Увидела упаковку чая и подумала: если взять описания десятка чаёв, получится типичный любовный роман. Вроде все слова из описания чая использовала: Южной ночью страстная брюнетка томно потягивала бокал вина. Шум карнавала, крики, бурные свидания соседок со знойными кабальеро - всё это проплывало мимо неё. Она не спускала глаз с одинокой красотки в углу, в которой трепетали все краски тропических страстей. Терпкая, как аромат свежезаваренного чая, сочная и освежающая как манго, она завораживала, как душистая дыня, и была пикантна, как ярко-красная клубничка в капельках росы. Её кожа цвета горького шоколада казалась брюнетке самой сладкой на свете. Тропический коктейль желания и вечера, полного вина, так и манил в жаркую ночь с красоткой. И пусть этот вечер станет вечностью.

Подкинули мне темки для экспромтов на пару минут. Мне кажется, вышло неплохо.

1. "Крестовый поход против Лени во славу Продуктивности".

Армию крестоносцев заносит суровым арабским песком. Он забился во все щели, от него щипет глаза, а крестоносцы упорно идут и время от времени подбадривают себя криками: "Во славу Продуктивности!" Одинокие отставшие подхватывают его и держатся, следую отзвукам голосов. "Во славу Продуктивности и матери её Дедлайна", - разносится над равнинами, а где-то далеко впереди арабская крепость готовится отразить атаку неверных и доказать, что Лень и Безделие правят.

2. "Суперкотики"

Суперкотики покоряли космос, заряжали космолёты супертопливом и чувствовали себя властителями галактик, пока не возвращались домой и не сталкивались с суровым взглядом самых обычных кошек, честно ждавших дома, и не менее обычных котят, требовательно мякавших и привлекавших внимание суперкотиков. Дома суперкотики становились уже не такими суперовскими, честно гладили вещи, мыли посуду, играли с котятами, проверяли у них уроки и почти забывали о том, что они настоящие покорители. Но стоило наступить утру, как котики подскакивали к своим космолётам и снова были самыми крутыми героями.

3. "Особенности национальной охоты на Муза".

Прекрасный муз, чьи волосы развевались в порыве ветра весьма артистично, если бы не приходилось от них отплёвываться. И если бы они не лезли в глаза и ещё миллион если бы. Но какой же муз согласиться отстричь свои чудесные волосы? Так вот он горделиво стоял на пьедестале. Горделиво сидел даже на подоконнике и всюду чувствовал свою гордость и великое предназначение. К сожалению, он не давался в руки. На пьедестале смотри, на сладко дремлющего под одеялом смотри, а трогать нельзя. Стоит прикоснуться и воспламениться вдохновением, как муз подскакивал, как дикий кот и бежал в музоубежище. Тайное место, о котором ни один муз не рассказывал, даже не намекал, просто сразу скрывался и не показывался до тех пор, пока не забудешь о нём. И тут он снова рядом во всей красе, подкрадываешься к нему, подползаешь, искоса, едва дыша, чтобы не засёк, пытаешься кончиком пальца дотронуться, а уже нет его. Пытаешься сманить вкусностями, обещаниями, великими идеями, нет, артачится, скрывается. Надеешься, что подглядывает, переживает, вернётся и в глубине души хочет, чтобы к нему прикоснулись.

4. "Про ферзя и слона".

Ферзь двулично подмигивал слону, призывая встать на эту клетку рядом. Она безопасна, полна перспективных позиций и горит от нетерпения. Слон опасливо вздыхал и покрывался нервным потом, постукивал пяткой по доске и не знал, хочет ли его ферзь съесть также, как коня, или он ему правда понравился. Вдруг слон милашка и его зовут на чашечку чая и интересную беседу о погоде, природе и политике? Вдруг ферзь не так двуличен как хочет казаться? Вдруг его просто неправильно поняли? Слон хотел снять с себя одежду и выжать, она уже прилипала к спине от мыслей. "Надо быть решительнее, - подталкивал его ферзь,- ну же, лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал, попробуй уже, ты сможешь". Слон нервно облизывал губы, поглядывал на стройные ряды своего войска и надеялся, что им не готовы пожертвовать, он же герой уже двух войн, не могут его сдать какому-то ферзю да и ферзь не казался таким уж противным. Ферзь сделал вид, что потерял интерес к слону, рассматривал кольца на пальцах, переговаривался с пешками и шутил с королём. "Вот он момент, - решил слон, - никто не видит". И короткой перебежкой прыгнул на поле рядом с ферзём, спрятавшись за его мантией. Ферзь улыбнулся тонкой, едва приметной улыбкой, снова подмигнул слону и сбил пешку перед ним. Слон вздохнул с облегчением. Всё-таки ферзь не так плох.

