убираю полотенце с его головы. – Это твое воображение.

После моего маленького шоу в саду я не имею права говорить, что люди воображают какие-то вещи. Я откровенно поражен, что ребенок не сбежал. Это показывает, насколько он доверяет мне по причинам, которые я не могу даже начать понимать. Его доверие, в какой-то мере, лишает меня присутствия духа. Я предполагаю, что в начале заслужил его, забирая Саске из школы, но потом все происходило вне моего контроля. Вероятно, за счет моментов, подобных недавнему эпизоду снаружи. Это уже происходило прежде в ее саду, но я был один. Саске, действительно, единственный, кому я позволяю видеть себя в таком состоянии, и это еще одна вещь, которую я не понимаю. Почему из всех людей именно этот девятилетний ребенок.

- Какаши? - Говорит Саске, возвращая полотенце. Он кусает нижнюю губу, и на мгновение я пугаюсь, что он скажет, как сильно ненавидит меня за то, что я заставляю его смотреть на это, не только сегодня, но и каждую субботу со времени нашего знакомства. - Могу я спросить тебя о чем-то?

Я нерешительно киваю, надеясь, что он не задаст вопрос, на который я не смогу ответить. Кажется, он выучил обо мне достаточно, чтобы узнать лучше. Хотя, он задает вопросы каждую субботу. - Конечно, - говорю я, вытирая руки. - О чем?

Может ли пирог заставить людей чувствовать себя лучше?

Я смотрю на него, притворяясь, что не сбит с толку абсолютной хаотичностью вопроса. Ему еще только девять. - Пирог?

Он торжественно кивает. - Да. Это как суп? Поскольку Итачи болен, и я не знаю, как готовить суп, я думал, может быть, ты знаешь, как готовить пирог. Ты знаешь? - Его слова рождаются в порыве, цепляются друг за друга, словно он стремиться как можно быстрее произнести их.

Мне кажется забавным, и даже волнительно знакомым, что он думает, будто Итачи болен. Я имел обыкновение думать также об отце, пока не узнал, как пахнет марихуана. Но я не представляю, как сказать ему нечто подобное, даже если он поймет. Я не впервые задаюсь вопросом, защитит ли его хранение тайн, или, наоборот, причинит боль, когда он выяснит все самостоятельно. - Как оздоровительный пирог?

- Такие существуют?

Можно использовать пирог как угодно, но я не говорю ему этого. - М-хмм. Но я не думаю, что у меня есть пирог.

Лицо Саске, полное надежды, вытягивается на сто футов. Было ли когда-то время, что и я мог отразить столько эмоций на своем лице? Не припоминаю. Рядом с Обито, возможно. - Ох. Все нормально.

Ему стоит научиться лгать правдоподобней. Я ходил в магазин на неделе и уверен, что купил что-нибудь. С другой стороны, я не держу много сладких вещей в доме, кроме сахара для кофе. Я проверяю шкафы, чтобы не было похоже, что я так легко сдался. Макароны, рис, тунец и различные виды соусов преобладают, но на верхней полке есть какая-то многообещающая коробка, провалявшаяся там, наверное, долгие месяцы. - Ну, технически, это не пирог , - говорю я, сбрасывая красную коробку вниз. - Это, скорее, его дальний родственник.

Саске приподнимает бровь, несомненно, перенятая от меня привычка. Одна из моих менее вредных особенностей. Я думаю о том, что еще он мог перенять от меня, и предпочитаю не задерживаться на этой мысли. - Что?

Я демонстрирую ему коробку. - Блины. Это подходит?

- Ты можешь приготовить блины? - В его взгляде столько нетерпеливой надежды, сколько я никогда еще не видел. Иногда меня изумляет, как сильно он все еще любит брата, тем более, что он не знает, что на самом деле произошло. Я знаю только потому, что Итачи вынужден был объяснить свою ситуацию, устраиваясь на работу в "Логово". Я интервьюировал его после того, как напротив пункта "вы когда-нибудь признавались виновным в уголовном преступлении" он указал "да", и нужно совсем не иметь сердца, чтобы сказать сейчас Саске, что у меня нет абсолютно никакого представления, как готовить блины. Только не после сада. Я никогда не должен был брать его туда.

