О Великих в России, как правило, вспоминают в дни юбилеев и начинается суета и показуха. 1 апреля 2009 года Россия и весь мир отметят 200-летие Николая Васильевича Гоголя. Наконец-то, спустя века, в Москве откроют ПЕРВЫЙ и ЕДИНСТВЕННЫЙ в России музей писателя. Позор? Позор, что только сейчас под дату решили создать музей и то, это будет жалкое подобие, скроенное на скорую руку - это три комнаты при библиотеке в доме на Никитском бульваре, где писатель впервые прочел  "Ревизора".  Но Бог с ним, пусть будет,  хоть такой, но будет. Следующее желание власти отметиться в год юбилея Н.В.Гоголя - это опять  что-то сделать с его могилой.

Могиле великого русского писателя Николая Гоголя вернут её первоначальный православный вид, сообщил заместитель министра культуры РФ Андрей Бусыгин. Как известно, Гоголь завещал, чтобы его надгробие выглядело в соответствии с православными канонами и его завещание было выполнено. Однако, в 1931 году, когда прах писателя был перезахоронен с кладбища Свято-Данилова монастыря на кладбище Новодевичьего монастыря, первоначальный памятник в виде камня-голгофы, увенчанный бронзовым крестом, был демонтирован и впоследствии утерян, а на новой могиле Гоголя был установлен памятник работы Томского.

Как рассказал журналистам Бусыгин, по климатическим причинам к 200-летнему юбилею Гоголя, который родился 1 апреля, вернуть первоначальный вид надгробия невозможно, а потому планируется, что работы начнутся летом и ориентировочно к концу 2009 года памятник на могиле писателя будет открыт. Что касательно автора, который будет восстанавливать первоначальный вид надгробия, пока не определён. "Мы будем проводить тендер, так как установка будет осуществляться на государственные деньги", - отметил Бусыгин.

Данные идеи бродят в среде чиновников уже многие годы: то хотят опять вернуть Н.В.Гоголя на старое место, то памятники переделать. Бедный, бедный мистик, даже после смерти ему нет покоя. И так продолжается уже более 75 лет (хотя может быть и больше, но об этом чуть дальше). Будет ли когда-нибудь мир и покой праху писателя?

Моллер Ф.А. Портрет Н.В. Гоголя. 1840

Первоначально Николай Васильевич Гоголь был похоронен в 1852 году на кладбище  Даниловского монастыря. На могиле была установлена гранитная глыба с простым крестом. Спустя годы появилась высокая гладкая плита из черного мрамора и могилу обнесли оградою. Под крестом была табличка с надписью: "По случаю исполнившегося пятидесятилетия со дня смерти Николая Васильевича Гоголя почитателями возжена на могиле его неугасимая лампада и установлено вечное на литургии ежедневное поминовение".

Могила Н.В.Гоголя в Свято-Даниловом монастыре в Москве 1902 год

На плите надписи

Ястребцев В. Гоголь в гробу 1902

Мистика? Что ж еще свидетельство очевидца.  В.Г.Лидин, профессор Литературного института, писатель, присутствовал на вскрытии могилы Гоголя и так это описал  "...Могилу Гоголя вскрывали почти целый день. Она оказалась на значительно большей глубине, чем обычные захоронения. Начав ее раскапывать, наткнулись на кирпичный склеп необычной прочности, но замурованного отверстия в нем не обнаружили; тогда стали раскапывать в поперечном направлении с таким расчетом, чтобы раскопка приходилась на восток, и только к вечеру был обнаружен еще боковой придел склепа, через который в основной склеп и был в свое время вдвинут гроб.

