Робер Оссейн: «Не уверен, что Марина Влади

любила меня так же сильно, как я ее»

 

 

Робер Оссейн — личность легендарная.

В свои 83 года он не только продолжает сниматься в кино,

его постановки собирают рекордное количество зрителей.

«Караван историй » два года уговаривал Оссейна дать интервью, чтобы выяснить,

так ли правдивы слухи о его скандальной репутации и безумных любовных похождениях...

 

 

—Месьс Робер, вы живой классик, снимались практически у всех выдающихся режиссеров мира,

с главными красавицами экрана, а напоминают вам поклонницы лишь об "Анжелике".

И публика, особенно русская, чтит вас, в основном, за роль соблазнительного любовника.

Не обидно?..

— О, с возрастом я стал относиться к подобному с иронией.

Во Франции "Анжелику" ежегодно показывают но телевизору, и француженки до сих пор не перестают ронять

над ней слезу и делать мне комплименты.

А темпераментные итальянки, например, в свое время бросались под ноги, пытаясь поцеловать мои ботинки,-

вот это было настоящее безумие!

Умопомешательство...

 

М.Мерсье и Р.Оссейн в фильме "Неукротимая Анжелика", 1967г.

 

В Париже чувства проявлялись иначе. Девушки подходили на улице, робко, со слезамиумиления обнимали меня,

а более взрослые ламы рыдали навзрыд, благодаря за графа Жоффрея де Пейрака,

изменившего их жизнь и подарившего мечту.

Думаю, их чувства объясняются просто — я точно попал в образ, столь притягательный для женщин

во всем мире, — мужественного, брутального героя, не много зверя, немного человека...

Такой мужчина из грез, принц-мачо, жестокий романтик.

 

 

Впрочем, все эти чудесные события остались в прошлом, теперь я способен потрясти публику

работами иного рода: ставлю масштабные спектакли, и тысячи зрителей в зале, затаив дыхание,

следят за происходящим.

Овации длятся долго, потом я получаю письма с благодарностями.

На смену былой женской истерии пришло глубокое волнение, теперь, как женщины,

так и мужчины благодарят меня за то, что в наш порочный век я осмелился взяться за религиозную тему

и многим помог поверить и вернуть утраченную веру.

 

— Расскажите о ваших родителях.

— Моя мама Анна, женщина дивной красоты, была родом из Киева, из семьи банкира.

Ее отец, человек демократичный и открытый, в трудные времена сдавал комнаты студентам.

Но пришло время чудовищного раскола в обществе, и те самые студенты, которым он давал кров,

вдруг стали в его понимании идейными врагами.

Он не хотел пускать их на порог: "Предатели!".

Но ребята все же настояли, чтобы их выслушали:

"Мы не желаем никому зла, а вам тем более — ведь вы столько добра вы нам сделали...

Мы достали вам фальшивые паспорта, берите семью и немедленно уезжайте".

Делать нечего, за окном разворачивалась Октябрьская революция 1917 года, надо было спасаться...

Вначале семья моей маленькой мамы добралась до Румынии, потом какое-то время жила в Берлине,

а уж затем осела в Париже.

 

 

Папа мой из Самарканда, из семьи богатых торговцев-предпринимателей. Амииулла Андрс Оссеин

был великолепным композитором, писавшим дивную музыку - балеты, оперы, симфонии...

Когда царь Александр III завоевал Самарканд, принадлежавший ранее Персии, он потребовал,

чтобы все Оссейны были на русский манер переименованы в Оссейновых (Гуссейновых).

Я, кстати, и по сей день по наспорту — Оссейнов.

Знаете, а я ведь думаю по-русски. Но с годами язык во мне стал постепенно отмирать.

Чувствую, что говорю с акцентом, ошибаюсь в грамматике и, вот как с вами сейчас,

причудливо мешаю французскую речь с русскими словами, которые звучат коряво и странно.

 

 

А познакомились родители после революции. Германия была прочежуточным пунктом эмиграции для мамы,

начинающей тогда киноактрисы, а для отца — местом учебы.

Его родители мечтали видеть сына врачом, не очень доверяя его музыкальным пристрастиям,

поэтому и послали учиться в Берлин.

Музыка, по их мнению, не способна была прокормить его в будущем.

