Что повлияло на творчество Пастернака, об особенности его поэтики и 12 лучших стихотворений поэта.

Борис Пастернак (29 января (10 февраля) 1890, Москва — 30 мая 1960 года, Переделкино, Московская область) — русский поэт, писатель и переводчик. Один из крупнейших русских поэтов XX века.
Лучшие стихи Бориса Пастернака отражают уникальные особенности его художественного мировоззрения, в котором стихийное, природное неотделимо от творческого процесса. Поэзия — это тоже стихия, не подвластная человеческим законам. Она «слагается навзрыд» и «низвергается градом на грядки»:

Это — круто налившийся свист,
Это — щелканье сдавленных льдинок.
Это — ночь, леденящая лист,
Это — двух соловьев поединок.
Это — сладкий заглохший горох,
Это — слезы вселенной в лопатках,
Это — с пультов и с флейт — Figaro
Низвергается градом на грядку.
Всё, что ночи так важно сыскать
На глубоких купаленных доньях,
И звезду донести до садка
На трепещущих мокрых ладонях.
Площе досок в воде — духота.
Небосвод завалился ольхою,
Этим звездам к лицу б хохотать,
Ан вселенная — место глухое.

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ Поэзия Пастернака, стоящая особняком среди многочисленных литературных направлений и стилей, тем не менее испытывает на себе значительное влияние символизма. Отсюда необычность, яркость образного ряда, иносказательность и потрясающая звукопись — целая звучащая вселенная, делающая стихи объёмными, осязаемыми, живыми. Здесь немаловажен тот факт, что Пастернак родился в музыкальной семье и мог бы сам стать музыкантом, если бы любовь к поэзии не перевесила. Однако эстетика музыкальности на разных уровнях представления всегда присутствует в его лирике, придавая каждой строке особую напевность и ритмичность. Так, нередко в стихах поэта встречаются лексические и звуковые повторы, создающие своеобразный «акустический сюжет» произведения. Такова, например, знаменитая «Зимняя ночь»:

 

 

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Ещё одним влиянием символизма в творчестве Пастернака становится склонность выражать свои мысли не прямо, а иносказательно. В этом стихотворении не сказано ни единого слова о любви, однако всё пронизано ей — всё дано на уровне полунамёков, непрямых указаний и случайных ассоциаций: «жар соблазна», «скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья».
Ассоциативность нередко превращает произведение Пастернака в развёрнутую яркую метафору. В таком ключе написана его «Венеция — баранка». В 1912 году поэт отправился в Германию, чтобы изучать философию. Во время каникул к нему в гости приехали родители и сестры, тогда же было решено совершить небольшое семейное путешествие, конечной точкой которого была избрана солнечная Венеция, а через год было написано это стихотворение:

Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.

Несмотря на очевидную приверженность Пастернака символизму, первым литературным направлением, с которым он экспериментировал, был футуризм. В 1914 году Пастернак примкнул к содружеству «Центрифуга», где познакомился с Маяковским, а в 1917-том Борис, как и положено футуристам, уже использовал поток сознания для передачи своих ощущений. По такому принципу написаны многие его ранние стихи, в том числе и это:

 

 

На тротуарах истолку
С стеклом и солнцем пополам,
Зимой открою потолку
И дам читать сырым углам.
Задекламирует чердак
С поклоном рамам и зиме,
К карнизам прянет чехарда
Чудачеств, бедствий и замет.
Буран не месяц будет месть,
Концы, начала заметет.
Внезапно вспомню: солнце есть;
Увижу: свет давно не тот.
Галчонком глянет Рождество,
И разгулявшийся денек
Прояснит много из того,
Что мне и милой невдомек.
В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
Кто тропку к двери проторил,
К дыре, засыпанной крупой,
Пока я с Байроном курил,
Пока я пил с Эдгаром По?
Пока в Дарьял, как к другу, вхож,
Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,
Я жизнь, как Лермонтова дрожь,
Как губы в вермут окунал.