Работа по вскрытию склепа затянулась. Начались уже сумерки, когда могила была, наконец, вскрыта. Верхние доски гроба прогнили, но боковые с сохранившейся фольгой, металлическими углами и ручками и частично уцелевшим голубовато-лиловым позументом были целы. Вот что представлял собой прах Гоголя: черепа в гробу не оказалось  и останки Гоголя начинались с шейных позвонков: весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета; под сюртуком уцелело даже белье с костяными пуговицами; на ногах были башмаки... Башмаки были на очень высоких каблуках, приблизительно 4-5 сантиметров, это дает безусловное основание предполагать, что Гоголь был невысокого роста.

Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой. При начале вскрытия могилы, на малой глубине, значительно выше склепа с замурованным гробом, был обнаружен череп, но археологи признали его принадлежащим молодому человеку... Останков Гоголя я, к сожалению, снятьне мог, так как были уже сумерки, а на следующее утро они были перевезены на кладбище Новодевичьего монастыря, где и преданы земле..."

Где же голова Н.В.Гоголя?  Опять В.Лидин: "В 1909 году, когда при установке памятника Гоголю на Пречистенском бульваре в Москве производилась реставрация могилы Гоголя, Бахрушин подговорил будто бы монахов Данилова монастыря добыть для него череп Гоголя и что действительно в Бахрушинском театральном музее в Москве имеются три неизвестно кому принадлежащие черепа: один из них, по предположению, - череп артиста Щепкина, другой - Гоголя, о третьем - ничего не известно".

Где же череп писателя? Эта загадка до сих пор остается тайной. Кощунство? Без сомнения, но похоже людей не останавливает  ничего, когда речь идет об обладании артефактами, которые принадлежали Великим людям. Могилу Н.В.Гоголя и его останки почистили основательно: Лидин взял себе "на память" кусок сюртука Гоголя для переплета первого издания "Мертвых душ",  Всеволод Иванов взял ребро Гоголя, А.Малышкин - фольгу из гроба, директор кладбища комсомолец Аракчеев присвоил себе башмаки великого писателя... Жутко? Слов нет... и вот опять хотят "полюбопытствовать", потревожить и поиметь...

Могила Н.В.Гоголя на Новодевичьем кладбище. Надгробие работы скульптора Н.В.Томского

А в заключение интересный документ - Завещание Николая Васильевича Гоголя. Что же хотел писатель? Того, что он хотел как всегда в России не услышали...  Жалко, больно и обидно...

ЗАВЕЩАНИЕ 

Находясь в полном присутствии памяти и здравого рассудка, излагаю здесь мою последнюю волю.

I. Завещаю тела моего не погребать по тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться... Будучи в жизни своей свидетелем многих печальных событий от нашей неразумной торопливости во всех делах, даже и в таком, как погребение, я возвещаю это здесь в самом начале моего завещания, в надежде, что, может быть, посмертный голос мой напомнит вообще об осмотрительности. Предать же тело мое земле, не разбирая места, где лежать ему, ничего не связывать с оставшимся прахом; стыдно тому, кто привлечется каким-нибудь вниманием к гниющей персти, которая уже не моя: он поклонится червям, ее грызущим; прошу лучше помолиться покрепче о душе моей, а вместо всяких погребальных почестей угостить от меня простым обедом нескольких не имущих насущного хлеба.

II. Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном. Кому же из близких моих я был действительно дорог, тот воздвигнет мне памятник иначе: воздвигнет он его в самом себе своей неколебимой твердостью в жизненном деле, бодреньем и освеженьем всех вокруг себя. Кто после моей смерти вырастет выше духом, нежели как был при жизни моей, тот покажет, что он, точно, любил меня и был мне другом, и сим только воздвигнет мне памятник. Потому что и я, как ни был сам по себе слаб и ничтожен, всегда ободрял друзей моих, и никто из тех, кто сходился поближе со мной в последнее время, никто из них, в минуты своей тоски и печали. Не видал на мне унылого вида, хотя и тяжки бывали мои собственные минуты, и тосковал я не меньше других, - пускай же об этом вспомнит всяк из них после моей смерти, сообрази все слова, мной ему сказанные, и перечтя все письма, к нему писанные за год перед сим.