В некотором царстве в некотором государстве жили-были книжица-топтыжица и гусар-портсигар. Книжица сохла по гусару днями и ночами, страдала книжно, картинно, заламывала страницы и гнула корешок. Гусар-портсигар был парнем видным, женихом знатным, за ним строились в очереди, и отказа он не знал. В один день, заливаясь горькими слезами, поправляя переплёт, решила книжица во что бы то ни стало привлечь к себе хоть взгляд гусара. Налепила стикеров, заплела переплёт в косы, суперобложку подклеила и гордым шагом пошла по улицам, высматривая гусара.
Гусар-портсигар тем временем сидел в ресторане с красоткой зажигалкой и ни о чём не подозревал. Сыпал комплиментами, расточал улыбки и ждал вечера, чтобы даму к себе позвать. Уж смеркаться начало, только он собрался сказать, что вечереет, как к окну, рядом с которым он сидел, подошла книжица-топтыжица и улыбнулась во все свои страницы улыбкой такой искренней,что он улыбнулся в ответ. Красотка зажигалка вся воспламенилась, раскричалась и чуть портсигару стол на голову не одела. Книжица-топтыжица, разбив стекло, влетела в ресторан защитить гусара. Осколками порезало её суперобложку, и стояла она во всей своей красе. Портсигар от удивления раскрылся, засмотрелся. Красотка зажигалка ахнула, запнулась и влетела прям в открытый портсигар. А он и захлопнулся.
Посмотрела книжица-топтыжица, помялась, позавидовала зажигалке, и поняла, что портсигар ей в пару не годится, не влезет она в него так складно. Надо ей другого парня искать.

Продолжение рассказа про драконшу и непутёвого рыцаря, только без драконши и рыцаря. Про принцессу, которую они похитили и спасли.

читать рассказ

Цветы для Наи.
Ир любил Наю. Он каждый день приносил ей цветы и радовался тёплой улыбке, она так забавно морщила носик. Громко смеялась, когда он неуклюже шутил, и, словно ребёнка, ласково гладила по голове. Они гуляли вечерами, прыгали через лужи, рисовали на асфальте забавные рожицы. С ней Ир научился кататься на коньках и не бояться падать. Она ему всегда помогала подняться. Весной они пускали кораблики по реке, бегали смотреть, какой быстрее проплывёт под мостом, мастерили вдвоём паруса для крошечных парусников и отправляли их в дальнее плавание. На каждом обязательно был храбрый капитан и верная команда, они сталкивались с ужасными чудовищами и опасными скалами, преодолевали водовороты и мели, покоряли неизведанные земли. Ир мечтал, как напишет огромную книгу, Ная хотела нарисовать все-все звёзды на небе. Гуляя по полю, они исследовали новые планеты и открывали звёзды, давали им взрослые имена и гордо звали себя космонавтами. Одним летом она уехала. Ир ей писал длинные письма, рассказывал, как его книга, говорил о героях, посылал отрывки. Ная отвечала, хвасталась, что написала свою первую картину и звала в гости. А потом они встретились, и она смотрела на него с той самой улыбкой с портрета на могильном камне. И он ей, как прежде, каждый день приносил цветы.

Мне на днях подкинули идею написать про ёжиков. И вот, что из этого получилось:

читать взрослую сказочку

Задание было: "Драконша и непутевый рыцарь. Похищать принцесс, чтобы он мог прославиться, спасая их."

читать дальше

Позвали меня на дайри в группу, где одни участники оставляют заявки на написание зарисовок (описывают, про что они хотели бы прочитать), а другие их исполняют. Написала по заданию: "Малоэмоциональная девушка внешне равнодушно воспринимает все проявления теплых чувств своего гораздо более эмоционального парня. Обязательно должна быть фраза: "Ты никогда не говорила, что любишь меня".