- Думаю, я смогу справиться, - говорю я честно. На самом деле, инструкция указана на коробке. Я быстро просматриваю рецепт. Одно яйцо, одна чашка блинной смеси, вода. Перемешать. Распределить равномерными кругами по раскаленной скороде большой ложкой. Готовить до золотисто-коричневого цвета.

Сковорода? Есть ли она у меня?

- Хорошо, - говорю я и кладу коробку на стол. – Держи сковороду.

*******

Двадцать минут спустя мы обнаруживаем, что они забыли указать на коробке: блины не созданы для того, чтобы их готовить на сковороде.

- Не думаю, что ты переворачиваешь их правильно, - говорит Саске, видя, как я пытаюсь просунуть лопаточку под блин. Он взгромоздился на стул возле печи, и, упираясь руками о стол, наблюдает, как я превращаю блины в месиво, взволнованно бормоча, - они так и должны прилипать?

Вероятно, нет. Они еще не должны быть такими кривыми. Вот почему я не готовлю сложные блюда. Единственная вещь, достойная усилий готовки - жаренные в раскаленном масле измельченные овощи. Блины - это слишком тяжелая работа, учитывая, что его брат, вероятно, даже не будет их есть. - Они, кажется, против нас, - говорю я, вручая ему лопаточку, - переверни их.

Кусая губу в концентрации, он берет лопаточку, как будто на него возложили некую торжественную обязанность. Для него, вероятно, это то, что необходимо сделать. Ради Итачи. Он просовывает лопаточку под упрямый блин, подражая моим действиям, но дополнительно немного покачивает ее. Через некоторое время я пораженно наблюдаю, как его настойчивость вознаграждена, и блин держится на лопаточке. Я беру его за запястье, и вместе мы переворачиваем блин, не полностью его разрушив.

- Видишь, - нахально говорит он, - ты делал это неправильно.

- Умная задница, - отвечаю я, отдавая лопаточку в его полное господство. Он усмехается и собирается печь следующий блин.

Внезапный стук в парадную дверь странен, так как я оставил ее открытой, чтобы Паккун мог беспрепятственно заходить и выходить. Люди, которые знают меня, знают также, что не должны стучать. Странное правило - стучаться к друзьям. Ни то, чтобы у меня их много, но, по крайней мере, из последователей этого правила я могу автоматически исключить Генму.

- Продолжай в том же духе, птенчик, - говорю я, пока визитер снова стучит. - Я сейчас вернусь. - Он рассеянно кивает и успешно переворачивает второй блин.

Моя гостиная и кухня разделены коридором, словно две коробки, выровненные общим началом. Я выхожу из кухни и пересекаю гостиную, где Паккун лежит на коврике около двери. Прекрасный пример того, как собака не должна вести себя, когда незнакомец стучится в вашу дверь.

- Привет? - на пробу говорю я. - Дверь открыта, как вы знаете.

- Каши? - Отвечает визитер. Не незнакомец. Голос, который я не слышал почти месяц.

Я добираюсь до парадной двери, в ее проеме стоит Ирука, положив руки на бедра. Эта поза не имеет ничего общего с чувством недовольства. Ирука принимает ее, когда у него есть что-то на уме или же дела идут не так, как надо. Он использует ее для концентрации. - Привет, - быстро выговаривает он. Он все еще одет в форму учителя, легкую голубую рубашку на пуговицах, на выпуск и свободные слаксы, которые, на мой взгляд, должны быть более обтягивающими. Каштановые волосы спереди выбились из "конского хвоста" больше, чем обычно, и это подчеркивает его измотанный вид. - Ты не должен оставлять распахнутой дверь. Кто-нибудь свободно может войти сюда.