III. Завещаю вообще никому не оплакивать меня, и грех себе возьмет на душу тот, кто станет почитать смерть мою какой-нибудь значительной или всеобщей утратой. Если бы даже и удалось мне сделать что-нибудь полезного и начинал бы я уже исполнять свой долг действительно так, как следует, и смерть унесла бы меня при начале дела, замышленного не на удовольствие некоторым, но надобного всем, - то и тогда не следует предаваться бесплодному сокрушению. Если бы даже вместо меня умер в России муж, действительно ей нужный в теперешних ее обстоятельствах, то и оттого не следует приходить в уныние никому из живущих, хотя и справедливо то, что если рановременно похищаются люди всем нужные, то это знак гнева небесного, отъемлющего сим орудия и средства, которые помогли бы иным подвигнуться ближе к цели, нас зовущей. Не унынью должны мы предаваться при всякой внезапной утрате, но оглянуться строго на самих себя, помышляя уже не о черноте других и не о черноте всего мира, но о своей собственной черноте. Страшна душевная чернота, и зачем это видится только тогда, когда неумолимая смерть уже стоит перед глазами!

IV. Завещаю всем моим соотечественникам (основываясь единственно на том, что всякий писатель должен оставить после себя какую-нибудь благую мысль в наследство читателям), завещаю им лучшее из всего, что произвело перо мое, завещаю им мое сочинение, под названием «Прощальная повесть». Оно, как увидят, относится к ним. Его носил я долго в своем сердце, как лучшее свое сокровище. Как знак небесной милости ко мне бога. Оно было источником слез, никому не зримых, еще от времен детства моего. Его оставляю им в наследство. Но умоляю, да не оскорбится никто из моих соотечественников, если услышит в нем что-нибудь похожее на поученье. Я писатель, а долг писателя - не одно доставленье приятного занятья уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям.

Да вспомнят также мои соотечественники, что, и не бывши писателем, всякий отходящий от мира брат наш имеет право оставить нам что-нибудь в виде братского поученья, и в этом случае нечего глядеть ни на малость его звания, ни на бессилие, ни на самое неразумие его, нужно помнить только то, что человек, лежащий на смертном одре, может иное видеть лучше тех, которые кружатся среди мира. Несмотря, однако, на все таковые права мои, я бы все не дерзнул заговорить о том, о чем они услышат в «Прощальной повести», ибо не мне, худшему всех душою, страждущему тяжкими болезнями собственного несовершенства, произносить такие речи. Но меня побуждает к тому другая, важнейшая причина: соотечественники! страшно!.. Замирает от ужаса душа при одном только предслышании загробного величия и тех духовных высших творений бога, перед которыми пыль все величие его творений, здесь нами зримых и нас изумляющих. Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся...

Может быть, «Прощальная повесть» моя подействует сколько-нибудь на тех, которые до сих пор еще считают жизнь игрушкою, и сердце их услышит хотя отчасти строгую тайну ее и сокровеннейшую небесную музыку этой тайны. Соотечественники!.. не знаю и не умею, как вас назвать в эту минуту. Прочь пустое приличие! Соотечественники, я вас любил; любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал бог, за которую благодарю его, как за лучшее благодеяние, потому что любовь эта была мне в радость и утешение среди наитягчайших моих страданий - во имя этой любви прошу вас выслушать сердцем мою «Прощальную повесть». Клянусь: я не сочинял и не выдумывал ее, она выпелась сама собою из души, которую воспитал сам бог испытаньями и горем, а звуки ее взялись из сокровенных сил нашей русской породы нам общей, по которой я близкий родственник вам всем.

V. Завещаю по смерти моей не спешить ни хвалой, ни осужденьем моих произведений в публичных листах и журналах: все будет так же пристрастно, как и при жизни. В сочинениях моих гораздо больше того, что нужно осудить, нежели того, что заслуживает хвалу. Все нападения на них были в основания более или менее справедливы. Передо мною никто не виноват; неблагодарен и несправедлив будет тот, кто попрекнет мною кого-либо в каком бы то ни было отношении.