Но отец, как ни старался, так и не подружился с медициной.

Подрабатывал в фотомастерской, куда однажды зашла моя будущая мама сделать фотопортреты.

Они влюбились друг в друга с первого взгляда.

Папа бросил учебу, и они решили перебраться во Францию, где я впоследствии и появился на свет —

в бедном парижском "Отель-де-Нарм".

 

 

Жили мы на улице Вожирар, в двух малюсеньких, будто игрушечных, подальных комнатках.

Нехитрые предметы обстановки помню и но сей день: складной кухонный стол, угольная печка, пианино.

Пол здесь часто заливало...

Потом мы переехали, но условия не изменились. Хотя нет, появилось окно! Моя главная радость!

В окно я мог смотреть часами: любовался огнями зала "Казино де Пари", кинотеатра "Апполо",

"ТеатраПигаль".

Мне казалось, что в этих дворцах сосредоточена вся радость мира, а артисты, выступающие там, —

люди особого рода, счастливой касты избранных.

О, как же мне хотелось быть одним из них!

Играть, дурачиться, смеяться, переодеваться, петь... — это уже была бы не серая голодная повседневность,

а сплошной праздник.  

 

 

Учиться мне было совсем не интересно.

Едва удавалось наскрести необходимое количество мелких монеток,

которые родители изредка выдавали мне на карманные расходы,

как я со всех ног несся либо на спектакль, либо в кино.

До моих 15 лет мы с родителями жили в полнейшей нищете.

При этом папа продолжал писать музыку, перебирая клавиши на старом пианино тонкими пальцами.

Мама выкручивалась, как могла, чтобы приготовить нам еду,

в сотый раз штопала-перештопывала вегтхую одежду.

Оставив профессию актрисы, она помотала своей семье выживать. У нас никогда не было денег.

Мы никогда не были сыты. И в сырых, полутемных комнатах всегда стоял холод.

 

— Отец не пытался продать свою музыку?

 

- Музыку, увы, продать нельзя. Вот если бы он был певцом... мог бы найти работу, наверное.

Но продать симфонию, балет... Это было безнадежно.

Став режиссером, я во всех своих фильмах и спектаклях стал использовать его музыку.

Вот тогда к нему и пришло запоздалое признание — в газетах появились хвалебные статьи.

Критики ставили отца в одни ряд с Римским-Корсаковым,Мусоргским...

Папа никогда не терял веры в себя, в свое творчество - музыка была его внутренним мотором,

смыслом, сказкой, приукрашивавшей наш повседневный беспробудный мрак.

Радостей не было никаких, ну, разве что совсем уж примитивные — в солнечный день мама

распахивала окно и улыбалась, подставляя лицо теплым лучам...

А мы смотрели на нее и чувствовали себя бесконечно счастливыми...

 

 

Или, например, нам вдруг чудом удавалось купить дешевый арбуз — специально для папы.

О, это отдельная история! Папа, человек восточный, любил арбузы до дрожи!

И ел их очень своеобразно.

Отрелал верхушку, наклонялся н начинал жадно выкусывать мякоть, постепенно опуская голову все ниже

и ниже внутрь плода.

Когда он вынимал голову, - это означало, что арбуз полностью съеден!

Помню, как я говорил тогда: «У моего наша нет головы... Вместо нее — арбуз!»

 

Увы,жизнь с родителями продолжалась недолго - узнав, что я часто прогуливаю школу,

меня решили отдать в интернат.

В те времена белые русские офицеры приезжали во Францию и открывали учебные пансионы.

Я успел побывать практически во всех — Шату, Версаль, Медея, Кламар...

Когда у родителей кончались деньги, из одного недорогого пансионата меня переводили в более дешевый...

Так в скитаниях я провел детские годы.

 

 

Нищета навсегда изменила мое мышление.

Я, например, довольно своеобразно воспринимал заботу и внимание...

Когда моим сверстникам родные присылали разные вкусности, я думал:

"Наверное, они болеют. Вот их и подкармливают".

Мне никто ничего не присылал, кроме писем.

В 15 лет я был вынужден оставить учебу и пойти работать, чтобы хотькак-то помочь семье

свести концы с концами...

Работал где придется: рабочим, курьером, дворником... Работал и... мечтал о совершенно другой жизни.