- Почему же ты не вошел? - Говорю я, прислоняюсь к дверному проему и слегка улыбаюсь. Как я сказал, прошло уже довольно длительное время с нашей последней встречи. Я всегда умудряюсь забыть, как сильно он мне нравится, если мы долго не видимся.

Он улыбается в ответ более открытой улыбкой. - Потому что мама меня правильно воспитала.

- Держу пари, так оно и есть. Ты собираешься зайти? - Ирука обычно звонит перед визитом. Просто из вежливости, конечно, я никогда ему не отказываю.

- Вопрос одной минуты. Моему жилому комплексу отказано в праве выкупа закладной. Так что всех выселяют без предупреждения.

- Отказано? Крысы в подвале?

- Банковское мошенничество, я думаю. Мистер Кадз всегда выглядел подозрительно с его маленькими бегающими глазами.

Это не объясняет, почему он здесь. Наши отношения, если их можно так назвать, не совсем обычны. Мы ходим на свидания, иногда, и занимаемся сексом, когда хочется. Проходят недели, порой месяцы, прежде чем один из нас решает назначить новое свидание. Это как отношения на расстоянии с периодическим сближением. Я встретил его, когда был на втором курсе колледжа, а он - на первом, на одной из ужасных алкогольных вечеринок устраиваемых Генмой. Я был пьян. Он не был. И ничего особо не изменилось с тех пор, потому что Ирука все еще единственный, кто видит реальное положение вещей.

- Так ты теперь бездомный?

- По большому счету, да. Но, - он касается носком ботинка чемоданов за дверью. Я бы их так и не заметил, если бы он не привлек к ним внимание. - Поскольку моя семья в Нью-Джерси, и я не могу сейчас покинуть моих студентов, я подумал, что, может быть, ты протянешь мне руку помощи.

Последнее заявление нуждается в вопросительном знаке в конце. Я ничего не говорю, держа свой пристальный взгляд далеко от его лица, где таится вся опасность. У него, в общей сложности, три чемодана, два довольно больших и один вещевой мешок поменьше. Он шаркает ногами в дюйме от них. - Это только пока я не найду себе новое место. Не постоянно, ничего даже близко к этому, если ты волнуешься по этой причине.

Шнурок его левого ботинка истрепался на концах. - Как надолго ты планируешь остаться?

Я могу представить его лицо. Осторожный взгляд, когда он подыскивает нужные слова, умиротворяющую улыбку. Он хорошо знает, что есть границы, за которые я не буду преступать. Я могу присматривать за Саске здесь, потому что он не остается на ночь. Он приходит и уходит. Он не остается. Я гораздо более привык к людям, проходящим через мою жизнь, чем остающимся в ней. Они появляются, они исчезают, и с каждым разом требуется все больше усилий, чтобы не закричать.

- Месяц, возможно. - Движение ткани дает мне понять, что он сделал какой-то жест, пожал плечами, может быть. - Плюс-минус неделя.

Большая часть разума сигнализирует мне сказать нет, небольшие сигналы тревоги звонят в моей голове. Как сильно мне ни нравится Ирука, я не могу отвести ему больше места, чем он уже занимает. Я могу общаться с ним в малых дозах, небольшая надбавка допускается, только если он не станет значить для меня больше, чем уже значит. Но, как бы сильно я ни хотел сказать нет, я не могу сделать этого. В наших неофициальных отношениях я признаю его, как друга. Я предпочитаю ничего не говорить и киваю головой. Я даю себе огромную фору, честно. Сейчас мне бы, вероятно, не удалось заставить голосовые связки работать.

- Спасибо, - говорит он, облегченно вздыхая. Я постараюсь не задерживаться. Перееду сразу, как только найду новое место.

- Великолепно. Такая знакомая ироничная концепция. - Все нормально, Ирука. Ты можешь остаться.

Обито, как прекрасно, что я настолько преуспел во лжи. Я почти могу обмануть самого себя.

