В мае исполняется 140 лет со дня рождения Тэффи, Надежды Александровны Лохвицкой, по мужу - Бучинской) - поэтессы, мемуариста, критика, публициста, но прежде всего - одного из самых прославленных писателей-сатириков Серебряного века. Дата рождения её в различных источниках указывается по разному от 6 до 21 мая 1872 года.
В начале ХХ века она была популярна в России настолько, что даже существовали духи и конфеты "Тэффи". Слава её была огромна. Юмористическими рассказами Тэффи зачитывались и во дворцах, и в хижинах. Она работала в заменитом журнале "Сатирикон". Ее талант высоко ценили Бунин и Куприн, Алданов и Зощенко.
Когда Николая II спросили, кого из современных писателей он хотел бы в него включить, он ответил: "Тэффи, только Тэффи".
Фаина Раневская позже восторженно отзывалась: "Тэффи – великолепная, мой любимейший прозаик, самая талантливая. Чудо, умница."
Её называли "изящная жемчужина русского культурного юмора".
«Что знаем мы сегодня о писателе с некогда огромной славой, чья популярность затмевала другие имена, кем «восхищались буквально все, начиная от почтово-телеграфных чиновников и аптекарских учеников до... императора Николая II»? - писала Ирина Одоевцева с воей книге воспоминаний "На берегах Сены." А действительно, что?

«Прежние писательницы приучили нас ухмыляться при виде женщины, берущейся за перо. Но Аполлон сжалился и послал нам в награду Тэффи. Не «женщину-писательницу», а писателя большого, глубокого и своеобразного» ( Саша Чёрный)
«Лучшей, изящнейшей юмористкой нашей современности» назвал Тэффи А. Амфитеатров.
«Она единственная, оригинальная, чудесная Тэффи! — восклицал Куприн. — Любят ее дети, подростки, пылкая молодежь и зрелые люди труда, и посыпанные сединою отцы»
И. Бунин писал ей : «Помните, как дороги вы не одним нам, а великому множеству людей, вы, совершенно необыкновенная!» И еще: «Всегда, всегда дивился вам, никогда за всю жизнь не встречал подобной вам! И какое это истинное счастье, что Бог дал мне знать вас!»
Наконец, слова Марка Алданова послужат своеобразным итогом сказанного: «На восхищении талантом Тэффи сходятся люди самых разных политических взглядов и литературных вкусов, и я не могу припомнить другого писателя, который вызывал бы такое единодушие у критиков и у публики».


О себе сама Надежда Александровна говорила: "...у меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее".
Сегодня я постараюсь показать оба её лица.

Фиалки

Алчен век матерьялизма, —
По заветам дарвинизма
Все борьбу ведут.
Говорят, что без рекламы
Даже в царстве далай-ламы
Не продашь свой труд.

Врач свой адрес шлёт в газеты,
И на выставку портреты —
Молодой поэт.
Из писателей, кто прыткий,
Вместе с Горьким на открытке
Сняться норовит.

И мечтает примадонна:
«Проиграть ли беспардонно
Золото и медь,
Отравиться ли арбузом,
Или в плен попасть к хунхузам,
Чтобы прогреметь?..»

Все такой мечтой объяты,
Чужды ей лишь адвокаты,
Лишь они одни
Сторонятся общей свалки
И стыдливо, как фиалки,
Прячутся в тени.

Манит титул бюрократа,
Манит чин меньшого брата,
Почесть — старых бар...
Адвоката — только плата,
Только блеск и звон дуката,
Только — гонорар!

Иностранные собратья
Их зовут в свои объятья,
Славу им сулят.
«Слава — яркая заплата»...
Где ж на фраке адвоката
Место для заплат?

Заграничные союзы
Причиняют всем конфузы,
Кто к ним приобщён:
Списки членов рассылают —
Ядом гласности пятнают
Девственность имён...

Не для нас такие нравы!
Хуже мерзостной отравы
Гласность нам претит!
Отступитесь, иностранцы,
Чтоб стыдливости румянцы
Нам не жгли ланит!

Ну скажите, разве это не о нашем времени? Какие яркие образы, прямо портрет некоторых наших современников.

А вот совсем другое лицо- пронзительно печальное.

На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
ведут три каменных ступени на крыльцо.
В тяжёлой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф - меч и головка лани,
а рядом шнур, ведущий к фонарю.
На острове моих воспоминаний
я никогда ту дверь не отворю!..