читать дальше

В колонках играет - Elton John - Blues Never Fade Away
Такое странное состояние, как будто внутри пусто. Словно выгрызли оттуда чего-то важное, взамен поместили слабый заменитель и тот забыли включить. Поставили на паузу до лучших дней. И очередная полночная сказочка, не знаю хорошо оно или нет. У смерти своя комната. В ней висит огромная люстра со свечами, с которых стекает воск. Под люстрой переплетаются буквы, складываясь в имена, то капелью, то отдельными каплями воск падает вниз. Какие-то имена закрывая первой каплей, какие медленно, по букве с годами, какие-то обходя стороной, оставляя себе напоследок. Одни имена сами с радостью лезут под капли, другие заползают с медленной решимостью, третьи пытаются сорваться с места, метаются, упавшая капля их давит, тянет, замазывает, на ней уже проступает другое имя, которое затрет только следующая капля. Каждый день есть минута, когда входит свечник, обходит буквы, приставляет лестницу, задувает огоньки и аккуратно заменяет все свечи на люстре. Огарки забирает с собой, чтобы потом из них вырастить новые свечи. Отец рассказывал ему, что свечи оплакивают судьбы людей, потому затирают их имена, дают одним отдохнуть, новых отправляют в путь. Свечник думал, что свечи сами не знают, что делают, они также как люди живут, умирают и выращивают из себя новые свечи. В отличие от людей они живут всего один день. Как бабочки расправляют крылья, чтобы умереть на цветке. На имени. Слиться с ним. Вычеркнуть. Свечник задул последний огарок, помедлил, покрутил его в руках и поставил на его место новую свечу. Не поставишь вовремя, она ломается в руках и засыпает лишние имена. Свечник убрал лестницу, посмотрел на свое имя в углу. Воск почти дотянулся, пора бы готовить наследника.

Жил-был один художник. Писал картины, продавал их. Однажды он разводил краски и заметил счастье. Счастье было немного неухоженным, растрепанным и неуверенно улыбающимся. Художник присмотрелся к счастью, нарисовал его и не стал продавать, себе оставил. Кто из знакомых ни взглянет на картину, говорит, что больше в этой жизни ничего и не надо, только б ее видеть. Не раз подарить просили, кто-то советовал срочно на выставку в столицу везти. Художник смотрел на них, смотрел и спрятал картину. Знакомым соврал, что хотел дорисовать да испортил и сжег. Одни поплакали над ней, другие советовали еще нарисовать, как теперь без такой картины жить-то? Художник тогда спросил: "Увидели вы картину, стали счастливыми, чего с другими своим счастьем не поделитесь? Все бы счастливыми были". Усмехнулся один знакомый: "Видишь, друг, какое оно счастье, вот смотрю я и счастлив, закрою глаза и забыл, что счастлив. Как таким поделишься?" "Можно ведь сохранить память," - удивился художник. "Можно сохранить счастье. И украсть его можно. Чтоб счастье всегда рядом было". Посидел художник, подумал и вправду сжег картину. Украдут и убьют за нее. Не стоит того счастье, чтоб кому-то грех на душу из-за него брать. Больше художник счастьем не делился, решил, пусть каждый свое счастье найдет, от чужого счастья добра мало.