Он переступает через порог, поправляя рубашку своим привычным движением. - Хорошо. Потому что я в отчаянном положении. - Цвет его кожи гармонирует с деревянным половым покрытием, они настолько сливаются, словно Ирука - часть этого дома. Я не могу побороть знакомую дрожь, проходящую по позвоночнику, когда часы в холле бьют шесть. Я ничего не замечаю, пока он не продвигается еще на шаг в мое личное пространство. - Кроме того, в этом есть свое преимущество. - Рука, теплая и легкая, как перо, обнимает меня за талию. - Столько времени прошло.

- Месяц теперь, - говорю я. Ирука на ощупь проводит рукой вдоль моего позвоночника. - Один чрезвычайно долгий месяц.

Я позволяю ему отклонить мою голову для поцелуя. Такое долгое время без неспешных губ и дразнящего языка. Он прижимается так близко, что я могу чувствовать движения его мышц. Как всегда, я не могу поверить, что забыл, как он хорош, пока не вспоминаю, что заставил себя забыть. Осознание этого порождает горячее и совершенно неприятное чувство, оно поднимается по позвоночнику вслед за ласковой ладонью Ируки.

Он позволяет обнять себя за талию и притянуть еще ближе, я ощущаю отклики его тела, мне нравится чувствовать их. Мои руки блуждают по его спине, находя все чувственные места, прикосновения к которым он любит почти также, как к области пониже грудной клетки сзади и спереди. Вкус его рта напоминает чай или что-то в этом роде, вероятно, ментоловый. Он пахнет клюквой с ванилью, и все, о чем я могу думать в такой ситуации - насколько естественно было бы сейчас отправиться в постель.

- Какаши, - слышится тихий голос позади нас. Ирука вздрагивает от изумления и до боли сжимает зубы. Я бросаю взгляд через плечо и вижу Саске с лопаточкой в руке в конце коридора. Его рубашка испачкана жидким тестом. - Я думаю, что с блинами снова что-то не так.

Ирука становится таким красным, каким я его никогда не видел. Румянец распространяется от его скул вниз к челюсти, когда Саске, помахивая лопаточкой, говорит, - Привет, мистер Умино.

- С-Саске, - произносит он, запинаясь. - Я не ожидал тебя здесь встретить. - Он улыбается, на мой взгляд, слишком сладко, и шепчет мне так, чтобы Саске не мог услышать. - Почему ты не предупредил, что здесь бывает один из моих студентов?

- Это не показалось мне важным, - отвечаю я искренне. Хотя знаю очень хорошо, что это имеет значение для Ируки. Я, честно, забыл, что оставил Саске ждать на кухне из-за свалившихся на меня чемоданов и скользящего Ирукиного языка. Я не знаю, кто учил его целоваться, но, кто бы это ни был, ему следует присудить премию.

- Ну, конечно, не показалось. - Он пытается отойти от шока и трет лицо, словно это поможет избавиться от румянца. Ируку легко вогнать в краску. Он позволит мне делать с ним все, что угодно, и даже прилюдно. Мы провели не одну вечеринку в колледже на кушетках и креслах с мягкими подушками, заставляя окружающих испытывать неудобство. Я точно никогда не был сторонником публичного проявления чувств, но иногда, я клянусь, Ирука хочет, чтобы люди на нас смотрели, и я задаюсь вопросом, что я пропустил. Вероятно, я пропустил больше, чем заметил, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства нашей истории. Он, кажется, говорил что-то, пока я был пьян, но воспоминания до момента, когда он безо всякого стыда потянул меня и заставил лечь на себя, стерлись.

Очевидно, его вуайеризм не распространяется на студентов.

- Ну, - говорит он, борясь за каждое слово. - Саске. Я... ты видишь. Мы были... Это просто... - Он сдается, взмахивая руками и снова краснеет. - Какаши, что мы делали?

Довольно ироничный вопрос вкупе с чемоданами на пороге. Я понятия не имею, что делал в этой грандиозной схеме вещей. - Мы целовались, - просто отвечаю я. Не стоит врать ребенку. Он ясно видел, что мы делали.

Саске кивает и подходит на несколько шагов ближе. Он хихикает, когда очень красный Ирука шлепает меня по руке за это заявление. - Все в порядке, мистер Умино. У него есть ваша фотография.

