В XIX веке дворянские дети начинали говорить на французском раньше, чем на родном.

А повзрослев, зачастую владели русским языком хуже, чем речью Мольера и Вольтера.

Наши аристократы по-французски не только говорили, но и думали.

 

Языковой барьер

 

«Тело мое родилося в России, это правда; однако дух мой принадлежал короне французской».

Денис Фонвизин. «Бригадир» (1769 г.)

 

Разумеется, случаев, когда правящий класс говорил по-другому, нежели народные массы,

в истории предостаточно: норманнские завоеватели в Англии, монголы в юаньском Китае.

Однако то были именно пришельцы-захватчики, сознательно отгораживавшие себя от простонародья

(в том числе и языковым барьером).

Российской империи, напротив, правящий класс по большей части был русским

(к примеру, на 1812 год среди генералитета доля «природных русаков» составляла порядка 60-65%;

а если брать офицерство, количество носителей иностранных фамилий и вовсе не превышало 10-12%).

Тем удивительнее ситуация, при которой языком не только международного,

но и бытового общения отечественной элиты совершенно сознательно

и на многие десятилетия избирается Français.

 

 

Для того были, казалось, и вполне объективные причины.

Золотой век русского дворянства, длившийся с XVIII столетия и до конца наполеоновских войн,

совпал с эпохой расцвета Франции, ставшей гегемоном в Европе, а значит, и во всём мире.

За политическим лидерством всегда следует идеологическое: лионские белошвейки — законодательницы мод,

Дидро и Вольтер — властители умов, а блеск Версаля — недостижимый идеал для других монархов.

Неудивительно, что галльские язык и массовая культура занимали в мире такое же место,

как США и английский — сейчас.

Так что представитель элиты любой страны волей-неволей вынужден овладеть инструментом мирового общения,

чтобы не остаться на обочине жизни.

 

Итог очевиден: к началу XIX века в домашней библиотеке русского дворянина в среднем более 70% книг

современных авторов принадлежали перу французов, тогда как лишь оставшаяся треть приходилась

на остальных, вместе взятых: англичан, немцев, итальянцев.

А среди изданий, продававшихся в книжных лавках Петербурга и Москвы в 1801-1812 годах,

50% имели французский оригинал.

Да и первые стихотворные опыты самого Пушкина были написаны по-… ну вы поняли.

 

Язык элитного потребления

 

«Князь говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили,

но и думали наши деды».

Лев Толстой. «Война и мир»

 

 

Приведённые факты, однако, не объясняют, почему французский стал способом нашего элитарного общения.

Но обратимся к лингвистической статистике.

Из 300 слов русского языка, обозначающих элементы и фасоны одежды,

по меньшей мере 1/3 — французского происхождения.

Для предметов роскоши (дорогая утварь, бижутерия, парфюм, драгоценности, алкоголь)

количество названий с галльскими корнями приближается уже к 3/4.

Всё это — следствия «элитного потребления» нашего правящего класса,

обменивавшие продукты труда подневольных крестьян на побрякушки и платья «из самого Парижу».

 

Влияние Франции на наши внешнеэкономические связи оставалось подавляющим вплоть до 1917 года:

к началу XX века доля французского капитала среди всех иностранных инвестиций в Россию

была наибольшей — 31% (Англия — 24%, Германия — 20%).

 

Учитель для русского

 

«Он по-французски совершенно мог изъясняться и писал».

Александр Пушкин. «Евгений Онегин».

 

И всё-таки, попробуем разобраться: когда же в России отмечена первая вспышка галломании?

Всякая революция, в том числе Великая Французская, по понятным причинам порождает колоссальную

эмиграцию лучших людей, не нашедших места при новом режиме.

За 1789-99 годы число таких беглецов в Россию превысило 15 тысяч: громадная цифра, учитывая,

что общее количество российских дворянских родов составляло лишь около 100 тысяч.

Надо ли говорить, что петербургский свет встретил изгнанников с сочувствием и восторгом,

видя в них светочей культуры и защитников монархического порядка.

 

«Скоро в самых отдалённых губерниях всякий небогатый даже помещик начал иметь своего маркиза» —

писал в мемуарах современник Пушкина, Филипп Филиппович Вигель.

Малоизвестный факт: в феврале 1793 года, под впечатлением от казни Людовика XVI,

Екатерина Великая издала указ, обязывавший французов или выехать за границу,

или принести присягу, что те не поддерживают революционные идеи.

Соответствующую клятву дали около полутора тысяч, отказались от присяги — 43 человека.

 

В итоге, множество вчерашних парижан стали гувернёрами и учителями помещичьих детей;

даже наставником императора Александра I в юные годы был швейцарец-франкофон Лагарп.

(Добавим в скобках, что следующее поколение русских аристократов было выпестовано

многими из 190 тысяч пленных французов, оставшихся в стране снега после разгрома Наполеона).

Так что язык Декарта и Бюффона над колыбелью дворянского младенца начинал звучать куда раньше,

чем сказки Арины Родионовны.

 

Закат франкофонии

 

«Француз — кургуз».

Владимир Даль. «Пословицы русского народа».

 

 

В 1812 г. русским офицерам во время кавалерийских разъездов запрещалось говорить на французском,

поскольку партизаны, особенно в тёмное время суток, могли и пальнуть из засады,

услышав «ненашенский» говор.

На процессе 1826 года многие декабристы давали показания по-французски,

так как родным владели плохо.

 

Вслед за превращением в XIX веке Великобритании в мирового лидера поменялись и,

с позволения сказать, лингвистические тренды.

Уже при Николае I императорский двор заговорил по-русски

(даже с женщинами, что, как отмечали современники, явилось «неслыханным делом»).

А  к середине столетия удивительное общество, где любой офицер, переодевшись в партикулярное платье,

мог заехать в расположение наполеоновской гвардии и успешно выдать себя за француза,

осталось лишь на страницах «Войны и мира».

 

Автор Кириллица