Отупевать от стука клавиатуры, от музыки в ушах, от собственной творческой несостоятельности. Ничего не ждать и запретить себе на что-либо надеяться. Открывать глаза с утра и закрывать их вечером, как будто дня не было. Желать все бросить, кинуть на своих местах и сорваться в неопределенность. Туда, где ждут. Сидеть на месте, смотреть в окно и говорить себе, что рано, что тот, кто выжидает, добьется большего, что есть еще целый год, дождь за окном и серая осень. Есть долги, с которыми надо разобраться и люди, с которыми придется договорить. Есть я . Осень, ты пришла, подойди ближе, сядь со мной рядом и выслушай меня. Одну сказку. В старом городе жил алхимик. Занимался с учеником тонкостям алхимии и делился тем, чего так и не смог понять: "Любовь как яд разъедает организм изнутри. Течет по жилам, затуманивая взгляд и мысли. От этого яда так никто и не смог отказаться на моей памяти. Представь себе, какую бы мы обрели власть, если бы нашли, откуда он в нас берется". Ученик задумался: "От сердца? Когда я увидел свою Агнес, оно было готово вырваться из груди". "Человек, - отвечал алхимик, - не сможет и минуты прожить без сердца. И в нем ничего нет, кроме крови". "Тогда от живота? Все сжалось внутри меня, стоило ей улыбнуться". "Отрезав себе живот, ты не перестанешь ее любить, на востоке многие так избавляются от неудачной любви". Ученик посмотрел на учителя: "И они исцелялись?" - "Посмертно, друг мой, смерть исцеляет и не такие раны. Я видел, как уходит жизнь в этот момент, уходила ли за секунды до этого любовь, никто не узнает". "Тогда либо голова, либо половые органы остаются. Ноги меня несут к моей Агнес, руки готовы ее бесконечно обнимать, только не они меня направляют, они меня слушаются". "Тебя или того яда, который тебе говорит? Увы, и кастраты способны привязываться самой настоящей любовью, пусть и не такой, к какой мы привыкли. Голову влюбленному можно препарировать, любовь не проходит". "Она не из тела? Вы говорили, что яд в нас самих". Алхимик кивнул: "Пробуждается он почему-то вне зависимости от нас. Как будто двое встретившись перерождаются в иное существо. К сожалению, организм влюбленных ничем не отличается от организма невлюбленного. Мне иногда начинает казаться, что все эти страсти живут в одних наших глазах". - "Получается, любовь, - произнес ученик, - вымысел взглядов?" - "Слепец любит, и ослепнув, человек продолжает любить". "Есть и те, кто смиряется с этим чувством и забывает о нем". - "Есть. Смирившись, однако, он не уверен, что оно не проснется вновь и вновь не надо будет давить его". "Зачем давить любовь, если она многим дает силы?" - "У многих и отбирает. Что делать тем, кто влюбился против воли родителей? Бежать или заставлять себя забывать? Когда можно всего-то не любить. Уничтожить то, что заставляет глаза видеть иначе. Ты бы согласился снова жить как раньше, как ты жил до своей Агнес?" - "Нет". - "Поэтому чуть ребенок успевает вырасти, можно бы вырвать из него источник любви и зашить его в тот момент, когда нужно кого-то полюбить. Мир бы изменился так, что ты бы его не смог узнать. Нет несчастных браков, нет нелюбимых людей, нет страстей и интриг, каждый любит своего указанного человека". - "А вы бы отказались любить?" Алхимик улыбнулся: "Это было так давно, что я и не вспомню. Нет, наверно".

Варил господь божественные пельмени в кастрюле, помешивал, чтоб не прилипали ко дну. Стоило господу отвлечься, как они сцеплялись друг с другом, образовывая разных животных, выпрыгивали и падали на землю. Какие выживали, оставались жить на земле, не выживших господь подбирал, возвращал в кастрюлю и продолжал замешивать на медленном огне. Раз слиплись пельмени в существо, но не смогло оно выбраться из кастрюли. Посмотрел на него господь, подумал размешать да пожалел и сам поставил на землю. Существо обжилось и возомнило себя подобием господа, раз его коснулась божественная рука. А господь все помешивает свои пельмени, присматривается к ним и ждет, что еще из них получится.