Ирука выглядит изумленным, хотя я не уверен, это реакция на информацию, или на источник, из которого она прозвучала. Поскольку Саске все еще ребенок, многие не подозревают, что он может быть столь наблюдательным. Он замечает вещи, которые не должен заметить девятилетний. Я более, чем уверен, это из-за людей в его жизни, которые учат его читать между строк. - О, - с удивлением говорит Ирука, - Значит, все нормально?

- Все нормально, - соглашаюсь я.

Саске тоже кивает и указывает лопаточкой на него. – Хорошо. Так вы умеете печь блины, мистер Умино?

- Блины? Думаю, что да.

- Здорово. Потому что Какаши сам не знает, что делает. – Он помахивает лопаточкой. – Пойдемте.

Ирука смотрит на уходящего Саске, затем на меня, затем на чемоданы и что-то тихо бормочет. Это дает мне направление действий.

- Иди с ним, - говорю я, подпихивая его локтем в плечо. Я отнесу твои вещи наверх, затем спущусь. Пять минут.

Он вздыхает, когда я быстро целую его в губы. - Что он здесь делает, Каши? Когда ты стал няней?

- Ты можешь спросить его, - отвечаю я. У меня множество вариантов уклончивых ответов на эти вопросы. Я мог бы выдать их без труда. Ответы были бы достаточно прямыми и простыми.

Он снова вздыхает и возвращает руки в знакомую позицию на бедра. - Правильно. Хорошо. Увидимся через несколько минут. - Получив еще один быстрый поцелуй, он уходит, качая головой.

Как только он уходит, я прислоняюсь спиной к дверному косяку, вибрирующему от его движений. Без чемоданов у меня не было бы никаких проблем оставить его на ночь. Мы делали это десятки раз прежде. Даже если Генме когда-то требовался ночлег, я не колебался. Чемоданы все усложняют. Он все усложняет.

Я смотрю вниз на чемоданы, ожидающие приглашения войти, прямо как Ирука. Было другое время, когда чемоданы также стояли за моей парадной дверью. Мне было шесть, и они ожидали отъезда. Я помню длинные светлые волосы, крики, собачий лай. И кличку собаки, Келлер. Это была хромая немецкая овчарка.

Я резко закрываю глаза, избавляясь от чемоданов и воспоминаний, угрожающих прорвать дамбу. Ни то, чтобы я пытаюсь забыть. Я сознательно не пытаюсь забыть что-либо из заблокированных мною хороших воспоминаний об отце. Но я знаю, что подобные вещи способны влиять на мои слова, поступки, поведение. У меня есть долгая история с могилами, которую знает только Саске. Это не нормально и даже не особо психически адекватно, но это мой единственный способ пережить события, о которых я не могу забыть. Не могу позволить себе забыть.

Но не здесь. Я не могу делать это здесь. Не с Ирукой в соседней комнате. Голос Саске отдается эхом в моей голове, вызывая дежа вю. Сейчас не суббота, Какаши. Сейчас не суббота.

Я несколько раз глубоко вздыхаю, поставляя кислород одурманенному мозгу. Это прогрессирует с каждым годом, начиная с него, затем распространяясь на других моих призраков и на призраков, которые не являются моими. Я все еще не понимаю, почему Саске не уходит, когда я впадаю в свою болезненную привычку. Он почти очарован этим; я всегда могу чувствовать его взгляд на себе, когда говорю, глаза широко распахнуты, он ловит каждое слово, напуганный или нет. И внезапно я осознаю, почему так охотно позволяю ему видеть мои уходы от реальности, мои все более и более импровизированные переговоры с мертвецами. Это также очевидно, как чемоданы у моих ног, по той же самой причине его слова пробегали в моем сознании не только минутой ранее. Он понимает что-то при всей моей уклончивости: он задает вопросы, не ожидая ответов. Он приходит к своим собственным заключениям обо мне и принимает их, мирясь с пробелами. Я - это я для него, просто еще одна загадка, которую он не может понять. Он принимает вещи которые я делаю, как вещи, которые он не может изменить, которые являются частью меня.