И даже трагическое, с мыслями о смерти

Гаснет моя лампада...
Полночь глядит в окно...
Мне никого не надо,
Я умерла давно!

Я умерла весною,
В тихий вечерний час...
Не говори со мною, -
Я не открою глаз!

Не оживу я снова -
Мысли о счастье брось!
Чёрное, злое слово
В сердце моё впилось...

Гаснет моя лампада...
Тени кругом слились...
Тише!.. Мне слёз не надо.
Ты за меня молись!


Он ночью приплывёт на чёрных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою,
Но люди не поймут, что он пришёл за мною,
И скажут: «Вот луна играет на волнах!»

Как чёрный сёрафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звёздной тишиною,
Но люди не поймут, что он уплыл со мною,
И скажут: «Вот она сегодня умерла»...
[1910]

Иногда у Тэффи не поймешь всерьёз она или пародирует. Вот пожалуй одно из её самых известных её стихотворений.

Зацветают весной (ах, не надо! не надо!),
Зацветают весной голубые цветы...
Не бросайте на них упоенного взгляда!
Не любите их нежной, больной красоты!

Чтоб не вспомнить потом (ах, не надо! не надо!),
Чтоб не вспомнить потом голубые цветы,
В час, когда догорит золотая лампада
Неизжитой, разбитой, забытой мечты!


Интересно откуда взялся такой псевдоним? Её старшая сестра - извесная поэтесса Мирра Лохвицкая. Надя тоже начала писать стихи — очевидно, не без влияния поэтической славы сестры. Первое опубликованное ею стихотворение, подписанное еще девичьей фамилией — «Н. Лохвицкая», помещено в августовском номере журнала «Север» за 1901 год. Но..две поэтессы с одной фамилией?
И в русской литературе появляется новый автор с иноземным именем Тэффи. Вот как как об этом рассказывает она сама.
«Я написала одноактную пьеску, а как надо поступить, чтобы эта пьеска попала на сцену, я совершенно не знала. Все кругом говорили, что ... нужно иметь связи в театральном мире и нужно иметь крупное литературное имя, иначе пьеску не только не поставят, но никогда и не прочтут...
Вот тут я и призадумалась.
Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни се. Но — что?
Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака — дураки всегда счастливы.За дураками, конечно, дело не стало. Я их знавала в большом количестве. И тут вспомнился мне один дурак, действительно отменный...
Звали его Степан, а домашние называли его Стэффи. Отбросив из деликатности первую букву (чтобы дурак не зазнался), я решила подписать пьеску свою «Тэффи» и, будь что будет..."
Пьеса называлась «Женский вопрос» была принята к постановке и имела большой успех. Вскоре в газетах появился портрет новоявленного драматурга с подписью под ним «Taffy». Английская транскрипция объяснялась тем, что автор рецензии ближе знал маленькую героиню сказок Киплинга Taffy, нежели знакомого Надежде Лохвицкой Стзффи — Степана.

Когда-то я прочла вот такой стих ( он и сейчас много фигурирует в приколах)

Твои глаза порой похожи
На снившийся во сне топаз...
Ни на одной знакомой роже
Я не видал подобных глаз.

Каким-то образом он был связан с Тэффи. Якобы этот дифирамб написал в альбом своей даме один влюбленный гусар, а насмешница Тэффи его опубликовала.А может высмеяла таким образом неотесанных солдафонов, кои и в те времена были.

После революции Тэффи эмигрировала, однако в эмиграции ее незаурядный талант расцвел еще ярче. Именно там были написаны многие классические рассказы Тэффи, с весьма неожиданной стороны рисующие быт и нравы "русского Зарубежья.
В 1920 году в первом номере газеты «Последние новости» был напечатан рассказ Тэффи "Ке – фер", и фраза его героя, старого генерала, который, растерянно озираясь на парижской площади, бормочет: «Все это хорошо... но que faire? Фер-то – ке?» (Что делать? фр.), стала своего рода паролем для очутившихся в изгнании.

Вторую мировую войну и оккупацию Тэффи пережила, не покинув Париж. Время от времени она соглашалась выступить с чтением своих произведений перед эмигрантской публикой, которой становилось все меньше с каждым годом. В послевоенные годы Тэффи была занята мемуарными очерками о своих современниках – от Куприна и Бальмонта до Г.Распутина.
"Все мои сверстники умираюn, а я все чего-то живу. словно сижу на приеме у дантиста. Он вызывает пациентов, явно путая очереди, а мне неловко сказать и сижу, усталая и злая..*

Скончалась Н.А. Тэффи 6 октября 1952 года и похоронена на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем, где и брльшинство русских эмигрантов.