Яркой, полной приключений, какой видел ее и кино или в книгах любимого Жюля Верна,

которым я зачитывался по ночам.

Украдкой от родителей ходил во все театры и напрашивался на эпизодические роли в массовку.

И меня брали! Играл все подряд. Так и взрослел...

 

Вскоре решил отделиться, зажить самостоятельно. На деле это означало почти бродяжничество.

Спал я в одном месте, ел в другом. Не имел ничего своего. Никаких вещей.

В свободное время блуждал по кварталу Сен-Жермен-де-Пре — в те времена заветное место

встреч и общения неординарных личностей.

 

 

Там я познакомился с Сартром, Борисом Внапом, Жаном Жене - они иногда подбрасывали

мне кое-какие поручения, работу.

Там же я сблизился с преподавателем актерского мастерства Таней Балашовой,

которая разглядела во мне талант и настоятельно рекомендовала идти на драматические курсы.

Пошел, поступил, стал самозабвенно учиться...

Помню, как мой преподаватель Морис Эсканд заметил:

"Робер, ты никак не можешь воспарить над обыденностью, увлечься своей ролью.

В твоих глазах видна постоянная забота о том, что тебе сегодня перенадет на ужин.

Зачем тебе Пруст, скажи па милость, и Чехов зачем?

Ты никогда не истребишь в себе нищего".

В этом он оказался, увы,прав...

 

 

Жил я тогда кое-как: днем учился и работал, ночыо - рыскал по барам и ресторанам,

порой в компании Бориса Виана.

Носил в кармане зубную щетку, потому что никогда не знал, где заночую.

Но однажды мне повезло.

Писатель Жан Жене отобрал меня из многочисленных претендентов на одну из трех главных ролей

в свою пьесу 1949 года под названием "Высокий надзор".

Он,кстати, и ставил ее как режиссер. На сцене три героя, три убийцы.

Они давно сидят в тюрьме, но мы знакомимся с ними в их последнюю ночь перед казнью.

 

Писатель Жан Жене.

 

Театр "Одеон", 1966 Постановка имела оглушительный успех.

Критики написали, что из всех героев особенно выделяется дебютант Оссейн.

Потому как он и не актер вовсе, а настоящий дворовый бандит.

В этом отношении риск Жене, не побоявшегося доверить роль человеку с улицы, был оправдан.

— А был ли риск в работе с такой сомнительной личностью, как Жан Жене?

- Огромный! Да, это был особый, специфический человек с дурной репутацией,

которая себя на все сто процентов оправдала.

Все ходившие о нем слухи оказались правдивыми — он был убежденный гомосексуалист,

воспитанник колонии для несовершеннолетних, бывший заключенный...

Но при этом человек изысканною ума, таланта, серьезный писатель.

В обычной жизни Жене вел себя как отщепенец — одевался неряшливо, питался как попало.

Когда мы с актерами приходили к нему репетировать, он рылся в наших карманах шарил в сумках,

а лично мне давал дельные советы, как раздобыть денег на пропитание, наприме,

пойти на улицу и просить милостыню.

И я, кстати, несколько раз ходил, но исключительно из профессионального любопытства.

Ведь мне предстояло играть осужденного на казнь, хотелось набраться опыта...

Я, конечно, вырос на дне, но никогда не опускался еще ниже, а вот Жене меня "вдохновил".

 

 

Нет, я не смел его осуждать: он не знал и не мог знать иной жизни.

Мать Жене была сумасшедшей, в детстве егоо воспитывали случайные люди, никто не любил, не защищал.

Рос он на улице. Воровал, дрался, нападал с ножом на прохожих, за что в итоге и оказался в колонии.

Впрочем, мой успех в пьесе Жене дал своеобразную творческую путевку,

адолго закрепив за мной образ «идеального преступника».

Боже мой, сколько же мафиози, эсэсовцев, гангстеров и прочих уродов мне пришлось переиграть!

Никакого доверия моя внешность не внушала: дерзкий взгляд, жесткие манеры.

Даже после успеха мой образ жизни не изменился — я по-прежнему не знал, где буду ночевать.

Мотался по ночному Парижу, ел то, чем угощали случайные знакомые. Жил, где придется.

Долгое время, например, спал на матрасах на полу в мастерской у фотохудожницы Антуанетты Перье.