Инна, шурша пакетом в руке, шла к парку. Вчера после дождя распустились яблони, вовсю цвела черёмуха. Перед подъездами женщины высаживали домашние цветы, памятник в центре города был усеян фиалками. У мэрии, маленького двухэтажного здания, в прошлом году покрашенного в бледно-розовый цвет, кричали дети, гуляли мамы с колясками и комнатными собачками. Тут был небольшой парк с огромной статуей Ленина. Одно время Инна сидела и рисовала его. Памятник не человек – ныть и двигаться не будет. После нескольких попыток Инна поняла, что лучше рисовать природу без людей и памятников. Выходили они у неё разве что сзади. Как в выпускном классе им сказала классная, когда они хотели сделать плакат: «Я умею рисовать только слоника, вид сзади». И нарисовала широкую арку, в центре неё хвост крючком, сверху два полукруга вместо ушей и хобот. Хобот оказался самым узнаваемым. Издалека, если не приглядываться, и правда напоминало слоника.
Инна осмотрелась. Все лавки заняты. Да и сядешь, стоит достать альбом, каждый заглянет через плечо. Она пошла к месту, где деревья росли погуще, достала карандаш и альбом, расстелила пустой пакет на траве, села на него, проверила кончиком пальца остроту карандаша. Точилку забыла. Если грифель сломается, придётся домой возвращаться. Раз она рисовала, тыкая тонкую веточку в землю, долго, сложно, но лучше, чем никак. Она потом выкинула тот лист. Теперь жалела земляной рисунок.
Над головой задорно болтали воробьи. Инна нашла самого смирного и принялась рисовать. Увлёкшись, она почувствовала, что кто-то стоит за спиной, когда воробей среди веток был почти доделан. Оглянулась. Девушка лет двадцати рассматривала её рисунок. Высокая, худая, кареглазая, в очках с тонкой оправой. Инна смотрела на неё, она – на рисунок и, казалось, совсем не замечала автора. Становилось не по себе.
- Извините, что отвлекаю, - наконец произнесла девушка. – Вы прекрасно рисуете.
- Как умею, - Инна покрутила в пальцах карандаш.
- Учились где-то? – девушка по-прежнему не замечала Инны и разговаривала с рисунком.
- Нет, самоучка.
- И ищете место, чтобы рисовать, - она перевела взгляд на Инну. - У меня сестра художку закончила, одно время рисовала для себя, потом решила, что пустая затея.
- Бывает, - Инна понадеялась, что история про сестру окончена, и её оставят в покое.
- Долго собираетесь с силами, чтобы выйти на природу?
- Когда хочу, беру и иду, - вопросы начинали раздражать. - Когда не работаю.
- Какая у вас сила воли! – уходить девушка не собиралась.
- Извините, я хотела бы дорисовать.
- Да-да, простите, что я вам помешала, - она развернулась и неторопливо пошла.
Инна поискала взглядом своего воробья, постучала обратной стороной карандаша по бумаге.
- Улетел, - сказала Инна специально громко, чтобы привлечь внимание девушки.
Та замерла, обернулась в замешательстве:
- Из-за меня не дорисуете, извините, - голос прозвучал настолько расстроенным, что Инне стало неудобно за свой тон, - я не думала, что так выйдет.
Желание укорять пропало:
- Ничего страшного. Долго вы за мной стояли?
- Почти с самого начала. У вас через пакет, - девушка подошла, - просвечивали альбом для рисования и карандаш. Стало любопытно, что вы рисуете.
- Как видите, ничего дельного, - Инна закрыла альбом, собралась вставать.
- Почему? – подала ей руку, помогая подняться. - Зря вы так на себя. Может, рука у вас не как у профессионала поставлена, рисуете вы очень хорошо.
- А вы рисуете?
- У меня ни таланта, ни умения, - девушка улыбнулась. - Да и никакой усидчивости.
- Поэтому ходите и смотрите, как другие рисуют?
Она засмеялась:
- Это первый раз!
- Даже за сестрой никогда не стояли? – Инна направилась к дорожкам в парке.
- Она не позволяла, - девушка пошла рядом ней, - хранила тайну творения.
- Сейчас разгадали тайну?
- Не совсем, думаю, надо ещё пару сеансов. Вы вообще чем занимаетесь?
- Офисный планктон. Менеджер в смысле. Вот такая нетворческая профессия, - Инна развела руками, зашуршал пакет.
- Смотря как к ней подойти.
- Творчески строчить шаблонные письма? – хмыкнула она. - Или творчески отвечать на звонки клиентов?
- Можно самым назойливым желать творческих мук бессонными ночами. Глядишь, - девушка посмотрела в небо, - пробудите в них искру вдохновения…
- Они вдохновенно настрочат на меня жалобу, и полечу я с работы, - засмеялась Инна.
- И найдёте нечто более творческое.
- Да нет, - пожала плечами, - меня в моей работе всё утраивает. А вы чем занимаетесь?
- Учусь. Полнейший гуманитарий. В свободное время гуляю по паркам в поисках художников,- девушка так заразительно захохотала, что Инна невольно к ней присоединилась.
- Многих разыскали?
- Вы первая, работа на природе не в моде сейчас, - девушка посмотрела на часы: - Извините, мне идти пора, дела зовут.
- Если вам так понравился рисунок, - Инна замялась, - могу его вам дать, только сначала доделать бы.
- Когда доделаете, скажете мне?
- Хорошо, - они обменялись телефонами.
Девушка ушла. Инна ещё постояла в парке, посмотрела воробьёв и пошла домой.