Творческая биография Пастернака складывалась непросто. Годы революции и гражданской войны стали для него тяжёлым испытанием — так же, как и для его почти биографического героя Юрия Живаго. Он многое испытал и многого лишился. После 1917 года, в 1921 году, родители Пастернака и его сёстры покидают советскую Россию по личному ходатайству А. В. Луначарского  для лечения главы семейства в Германии и обосновываются в Берлине, однако после операции Леонида Осиповича Пастернака семья не пожелала вернуться в СССР (позднее, после прихода к власти нацистов, семья в 1938 году переезжает в Лондон). Начинается активная переписка Пастернака с ними и русскими эмиграционными кругами вообще, в частности, с Мариной Цветаевой. В 1926 году началась переписка с Р.-М. Рильке.

 

 

В 1922 году Пастернак женится на художнице Евгении Лурье, с которой проводит в гостях у родителей в Берлине вторую половину года и всю зиму 1922-1923 годов. Впоследствии он оставляет первую жену ради замужней Зинаиды Нейгауз, а последние годы жизни проводит, запутавшись в отношениях с Зинаидой Николаевной, ставшей его второй женой, и «музой» Ольгой Ивинской, прообразом Лары из романа «Доктор Живаго».
Всё чаще в его стихах появляется тема рока, судьбы, превращающей человека в марионетку, не властную над собственной жизнью. Будущее невозможно предугадать так же, как невозможно избежать его:

 

 

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

Иногда возникает ощущение, что в стихах Пастернака отсутствует исторический фон, поскольку на первом плане всегда оказываются личные переживания героя. Однако подобное впечатление ошибочно: тема человека и времени алой нитью проходит через творчество поэта, но само время как будто растворяется в образах и чувствах. Читателю передаётся ощущение тревожности, неуспокоенности автора, стремящегося хотя бы на время оградить себя от насущных проблем сегодняшнего дня и грустных мыслей о будущем. И здесь на помощь приходит мир природы, близкое родство с которым равносильно таинству причастия:

 

 

В траве, меж диких бальзаминов,
Ромашек и лесных купав,
Лежим мы, руки запрокинув
И к небу головы задрав.
Трава на просеке сосновой
Непроходима и густа.
Мы переглянемся и снова
Меняем позы и места.
И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болезней, эпидемий
И смерти освобождены.
С намеренным однообразьем,
Как мазь, густая синева
Ложится зайчиками наземь
И пачкает нам рукава.
Мы делим отдых краснолесья,
Под копошенье мураша
Сосновою снотворной смесью
Лимона с ладаном дыша.
И так неистовы на синем
Разбеги огненных стволов,
И мы так долго рук не вынем
Из-под заломленных голов,
И столько широты во взоре,
И так покорны все извне,
Что где-то за стволами море
Мерещится все время мне.
Там волны выше этих веток
И, сваливаясь с валуна,
Обрушивают град креветок
Со взбаламученного дна.
А вечерами за буксиром
На пробках тянется заря
И отливает рыбьим жиром
И мглистой дымкой янтаря.
Смеркается, и постепенно
Луна хоронит все следы
Под белой магией пены
И черной магией воды.
А волны все шумней и выше,
И публика на поплавке
Толпится у столба с афишей,
Неразличимой вдалеке.

Поэт создаёт в своих произведениях мифологическое пространство, в котором, казалось бы, не остаётся места для исторических катаклизмов — его герой становится бессмертным и неуязвимым. Но если пристальней вчитаться в пастернаковские строки — открывается иная истина. За мнимым покоем и благополучием скрывается напряжённость ожидания чего-то неизвестного, пугающего. Поэтому автор с недоверием идёт по тропинке, вспоминая четверостишье «о спящей царевне в гробу». Тема смерти становится ключевой:

 

 