А когда у нее появился возлюбленный, мне пришлось перетащить свою подстилку за дверь,

на лестничную клетку.

Правда, и эти ночевки быстро закончились: меня погнали прочь недовольные соседи.

Очень помогали пожилые женщины, с которыми я знакомился в ночных ресторанах.

Одинокие и никому не нужные, они искали в сумраке ночи рискованные приключения,

чтобы хоть как то скрасить свои унылые будни.

Они щедро платили мне за то, чтобы я разделил с ними ужин, потанцевал...

Мои приятель, актер Кристиан Маркан, как-то предложил пожить «у него». Я тотчас же согласился.

Как потом выяснилось, Кристиан, близкий друг режиссера Роже Вадима, сам без средств,

ютился в квартире молодого режиссера.

 

Робер Оссейн и Роже Вадим (справа)

 

О Вадиме тогда говорили все — только что вышел его фильм «И бог создал женщину».

Сам того не ведая, с легкой руки приятеля я обосновался в доме известною человека

(Вадим надолго уехал на съемки).

Похозяйски рыская в шкафах, подобрал там подходящую по размеру одежду, сидел за сю письменным столом,

читал его книги, спал в его постели...

Короче, вел себя, как паразит.

Вадим, вернувшийся, наконец, как-то ранним утром после командировки сказал:

"Рад знакомству с вами, месье Вадим".

Я немного опешил: " Но я... я Оссейн, вообще-то".

—" Какой же вы Оссейн, простите? На вас мои брюки, моя рубашка и тапочки.

Какие тут могут быть сомнения, вы — это я, то есть Вадим".

 

 

При этом он совершенно не сердился. Потом мы крепко подружились и сделали вместе пять фильмов.

Причем после первого же — "Никогда не знаешь..." — в 1957-м ко мне пришел успех в кино.

 

— Успех в кино, женщины...

— Все женщины, которых я встречал, были прекрасными, удивительными созданиями —

и мне не в чем их упрекнуть!

Это я их всегда расстраивал, обижал. Во всех наших размолвках всегда был виноват я.

А все потому, что у агрессивного дикаря не получалось быть ручным, податливым.

Не умел, а может, и не хотел ни к кому привязываться.

 

 

Не верил, что лично для мена такая близость и такое доверие возможны.

Я жил одним мгновением, без планов на завтра, а женщинам это категорически не подходит —

они мечтают о спокойствии, оседлости, уверенноести в завтрашнем дне...

Таким вот я был о молодости — неизбывным босяком. Вечный бродяжка.

С постоянной тягой куда-то уйти, убежать.

Причем конкретного плана побега у меня никогда не было, просто тянуло в некое свободное пространство

без любви, привязанностей и обязательств.

Поэтому самыми благодарными моими подругами были старые женщины.

Они меня кормили и просили себя любить, не требуя ничего на завтра, на послезавтра.

Они, как и я, умели жить одним мгновением.

 

— Когда вы впервые по-настоящему влюбились?

- Когда встретил Марину Влади. Я очень и очень ее любил...

Встретились мы благодаря моей знакомой актрисе Одиль Всрсуа.

В те годы я активно снимался, жил в небольшом отеле на рю Сен-Лэр.

Одиль как-то попросила меня сходить с ней за компанию в гости в один большой

дружный дом в "Мезон-Лаффитс", где проживаю милое русское семейство Поляковых.

Одиль уверяла: будет весело. Поляковы чудные люди...

Ну, я и пошел.

 

"Встретив Марину Влади, я был совершенно ею очарован, одурманен...Она была похожа на ангела.

 

Едва переступил порог, сразу же обратил внимание па четырех прелестных дочек хозяйки, особенно на Марину,

которой в ту пору было всего 11 лет.

Но при этом талантливая девочка уже успела дебютировать в кино - успешно снялась в картине "Летняя буря".

Она была похожа на ангела!

Золотые вакиты, лучистые глаза, бледная кожа! Такая хрупкая, эмоциональная, нежная!

Но какие могут быть взаимоотношении между взрослым мужчиной и ребенком?

Наши пути надолго разошлись...

И вот однажды, случайно повстречав на улице Одиль, пригласил ее в театр "Ренессанс"

на свой спектакль "Веревка", в котором играл главную роль.