Инна села на лавочку на площадке перед домом, расстегнула липучки на роликах и вытянула ноги. Щиколотки с непривычки ныли. Дома, когда только надевала ролики, думала, что и устоять на них не сможет. За зиму совсем кататься разучилась: то об бордюр стукнется, то едва-едва в поворот впишется. В машину, поставленную у одного из подъездов, врезалась, та как взвоет, ей не объяснишь, что нечаянно и ничего плохого не хочешь.
Инка посмотрела на часы. Брат скоро придёт, ему надо ключи отдать. Давно б уже сделал себе дубликат, ленится на станцию сходить. Обычно дома бабушка сидит. На майские праздники она уехала сестру навестить. Перед отъездом пирогов напекла. Вкусные! Покупные булки и рядом не лежали. Инка задним колесом ролика начертила на песке около лавочки полукруг, соединила его завитком. Плюшка. Бабушка возмущалась: «С вами сколько плюшек ни наделай, не успеешь отвернуться, все поклевали».
- Что рисуешь? – на край лавочки подсел парень со скейтбордом в ярко-красной футболке с какой-то надписью.
- В смысле? – не поняла Инка.
- Ну, - он ткнул пальцем на плюшку, - это.
- Это? – она б такое не назвала рисунком. Представлять плюшкой неудобно как-то. Поставила под завитком точки вроде глаз и носа. – Будет заяц.
- Ушами больше на кошку похоже.
Инка пририсовала тельце и хвост. Парень молчал.
- Давно на скейте катаешься?
- Недавно вышел, - он помялся, покатал ногой скейт. – Меня Никита зовут.
- Инна. Приятно познакомиться, - посмотрела на Никиту, свой рисунок и нацарапала колесом вторую кошку. – Я не про сегодня, я про вообще. Давно катаешься?
Никитка засмеялся:
- Посмотри, какой он раздолбанный! – убрал ноги со скейта.
- Вижу, - она улыбнулась в ответ.
- Пойдёшь кататься?
- Я брата жду, ключи надо отдать.
- А, - уныло протянул он. – Но ты будешь кататься?
Инка согнула ноги в коленях, чувствуя, как щиколотки снова начинают неприятно ныть.
- Буду. Но я первый раз после зимы.
- Давно же тепло, - удивился Никита.
Она пожала плечами.
- Я пока вокруг площадки буду. Как отдашь, присоединяйся, - он взял скейт, встал с лавки и пошёл к асфальту.
Инка стёрла кошек и нарисовала две плюшки на колёсиках.

Бог проснулась, потянулась в кровати, лениво встала, засияла и отдёрнула занавески. За окном загремел хор ангелов.
- Ты тщеславна, - сонно протянул архангел, натягивая одеяло на уши.
- Какое тщеславие? Я их приучаю к послушанию.
- Они поют без отдыха чуть свет.
- Они духи, какая им разница, чем заниматься?
- А мы?
- А мы спим, - перед зеркалом поровнее прилепила ореол. – Ты моё творение, не пререкайся.
- Нечего по своему подобию создавать.
- Какой ты вредина. Пойду поселекционирую.
- Опять кого-то разводишь?
- Ага, человека.
- М? – с интересом посмотрел на неё. – Человека?
- Он вроде тебя, только со страданьем.
- И что он сострадает?
- Не сострадает. Страдает. Поучись у них, красиво. Надо было тебя таким делать.
- Тебе всё страданья и порывы подавай. Ну, хочешь, слезу пущу?
- Хам, - и архангел был выдворен из спальни.
В расстройствах бог походила по комнате и сотворила мужчину мечты, нежно назвав его сынулей.
- И пусть этот хам подумает над своим поведением, - произнесла она сквозь зубы, бросив недобрый взгляд на дверь. – Мальчик мой, ты как?
Сынуля благочестиво улыбнулся.
- Совсем другое дело.
Архангел, потоптавшись за дверью, решил, что бог остыла, и радостно вошёл:
- Я… - замер. – Что эта селекция делает в твоей постели?
- Пока ничего. И вообще учись стучаться.
- Он развалился на моей половине.
- Всё-таки ты мало думал над поведением, - от её взмаха рукой архангел очутился где-то в траве, посреди стрёкота и чирикания.
- Куда теперь? – осмотрелся. – Весьма миролюбивый пейзажик. Огненное озеро с парящими глыбами и гремлинами больше впечатляло. Сентиментализм её не красит, - скривил губы. – Ладно, стоит замаскироваться, мало ли, что она тут населекционировала. Испорчу, по головке не погладит. Подо что бы? Столько звуков, и никого не видно, - в зарослях блеснули чешуйки проползавшей змеи. – Сойдёт, небольшое и шустрое.
С непривычки немного перестарался с размерами, поизвивался, разбираясь, как двигаться, высунул язык. Взяла себе моду чуть что новеньких делать. Страданий ей мужских подавай. Печалей, слёз, грусти романтической. Цветы и завтрак в постель. Старательно разъяснив, чего требуется, она наивно ждала, терпеливо, этого не отнять. Если с первым понятно, то что такое завтраки и зачем они, он никак не мог взять в толк.
Издалека послышались голоса, томные вздохи и шорох кустов. Архангел притаился, влез на ближайшее дерево и закинул хвост на ветку повыше, чтобы не свешивался.
- Ева, милая Ева, куда ты спешишь? Позволь порадоваться твоей красоте, остановись на минутку. Дай подарить чудесный цветок, который…
С мерным потоком речи архангел начал засыпать. Заснул вскоре и Адам.
К полуночи, тряхнув головой, скидывая последнюю дрёму, архангел снял хвост, сполз и столкнулся с блуждающей по округе Евой, залитой слезами счастья. Привыкнув, что все животные добры, она схватила змею за хвост и потянула к себе:
- Пушистик, ты откуда?
Архангел невольно оглянулся в поисках "пушистика":
- Я? Я… я отсюда. А ты откуда?
- И я отсюда. Ты представь, какая сегодня ночь! Что мне говорил Адам! Эх, змея, знать бы тебе, что такое любовь!
- Расскажи, - с нотками обречённости в голосе он решил подыграть женщине. Прощать его, похоже, не собирались, хоть время скоротает. Пусть новичок потешится, успеет ещё напеться в хоре.
- Любовь – это так сложно, не знаю, с чего начать. Это как… Вот ты любишь кушать? Любишь. Это совсем не то. Любовь гораздо сложнее. А солнце любишь? Тоже не то, от него жарко. Когда любишь, тогда… тогда слова не нужны. Я тебе всё покажу сейчас!

