Александр Бирштейн

У-У-УТРО

Утро мое нынче начинается часов в шесть со стука собачьих лап в дверь. Вернее, сперва за дверью раздаются лицемерные вздохи и стенания по поводу некоторых любителей поспать в то время, когда собачка уже проснулась и желает гулять.
Проснувшись, размышляю о том, какая все-таки гнусная у меня собака, не имеющая ни стыда, ни совести. Но не встаю. Тогда эта бессонница в виде эрделя начинает колотить лапой в дверь. Что-то типа:
- Феликс Эдмундович! Именем революции откройте!
Встаю, впускаю негодяйку в комнату, начинаю одеваться. Она усаживается у двери и внимательно наблюдает за мной. Если ей кажется, что я медлю, торопит меня лаем.
Надеваю на нее поводок, причем, она, как всегда, возражает.
Выходим на лестницу.
- Только тихо! – говорю я. – Люди спят! В отличие от всяких шавок!
Тот случай! Едва выйдя на лестницу, она начинает ликующе орать что-то типа:
- Берегись все! Я иду!
Я показываю ей кончик поводка. Она резко снижает тон.
- На что это ты намекаешь? – лицемерно спрашивает это эрдельское недоразумение.
- На то, что кто-то может и огрести по своей толстой попе!
- Интересно, кто это? – начинает она вертеться на лестничной площадке.
- Ясно! Тебе надо склочничать, а не гулять! – я делаю вид, что хочу вернуться домой.
Тута натягивает поводок и практически несет меня вниз по лестнице.
- Что это ты такой медлительный? – спрашивает она у выхода в подъезд. – Сонный какой-то…
Сжав зубы, открываю дверь и выхожу с ней на улицу.
Об эту пору по улице ходят только дворники и хозяева с собаками. Между этими двумя группами населения имеется некий антагонизм, причем, извечный.
Дворники неодобрительно смотрят на собаковладельцев, характеризуя их исключительно на латыни. Собаковладельцы прячут глаза, льстиво покрикивая на питомцев:
- Тут нельзя! Ну, пожалуйста…
К Туте все это не относится. Она любимица. Во двор Медина, на воротах которого надпись, угрожающая штрафом «за выгул собак», она входит так, словно делает одолжение дворникам. Более того, она разрешает им себя погладить. Но недолго. Счастливые дворники уходят заниматься своими делами, а Тута требовательно глядит на меня.
- Ты когда-нибудь снимешь этот дурацкий поводок?
Снимаю поводок и она уносится в заветные места, где еще можно пощипать траву.
- Дывысь, вивця! – поражается нянечка из гинекологии, пробегая мимо.
Наконец, необходимые дела завершены, и я зову Туту обратно. Она подходит и нехотя подставляет шею для поводка.
- А сам ты дорогу домой не найдешь, если я тебя за поводок вести не буду? – спрашивает она.
Сколько лет этому вопросу? А попробуй, найди ответ.
Подъем по лестнице сопровождается еще одним ритуалом. Через каждые семь ступенек – с математикой у нее все в порядке! – собачка останавливается вдоль ступеньки, загораживая мне дорогу. Это значит, что я должен ее гладить и говорить хорошие слова. Так что, поднимаемся на третий этаж минут пять. Не меньше. 
На часах без двадцати семь. Еще минут сорок можно подремать. Это я так думаю. У собаки мнение несколько иное. Я ложусь, а она садится рядом и начинает глядеть на меня с укоризной.
Я – ноль внимания.
Тогда собачка начинает жаловаться на жизнь, на черствость этого человека, готового морить собачку голодом ради своей лени.
Не реагирую.
Тута повышает голос. Нет, она ни в чем меня не упрекает. Она смирилась. Она просто и вдохновенно врет на тему, какие хорошие, добрые и славные Яна и Лида. Как они всегда вовремя кормят собаку и не забывают – никогда не забывают! – налить свежую воду из-под американского фильтра.
Встаю, начинаю готовить ей завтрак.
Услышав звук трения морковки о терку, Тута успокаивается. Я поливаю тертую морковь маслом, чтоб витамины сохранились, тру туда же вареную свеклу и огурец без кожуры. Потом мелко-мелко режу укроп…
Тута делает вид, что все это ее не интересует.
Овсянка сварена еще вчера. Кладу в ее миску шесть ложек. Полных! Четыре неполные ложки оставляю себе…
- Смотри не растолстей опять! – заботится обо мне Тута.
Польщенный, кладу ей еще ложку каши из своей тарелки.
Пора доставать из холодильника колбасу. Но прежде бегу на кухню ставить на огонь чайник и кастрюльку с водой.
Тута мою отлучку не одобрила, что и сообщила немедля.
- Отлыниваешь… Собаку голодом моришь…
Я промолчал и достал из холодильника колбасу. Потом специальным ножом и на специальной дощечке отрезал Тутину сегодняшнюю порцию. 
- На пол сантиметра ошибся! – не преминула отметить Тута.
Колбасу нарезаю мелко-мелко и смешиваю с кашей с овощами. Потом миску с едой ставлю на собачкину кормушку. Думаете, она бросилась поглощать мою стряпню? Ага, тот случай. Тута печально села подле миски и сообщила, что «каждый день одно и тоже».
- Не хочешь, не ешь! – нагрубил я и ушел на кухню.
Когда вернулся, уровень еды в миске явно пострадал. Но Тута сидела около нее в той же позе, что и прежде.
Я стал завтракать.
- Что жрешь? – панибратски спросила Тута, хлопнув меня по колену лапой.
- Сосиски! – не стал скрывать я.
- Угости! – предложила Тута.
- Перебьешься! – не согласился я. – У тебя своей еды валом!
- Разве ж это еда? – взвыла собака.
- Ах, так! – вознегодовал я. – Еду хаять? Сейчас заберу и больше не дам! – Я сделал вид, что привстаю.
Тута ринулась к миске и заслонила ее. 
- Угомонись!
После чего съела все до крошки.
Я взял чашку с чаем и собрался идти к компьютеру.
- А лекарство? – обиделась Тута. – Совсем о моем здоровье не заботишься.
- Забочусь, забочусь… - бормотал я, вставляя в специально оставленную сосиску капсулы.
Тута проглотила ломтики сосиски с лекарством, не жуя.
- А теперь можно и поспать! – сообщила она.
- Теперь можно пойти на работу… - ни к кому не обращаясь, сообщил я.

Дети не игрушки, но многие из них выглядят так же, как и их любимые куклы. Глядя на такое, думаешь, что их будто срисовали друг с друга. Родители, замечая сходство малыша с его любимцем, специально наряжают ребенка в ту же одежду, что делает их невероятно похожими.

► Не забывайте выбрасывать мусор … из ведра… из головы… из жизни.!