Она попросила разрешения прийти с подругами — сестрами Поляковыми:

«Оставь билеты и на их имена — Олю, Лену и Марин".

 

 

После представления прелестные создания шумной, душистой стайкой прилетели ко мне в гримерку.

Они смеялись, отпускали мне комплименты, а я опять, как много лет назад,

все никак не мог отвести глаз от Марины.

Она подросла и расцвела, став настоящей красавицей.

Когда девушки ушли, моя коллега, снимавшая грим за соседним зеркалом, как бы невзначай бросила:

— А знаешь, ты ведь женишься на Марине.

— Ты что? — вскрикнул я. — Ей всего 16!

— Увидишь...

После бессонной ночи, тревожно задремав на рассвете, я проснулся совершенно влюбленным.

Стал бегать но Парижу, скупать журналы с фотографиями Марины (о ее юном таланте тогда активно писали).

Принялся навязываться в гости, и мы с ней часами бродили но городу, по паркам...

Нам удалось даже вместе сняться в фильме "Мерзавцы попадают в ад".

Помню, съемк проходили в курортном местечке, и в свободное время мы гуляли с Мариной по пляжу Эспигетт.

Босиком. Я был совершенно очарован, одурманен ею. А она вела себя сдержанно.

И как то раз заявила: "Перестань стараться понравиться мне, Робер, ты совсем не в моем вкусе.

Впрочем, у меня есть к тебе предложение.

Чтобы заполучить меня в жены, тебе надо будет чайной ложечкой вычерпать океан.

Вот тогда я скажу тебе "да".

Я не растерялся: "Потребуется очень много времени, но я это сделаю!»

 

 

— Это было шуточным предложением?

— Скорее кокетством, жеманством... -после того объяснения наш роман стал развиваться стремтельно.

Марине уже исполнилось 18...

Я чуть ли не жил в сказочном доме Поляковых, литрами поглощая ароматный чай из их уютного,

вечно дымящегося самовара, растроганно слушал задушевные песни сестер и матери.

Мы все играли в прятки, бегая наперегонки по заросшему парку..

Казалось, в этом теплом оазисе я вдруг неожиданно обрел новую семью.

Шел 1956 год, режиссер Жорж Лампен пригласил нас с Мариной и Жана Габена

сниматься в картину "Преступление и наказание", на которой мы и решили пожениться.

В день свадьбы мы не снимались, но пришли с утра на съемочную площадку сообщить Габену счастливую новость.

Потом взялись за руки и побежали, смеясь, через весь Булонский лес — расписываться.

 

"Преступление и наказание". Жан Габен и Робер Оссейн. 1956

 

— Вы поселились у Марины? —Да, в "Мезон-Лаффите"!

И это, пожалуй, стало нашей самой главной ошибкой..

. Марина не хотела расставаться со своими привычками, сестрами, мамой и дорогой сердцу обстановкой,

а я и не предполагал, что в результате окажусь единственным мужчиной в большой и дружной женской семье!

Когда, например, я звал Марину: "Дорогая!", на мой призыв отзывались все четыре сестры: "Да-да?"

Так что мне искренне казалось, что женился я не на одной сестре из семьи Поляковых, а сразу на всех четырех.

Мы практически никогда не оставались наедине, у нас не было нашей тайны, нашего мира,

нашего интимного пространства...

И я стал чувствовать себя крайне неуютно.

 

Слева направо: Элен, Марина и Ольга, 1956

 

Вскоре Марина впервые надолго уехала сниматься в Швецию, в фильме "Колдунья".

Я за это время ни разу не позвонил н не написал ей ни строчки.

Общие друзья передавали, что она переживает, грустит, и это заметно сказывается на ее актерской работе.

Режиссер якобы кричал: "Дозвонитесь до ее мужа, потребуйте, чтобы навестил ее! Она же сохнет на глазах".

Но меня что-то прочно удерживало на расстоянии, и я не предпринимал никаких шагов.

Мне по сей день трудно подыскать слова, чтобы объяснить своё тогдашнее поведение...

Возможно, где то глубоко в сердце я чувствовал, что наша любовь продлится недолго и Марина совсем не та женщина,

о которой я мечтал.