Испугается ли Ирука? Или он поймет?

Снова глядя на чемоданы, я проникаюсь благодарностью, что есть Саске, который понимает, что никогда не сможет понять. Потому что я знаю, что Ирука захочет ответов, если увидит то, что видел Саске, и я, вероятно, не смогу ему объяснить, почему вижу мою мать с ее длинными светлыми волосами рядом с чемоданами. Ключи звенят, когда она идет к автомобилю, и она никогда не оборачивается посмотреть на меня.

Он не поймет. Он не теряет самообладание от воспоминаний.

*^*^*

Мистер Умино действительно знает, как печь блины. Легкие, пушистые, на вкус почти такие же, как готовила мама. Они хороши даже без сиропа.

Странно видеть учителя вне школы, особенно после того, как он при мне целовал кого-то. Он выглядит иначе вне классной комнаты без куска мела или красной ручки в руках. Его волосы растрепаны, и большинство пуговиц на рубашке расстегнуты. Кончик пальца испачкан в тесте, он облизывает палец и кивает в одобрении. Сейчас он похож на собственное отражение с фотографии Какаши.

- Так что, Саске, - говорит он, наливая немного теста на сковороду. Он выглядит иначе, чем в классе, но все еще походит на учителя. - Какаши обычно готовит тебе блины на ужин?

На стуле у окна Какаши праздно потрагивает корону на ладье и жует один из блинов. Возможно, он слушает, а, может быть, и нет.

Я трясу головой. – Это не для нас. Это для моего брата. Чтобы он почувствовал себя лучше.

Какаши доедает блин и берет другой. С того момента, как он начал говорить с незнакомцами в саду я не решаюсь отвлечь свое внимание от него надолго. Я задаюсь вопросом, через сколько он снова выкинет нечто подобное, чтобы не стать свидетелем этого.

- Понимаю. Это так мило с твоей стороны.

Я пожимаю плечами. Блины - это не пирог, но я полагаю, это все, что мы могли сделать из ингредиентов в доме Какаши. Я все еще не уверен, что они помогут.

- Тебе нужно нарисовать смайлы на блинах.

Я не ожидал, что взрослый человек предложит что-то столь глупое. Я смотрю на него, у него робкая улыбка на лице, руки заняты блинами. Он знает некую уловку, которая не дает им прилипать. - Моя мама делала это для меня, когда я был ребенком, - продолжает он объяснять. - Это всегда заставляло меня смеяться, потому что она использовала разных жевательных медвежат для глаз.

Мама тоже делала это для меня. Только она использовала изюм. - Не думаю, что у Какаши есть жевательные медвежата.

- Может, и нет, - говорит он с усмешкой заговорщика, словно делится со мной секретом на двоих. – Но ему нравится есть блины с жевательными медвежатами.

Какаши оставляет блин, заставляя Ируку ухмыльнуться еще шире. Я смотрю с изумлением, как Какаши снова берет его и бросает Паккуну. - Он считает себя забавным, птенчик, - говорит Какаши, поглаживая голову Паккуна босыми ногами. - Не справедливо обманывать такого ребенка, как этот.

Как будто он сам не делает этого постоянно. Я хмурюсь ему, а он мне только подмигивает. В конце концов, я смущаюсь. Он никогда не подмигивал мне прежде.

- Я не обманываю его. Я привожу факты. Ты любишь блины с жевательными медвежатами.

- Я знаю, что люблю, - говорит он, глядя на меня вместо Ируки. Теперь я чувствую, что Какаши посвящает меня в какой-то секрет. Кажется, я становлюсь осведомленным. - Может быть, Саске будет будет интересно узнать, почему они мне так нравятся, хммм? - Он переводит свой пристальный взгляд с меня на Ируку, в его глазах появляется что-то, чего я раньше никогда не видел. Это напоминает мне о женщинах на обложках журналов в занавешенной секции "Логова". И о чем-то еще, чего я не могу понять. - И где?