Объявляю также во всеуслышанье, что, кроме доселе напечатанного, ничего не существует из моих произведений: все, что было в рукописях, мною сожжено, как бессильное и мертвое, писанное в болезненном и принужденном состоянии. А потому, если бы кто-нибудь стал выдавать что-либо под моим именем, прошу считать это презренным подлогом. Но возлагаю вместо того обязанность на друзей моих собрать все мои письма, писанные к кому-либо, начиная с конца 1844 года, и, сделавши из них строгий выбор только того, что может доставить какую-нибудь пользу душе, а все прочее, служащее для пустого развлеченья, отвергнувши, издать отдельною книгою. В этих письмах было кое-что послужившее в пользу тем, к которым они были писаны. Бог милостив; может быть, послужат они в пользу и другим, и снимется чрез то с души моей хотя часть суровой ответственности за бесполезность прежде написанного.

VI. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (по воле Н.В.Гоголя этот пункт не публикуется в открытой печати)

VII. Завещаю... но я вспомнил, что уже не могу этим располагать. Неосмотрительным образом похищено у меня право собственности: без моей воли и позволения опубликован мой портрет. По многим причинам, которые мне объявлять не нужно, я не хотел этого, не продавал никому права на его публичное издание и отказывал всем книгопродавцам, доселе приступавшим ко мне с предложеньями, и только в таком случае предполагал себе это позволить, если бы помог мне бог совершить тот труд, которым мысль моя была занята во всю жизнь мою, и притом так совершить его, чтобы все мои соотечественники сказали в один голос, что я честно исполнил свое дело, и даже пожелали бы узнать черты лица того человека, который до времени работал в тишине и не хотел пользоваться незаслуженной известностью. С этим соединялось другое обстоятельство: портрет мой в таком случае мог распродаться вдруг во множестве экземпляров, принеся значительный доход тому художнику, который должен был гравировать его. Художник этот уже несколько лет трудится в Риме  над гравированием бессмертной картины Рафаэля «Преображенье господне».

Он всем пожертвовал для труда своего, - труда убийственного, пожирающего годы и здоровье, и с таким совершенством исполнил свое дело, подходящее ныне к концу, с каким не исполнял еще ни один из граверов. Но по причине высокой цены и малого числа знатоков эстамп его не может разойтись в таком количестве, чтобы вознаградить его за все; мой портрет ему помог бы.

Теперь план мой разрушен: раз опубликованное изображение кого бы то ни было делается уже собственностью каждого, занимающегося изданьями гравюр и литографий. Но если бы случилось так, что после моей смерти письма, после меня изданные, доставили бы какую-нибудь общественную пользу (хотя бы даже одним только чистосердечным стремлением ее доставить) и пожелали бы мои соотечественники увидать и портрет мой, то я прошу всех таковых издателей благородно отказаться от своего права; тех же моих читателей, которые по излишней благосклонности ко всему, что ни пользуется известностью, завели у себя какой-нибудь портрет мой, прошу уничтожить его тут же, по прочтенье сих строк, тем более что он сделан дурно и без сходства, и покупать только тот, на котором будет выставлено: «Гравировал Иорданов». Сим будет сделано, по крайней мере, справедливое дело.

А еще будет справедливей, если те, которые имеют достаток, станут вместо портрета моего покупать самый эстамп «Преображенья господня», который, по признанью даже чужеземцев, есть венец гравировального дела и составляет славу русскую.

Завещанье мое немедленно по смерти моей должно быть напечатано во всех журналах и ведомостях, дабы, по случаю неведения его, никто не сделался бы передо мною невинно-виноватым и тем бы не нанес упрека на свою душу.

Николай Васильевич Гоголь
1845