Ну и напоследок один из фельетонов Н.А. Тэффи ( отрывки). Привожу исключительно из-за неподражаемого стиля, никакой политики. А вообще, интересно все же читать совершенно с другой точки зрения, чем нам много лет говорили. Но, как мы знаем из истории, интеллегенты, в т.ч. и Тэффи большевиков явно недооценили.

"Немножко о Ленине"

Большевики растерялись. Они никак не ожидали того, что случилось. Не ожидали наступления.
Но это не беда, и отчаиваться им нечего. Ведь это вполне соответствует психологии большевизма: большевики никогда не ожидали того, что случалось. Они никогда не чувствовали и не предчувствовали поворотов истории и были лишены всякой политической интуиции до степени редкой и поразительной. .....
Им было очень досадно и совестно, когда они проморгали гапоновское движение. Но тогда весь их политический темперамент уходил на борьбу с меньшевиками. И радость их по поводу состоявшегося провала и ареста меньшевистской группы была чиста и искренна.
— Ничего, пусть посидят в тюрьме, книжки почитают, поучатся.
О Гапоне узнали только 9-го января, когда расстреливали рабочих у Зимнего дворца.
— Гапон? Кто такой Гапон? Почему рабочие пошли за ним? Энгельс сказал, что вооруженная борьба на улицах современного города невозможна.
Однако, решили послать кое-каких агитаторов.
Послали двух мальчиков, а сами принялись за дело: ругать меньшевиков.

Настали красные дни первой русской революции. Перекинулось кровавое пламя по городам и селам, загудели набаты. Загрохотали ружья.
По принципам хвостизма, настала пора выписывать Ленина.
Волновалась молодежь. Ожидала тревожно.
— Сам Ленин! Сам приедет! Ах, дожить бы только! Ах, взглянуть бы только!
Приехал.
Поднял воротник, спрятал нос, пришел на собрание.
Вот он какой!
Рост средний, цвет серый, нос «обыкновенный». Только лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжелый, не вдохновляющий, не ищущий, не творческий — «набитый» лоб.
Стали гадать, что скажет. Ну, и сказал.
— Энгельс говорит, что на улицах современного города невозможно вооруженное выступление.
Сказал. Сказал в то время, когда по всей России несся огненный смерч революции.
Ничего не чувствовал, ничего не предчувствовал. Знал только то, чем был набит, — историю социализма. Так и пошло.
......
Один раз, в знаменитую ночь после милюковской декларации, какой-то большевик на углу Садовой требовал отказа от аннексий и контрибуций. Стоящий рядом со мной молодой солдат особенно яро поддерживал оратора, — ревел, тряс кулаком и вращал глазами.
Я прислушалась к возгласам солдата.
— Не надо аннексий! Долой! Ну ее к черту. Опять бабу садить! Долой ее, к черту!
Вот кто поддерживал ленинцев:
— Опять бабу садить!
Солдат искренно думал, что аннексия — это баба, которую собираются куда-то садить. Да еще «опять». Значит, она и раньше сиживала, эта самая аннексия.

В другой кучке центром был высокий солдат-хохол, старательно уверявший, что министров надо выгнать, иначе «хидра реакции поднимет свою холову». А рядом стояла старуха, утирала слезы и умиленно приговаривала:
— Дай ей Бог, сердешной, пошли ей Господи! Уж намучавши, намучавши…
Все это похоже на выдуманную фельетонную юмореску, но даю вам честное слово, что это слишком глупо, чтобы было выдуманным.

Каждый, кто желает поменьше работать и побольше жрать, смело называет себя ленинцем.
— Жранье явное и равное.
Любая лошадь подпишется под таким лозунгом и пойдет за хозяином, провозгласившим его.
Как выйдут они из этого тупика?
Неужели Ленин опять поднимет воротник, спрячет нос и поедет в Швейцарию?
А ведь выходить как-нибудь нужно. Потому что те сознательные работники, которые до сих пор шли за ним, увидя себя в лошадиной компании, вряд ли пожелают остаться в ней.
Сколько веков издевается человечество над неудачной выходкой Калигулы, посадившего лошадь в сенат.
А ведь одна лошадь, да еще в сенате, гораздо меньше компрометирует дела, чем целый табун, как опора великого дела мирового социализма.

Июнь 1917, «Русское Слово»