Мистер Умино быстро бросает в него полотенце, от которого он, хихикая, уворачивается. - Ты не сделаешь этого. Он слишком мал для таких вещей, и ты об этом знаешь.

Я всегда слишком мал для всего. Почему я не могу побыстрее повзрослеть? Почему я не могу узнать, где Какаши нравится есть блины. Это же просто блины. Мы с Итачи ели их на завтрак все время. С изюмом.

Какаши снова хихикает. - Коробка с изюмом в среднем ящике. - Вот и все, беседа закончена. - Вы можете его использовать, если хочешь.

Иногда я думаю, что он может порой прочитать мои мысли. Даже большую часть времени. Это и жутко и здорово. Это позволяет думать, что мы узнали друг друга до некоторой степени. Только немного. Должно быть, среди всех тайн, которые я знаю о нем, есть действительно значимая, но я еще не обнаружил, какая именно.

Как бы то ни было, дом Какаши стал, своего рода, убежищем для меня на лето. Есть много вещей, которые я в Какаши не понимаю. Но у него есть шахматы и Паккун. Он готовит для меня. Разговаривает со мной, хотя и слегка поддразнивает. И теперь здесь мистер Умино, который, наверняка, знает о нем гораздо больше, чем я. Он - парень Какаши, я предполагаю. Хотя он не девушка, поцелуй делает их гораздо больше, чем друзьями, даже если он и мой учитель. Я не удивлен, что Какаши нравятся парни вместо девушек, также, как я перестал удивляться, что он снимает обувь прежде, чем выйти из дома. Я почти не удивлен даже, что у него есть сад. Я учусь ожидать сюрпризов. Он - противоречие в действии, столкновение рутины и тайны, это делает пребывание с ним интересным, хотя и не всегда легким.

Пока Ирука переворачивает блины на сковородке, я залезаю на стол, открываю дверь среднего ящика, и, как Какаши и сказал, нахожу коробку изюма прямо за супом с брокколи, который не люблю. Я засовываю коробку подмышку и спрыгиваю вниз, хватаясь за стул и утягивая его за собой. Какаши помогает мне, зацепляет ножку стула лодыжкой и возвращает его в исходное положение для меня.

Выкладывая изюмом глаза и загнутую линию улыбки, я решаю, что блин-смайл не нуждается в носе. Слишком много изюма на такой маленькой площади.

Часы-подсолнечник в холле начинают звенеть. Первый раз - на последней изюминке, второй - когда Какаши встает, чтобы приготовить семичасовой кофе. На третьем перезвоне, легком и едва слышным за шипением сковороды, в зале раздаются шаги. Никто не стучался в дверь. Я поворачиваюсь на своем стуле, на котором сижу, подогнув ноги под себя, и смотрю сначала на Какаши, затем на его освободившийся стул. Его стул темного дерева, мой более легкий, с закругленной спинкой, его - с квадратной. Когда часы бьют шестой раз, я смотрю на грязный след, оставленный Какаши на полу под стулом, с почти прекрасным отпечатком стопы и пальцев. На седьмом ударе в дверях появляется Итачи с маленькой белой коробкой и маленькой белой сумкой, висящей на его руке. Он обут.

Часы снова замолкают.

- Громкие часы, - комментирует Ирука, аккуратно перекладывая блин на тарелку, чтобы не разрушить его улыбающееся лицо.

Это громкие часы. Самая громкая вещь в его доме, большую часть времени совершенно тихая. Даже в его доме, набитом несочетающейся мебелью, часы ничему не соответствуют и напоминают перезвоном кладбищенские колокола. Почему у него такие часы, если он даже никогда не слушает радио? И еще, я задаюсь вопросом, почему мне нравится его общество. Как и все в моей жизни, это совершенно не имеет смысла.