- Как ты смел изменить мне с Евой?
- Ты мне с сынулей.
Она нахмурилась:
- Хорошо, я всепрощающий и всепонимающий бог, я тебя прощаю.
- Нечего селекциями страдать, меня туда пихать и трясти потом, есть там что интересное и оригинальное.
- Кого ты предложишь заместо себя?
- Любого, вон, надрываются, поют. Слова никто против не скажет, почтут твоё внимание за блаженство.
- То есть ты моё внимание приятным не считаешь?
- Конечно, когда ты тут с сынулей.
- Я же сказала, что прощаю тебя.
- И всё?
- Чего всё?
- Насчёт Евы.
- Что Ева? Да как ты смел. Да ты! В облике змея! Извращенец.
- Ты смотрела на нас. С начала и до конца, - насмешливо посмотрел на неё. – И кто тут кто? И меня обвинять! Она меня сама своей любовью изнасиловала. Я сопротивлялся.
- Неактивно.
- И надеялся, ты им хоть что светлое дала. Даже объяснять не научила. Всё на пальцах. Сделала себе сынулю и…
- Ничего у нас не было! – она обиженно отвернулась. – Я его слишком своей мечты сделала. Надо было тоже по образу и подобию.
- Вот, чего ты всепрощающая, - гмыкнул архангел.
Мужчин своей мечты она больше не создавала.

- Милый, - с томным придыханием девушка повисла на руке избранника, - наконец-то своя квартира. Не надо выискивать рестораны для свиданий.
- И просаживать мои деньги, - задумчиво добавил курносый молодой человек, с любопытством осматривая квартиру. – Твой папа часом не перестарался?
- Что ты говоришь! – замахала она руками. – Папе для меня ничего не жалко.
- Ты его предупредила, что иначе сам будет возиться с внуком?
- Папа и так повозится с ним с удовольствием. Ты же знаешь, он любит меня.
- И уж как был рад, что выдал тебя.
- Да, у меня очень придирчивый вкус, - выразительный взгляд. – И чего в прихожей топтаться? Пошли в комнату, - она потянула за собой. – Смотри, какая прелесть, - умилилась на огромную кровать.
- Размеры, что надо. Только после пекла улицы я бы предпочёл в ванну.
- Я тоже.
В ванне, к его неудовольствию, оказались единственная зубная щётка.
- Ладно, полотенце одно висит, щётка-то за что? Элементарные правила гигиены можно соблюдать?
Девушка рассмеялась:
- Тебе для гигиены и кровать отдельная нужна? Что плохого, если всё общее? Это же так здорово! Одна и то же полотенце, одна кровать, чистим зубы друг за другом.
- Ещё скажи туалетной бумагой вытираемся друг за другом
-Почему бы и нет? Мы же родные!
С тех пор, вытираясь туалетной бумагой, он её никогда не выкидывал, оставляя для возлюбленной. И трогательнее пары было не сыскать.