Глухая пора листопада,
Последних гусей косяки.
Расстраиваться не надо:
У страха глаза велики.
Пусть ветер, рябину занянчив,
Пугает ее перед сном.
Порядок творенья обманчив,
Как сказка с хорошим концом.
Ты завтра очнешься от спячки
И, выйдя на зимнюю гладь,
Опять за углом водокачки
Как вкопанный будешь стоять.
Опять эти белые мухи,
И крыши, и святочный дед,
И трубы, и лес лопоухий
Шутом маскарадным одет.
Все обледенело с размаху
В папахе до самых бровей
И крадущейся росомахой
Подсматривает с ветвей.
Ты дальше идешь с недоверьем.
Тропинка ныряет в овраг.
Здесь инея сводчатый терем,
Решетчатый тес на дверях.
За снежной густой занавеской
Какой-то сторожки стена,
Дорога, и край перелеска,
И новая чаща видна.
Торжественное затишье,
Оправленное в резьбу,
Похоже на четверостишье
О спящей царевне в гробу.
И белому мертвому царству,
Бросавшему мысленно в дрожь,
Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
Ты больше, чем просят, даёшь».

Одной из характерных особенностей поэтики Пастернака является уникальная образность. Практически каждый стих — развёрнутая метафора человеческой жизни, невероятно схожей с жизнью природы. Две эти системы неразрывно взаимосвязаны в творчестве поэта, на этой сопряжённости строится его уникальная художественная картина мира. Так, в знаменитом стихотворении «Снег идёт» поэт сравнивает стремительно кружение хлопьев снега со скоротечностью всего сущего, неумолимо стремящегося к своему концу:

Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.
Снег идет, и всё в смятеньи,
Всё пускается в полет,-
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.
Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.
Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься — и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.
Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?

Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.

Любовью к природе объясняется частое использование Пастернаком художественных приёмов олицетворения, персонификации, психологического параллелизма. Объекты окружающего мира, даже явления природы, в стихах поэта становятся то милыми дачниками, соседями, то просто хорошими приятелями, с которыми можно поболтать о чём-то. Таков, например, летний месяц июль, поселившийся на чердаке у автора:

 

 

По дому бродит привиденье.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.
Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.
Ног у порога не обтерши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.
Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник-отпускник.
На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаем.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.
Июль, таскающий в одёже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Всё громко говорящий вслух.
Степной нечесаный растрепа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.

К концу жизни Пастернак всё чаще задумывается о своём предназначении, о том, что ещё не сделано и предстоит сделать в будущем. Несмотря на то, что за плечами уже был богатейший творческий опыт, много личных достижений, поэт остаётся недовольным собой. Он углубляется в философские раздумья о смысле всего сущего, стремится к совершенству и полноте бытия. В один из сложнейших периодов жизни, когда против него ополчаются многие друзья-литераторы, он пишет одно из лучших своих стихотворений:

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.
Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.
В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.
Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.
Достигнутого торжества
Игра и мука —
Натянутая тетива
Тугого лука.

В 1958 году Борис Пастернак был удостоен Нобелевской премии за выдающийся вклад в развитие мировой литературы. Это знаменательное событие, однако, не принесло поэту ожидаемой радости и никак не отразилось на его материальном благополучии. Дело в том, что известие о присуждении столь престижной награды было воспринято в СССР в штыки. В итоге поэта исключили из Союза писателей и перестали публиковать в советских изданиях. Некоторые литературные деятели даже настаивали на том, чтобы выслать Пастернака из страны как шпиона и антисоветского деятеля. На такой ход правительство страны вес же не отважилось, однако с 1958 года на поэта начались самые настоящие гонения, от него отвернулись друзья и коллеги по писательскому цеху, которые раньше открыто восхищались творчеством Бориса Леонидовича:

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

 

 

30 мая 1960 года Борис Пастернак умер от рака лёгких в подмосковном Переделкино на 71-м году жизни. Вне всяких сомнений, долгая и мучительная травля со стороны властей и бывших собратьев по перу ускорила его смерть. Сообщение об уходе поэта из жизни было напечатано в «Литературной газете» (выпуск от 2 июня) и в газете «Литература и жизнь» (от 1 июня), а также в газете «Вечерняя Москва».
Пастернак был похоронен 2 июня 1960 года на Переделкинском кладбище. Проводить его в последний путь пришли многие выдающиеся современники (среди них Наум Коржавин, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Кайсын Кулиев). Автор памятника на его могиле — скульптор Сарра Лебедева:

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне
Не отпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь,—
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься из двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.

Подготовила Елена Севрюгина

Читать в журнале "Формаслов"