Запах кофе начинает пропитывать воздух, когда Какаши предлагает Итачи присесть на один из стульев, не сочетающихся со столом. Ничего в его доме не сочетается. И он делает это специально, я впервые понимаю это, блин улыбается мне, словно знает что-то, чего не знаю я. Если сад принадлежал женщине, которая жила в этом доме до того, как он купил его, возможно, часть мебели тоже осталась от нее. В конце концов, часы сочетаются с садом, и он никогда не купил бы их сам. Может, я и не знаю его очень хорошо, но знаю достаточно. Эти часы не больше его, чем этот сад. Сколько из этого дома действительно принадлежит ему?

Я никогда не понимал, насколько полна призраков жизнь Какаши на самом деле. Это не только Обито. Сад походит на могилу леди, которая скончалась здесь, а часы - на эпитафию ей. Он говорит с ней также, как с Обито. Словно они все еще здесь, скрытые одеялом ото всех на софе или в кофейной банке. И на этот раз я их действительно чувствую. Я все еще не понимаю, почему ему нравится говорить с ними, но понимаю, что он не просто разговаривает с воздухом. Возможно, я поймал часть его сумасшествия, но когда я смотрю на Итачи, то уверен больше, чем в чем-бы то ни было, что призраки существуют. Не такие, как в кино, а реальные, населяющие дом. Скользящие мимо лица Какаши, чтобы снова и снова коснуться его, ожидающие субботы,.

- Мы должны идти, - говорит Итачи, глядя на мистера Умино. Он не принимает приглашение сесть.

- Но Саске приготовил тебе блины, - протестует Ирука, держа тарелку над моей головой. - Даже он может сказать, что что-то здесь не так.

Удивительно, но Итачи реагирует на это, приближаясь. - Он что?

- Приготовил тебе блины, - Какаши берет четыре кофейные кружки и ставит их на стол. Моей кружки Марди Гра нет среди них. - И они счастливы тебя видеть.

- Это оздоровительные блины, - говорю я, когда, наконец, обретаю дар речи. - У Какаши не было пирога, так что мы приготовили тебе блины.

Он странно смотрит на меня. Я всматриваюсь в его глаза, как всегда дрожа от их пустоты, также, как я дрожу, когда Какаши уходит от меня в свой мир на кладбище. Но я заставляю себя продолжать смотреть, чтобы увидеть, есть ли что-то за пустотой. Я не хочу бояться собственного брата. Я никогда не хотел бояться его. Если я сильно постараюсь увидеть то, что видит он, есть шанс, что я не буду пугаться его. Я узнал, что призраки Какаши - настоящие, понаблюдав за ним достаточно долго. Значит, получится и с Итачи. Даже если это заставило его убить маму и папу, сделало пустым его взгляд, и если из-за этого он сидит часами на пожарной лестнице. Это скрыто где-то в его глазах.

- Некоторые из них, возможно, слегка пригорели, - говорит мистер Умино извиняющимся голосом.

Итачи, наконец, моргает и вздыхает, игнорируя слова мистера Умино. - Саске, ты не должен был этого делать.

Возможно, ему так кажется, но я знаю, что должен был. Я должен был сделать что-то. Я пожимаю плечами, беру тарелку у мистера Умино и ставлю на стол. - Я хотел.

Наступает момент тишины, прерываемый только гудением кофеварки. Итачи вздыхает снова, прежде чем подойти к столу, ставит сумку и белую коробку рядом с тарелкой с блинами. - Вот, - говорит он, открывая коробку, - я принес пирог, хотя не уверен, какой он.

Лично мне не важно, что это за пирог. Все, что заботит меня - это то, что Итачи сейчас сказал больше, чем за всю прошедшую неделю. Скрип стула, когда он отодвигает его от стола, чтобы сесть, и как он опирается подбородком на здоровую руку. Все, что заботит меня - это запах кофе в комнате, и я нетерпеливо жду свою сладкую чашку. Когда Итачи тычет в одну из изюмин, - левый глаз его оздоровительного блина, я могу только улыбаться и надеяться, что он не погрузится в молчание снова. По крайней мере, не сегодня вечером. Призраки Какаши, возможно, и реальны, но этим вечером я не хочу больше их вторжения.

Суббота завтра.