В колонках играет - потрескивает и похрипывает системный блок
Настроение сейчас - сонное

Ухоженные пальцы держат книгу. Тонкое золотое кольцо на мизинце, потолще, с каким-то камешком, - на среднем. Едва взгляд с одной страницы перебегает на другую, большой и указательный сжимают уголок, готовясь перевернуть, словно не позволяя глазам остановиться и отвлечься на шум метро. Книжка маленькая, мягкая, названия не вижу. Который раз жалею, что не ношу очки. Вон оно, мелким шрифтом рядом с номером страницы. Оправляет рукав пальто. Закидывает поудобнее лямки сумки на плечо, продолжает читать. Дублёнка с жёстким коротким мехом неприятно скользит по моей руке. Прядки волос скрывают лицо, интересно, успевали бы губы шевелиться за таким темпом чтения? Навряд ли. Уже засобиралась, выходит. Встаю на её место, спиной к сиденьям, рядом с дверями, облокачиваюсь на поручень. Сладкий запах духов почти перебит запахами вошедших. Я и сначала хотела встать туда: даже в метро люблю смотреть в окно поезда. А в утренней давке гораздо легче выскользнуть из вагона. Она пошла к переходу на другую ветку. Уверенно, каждый день, наверно, так ходит.

Я хочу быть бабочкой на твоей ладони, скользить хоботком по подушечкам пальцев. Отрывай мне крылья, мни их, швыряй на землю. Смейся над моей беспомощностью. Ломай лапки, размазывай пыльцу, оставь лишь дрожащее тельце. Презрительно криви губы. Я не чувствую боли. Смотрю на тебя, жду, когда выкинешь меня в траву на корм муравьям, и начнёшь ловить других бабочек. Сколько их у тебя сушится в коробках, проткнутых иглами? Каждый день восхищаешься ими, показываешь своим недалёким подругам, умоляющим поделиться хоть одной. Готова часами ловить нас в округе, лишь бы больше никому не достались.
Не торопишься, ждёшь, пока сдохну. Я едва дышу, задыхаюсь. Бессмысленно вырываться. Кинь меня, растопчи. Не слишком ли долго со мной возишься?

Видел в метро поразительную девушку с серёжкой-пегасом. Правда, первое, что в ней привлекло - стрижка. Меня убивает мода на куцые хвостики: верх коротко острижен, что осталось - в хвост. Волосы в рыжину, уши красивой формы. И в мочке левого маленькое колечко с висячим на нём серебристым пегасиком. Стройный мощный, с изящными копытами, с крыльями в полный размах, грива развеяна ветром. Минут 10 поездки пытался посмотреть на правую мочку, есть ли там пегасик. Толпучка, девушка выше меня на полголовы, шансов никаких. Разглядывал её серое пальто со стоячим воротником и чёрные перчатки с наполовину отрезанными пальцами, прислушивался к тому, что играло в белых наушниках. Какой-то хард-рок. И сумка чёрная с металлической символикой. Моя остановка, девушка тоже выходит и ещё едет впереди меня на эскалаторе. Во втором ухе оказалось только колечко. И у неё потрясающие духи. Я чуть свой поворот не прошёл.

Твои глаза цвета хмурого неба давно потеряли восторг и непосредственность. Стали растерянными и ранимыми, иногда весёлыми, но больше усталыми. Задумчивыми с той незаметной грустинкой, когда сама не понимаешь, что нашло и почему вдруг не улыбаешься знакомой шутке. Когда ищешь новое и, кажется, ничего оно не значит и никуда не ведёт. Когда тянешься из последних сил и бросаешь, едва ухватившись.
Знаешь, я верю: настанет время, когда ты перестанешь оглядываться за спину и стараться увидеть там крылья, взывать в пустоту по ночам и терпеливо ждать ответа, смотреть в лица прохожих и искать в них себя. Не царапай руки до крови, не стирай написанных слов. Оставь страницы в блокноте - будет о чём вспомнить, будет чему улыбнуться.