Эта "колхозная" жизнь — невозможность никуда спрятаться от пристальных глаз,

самовар и песни хором — серьезно расшатывала и мою нервную истему.

Мы с женой были вместе и одновременно врозь...

Впрочем, я никогда не был уверен, что она испытывала ко мне такую же сильную любовь, как я к ней.

Вернувшись, Марина сказала мне всего одно слово: "Прощай".

 

Робер и Марина с сыном. 1956

 

В тот же день я уехал на съемки, понимая, что больше у меня нет ни жены, ни дома.

Впрочем, это было лишь началом новых, непростых отношений - вечных ссор-примирений.

Марина последовала за мной, купив билет на поезд, в котором ехал я, в соседнее купе.

Мы помирились... Потом опять поссорились.

В таком ритме, постоянно выясняя, кто прав, кто виноват, прожили четыре года.

Но были и победы — мы вместе снялись в девяти фильмах и произвели на свет двух сыновей — Игоря и Пьера.

Окончательно расстались уже в 1959 году — за один вечер, после долгой ссоры.

Мне кажется, она так и не сумела расстаться со своим детством, мамой и домом,

ничего не хотела менять в своей размеренной жизни ради меня.

По этой причине мы не сумели свить общее гнездо.

 

 

Потом я собрал свои вещи, Марина вызвалась проводить меня до моста, где ждали друзья,

согласившиеся приютить меня у себя на какое-то время.

Шли молча. Попрощались. Я пошел через мост.

Встретившись с друзьями, обернулся — она так и стояла одна, такая одинокая и потерянная...

Увы, назад пути не было...

"Колдунья" сделала Марину звездой, я же продолжал отрабатывать в кино прочно закрепившийся

за мной образ сомнительной личности, играл фашистских офицеров, бандитов,

преступников и прочий сброд.

 

Рорбер Оссейн и Марина Влади

 

После развода с Мариной поселился в квартире на рю Шанса.

У меня стали появляться подруги.

Я был свободным молодым человеком до тех пор, пока не влюбился в дочь писательницы

и журналистки Франсуазы Жиру Каролину Эльяшефф.

Ей было 14 лет, а мне — 33.

Мы быстро стали жить вместе, сняв комнатку — по иронии судьбы напротив квартиры Валери Жискар Д'Эстсна,

будущею президента Франции.

 

 

По утрам она уходила в школу, я — на очередные съемки,

с которых каждый день в полдень отпрашивался у режиссеров, произнося странную фразу: "

Мне нужно забрать жену из школы".

Франсуаза как-то позвонила мне и строго спросила:

"Месье, вы живете с Каролиной! Каковы же ваши намерения в отношении моей дочери?"

— "Намерения? Самые простые! Я немедленно хочу на ней жениться!"

Мы поженились, родился сын Николя. Но прожили недолго.

Расстались по банальной причине - она так рано уходила в школу, а я так поздно возвращался со съемок,

что мы практически не виделись.

Хотя я и пытался отпрашиваться пораньше, но... приходя домой,

заставал шумную компанию маленьких девчонок, подружек жены, которые просили помочь им сделать

домашние задания, я садился и помогал.

Долго так продол- жаться не могло.

— Как на ваш неравный брак отреагировала пресса?

— Меня поливали грязью. Я был самым обсуждаемым, самым скандальным типом тех лет.

Меня поносили все, кто только мог, выслеживали папарацци, называли маньяком,

подонком и извращенцем.

Даже обвиняли в педофилии, но — и я это особо подчеркиваю — в те времена в это слово не вкладывалось

понятие о всех тех гнусностях, которые творят сегодня.

Нет, нет и нет!

Тогда я ничего не делал, чтобы защитить себя, не выступал с публичными объяснениями,

не оправдывался, потому что не считал себя грязным и порочным.

 

 

— Надо понимать, культовая «Анжелика» спасла вашу поруганную честь...

— Невероятно, но это именно так. Фильм случился как нельзя более кстати.

Из злодея я вдруг превратился в героя любовника, мне стали улыбаться на улице.

Я стал желанным гостем в любом обществе. К тому же лента принесла мне большие деньги.

И первое, что я сделал, — осуществил свою давнюю мечту: купил в уютном местечке доим для своих родителей.

Но они, вечные бедняки, так привыкли к лишениям, научившись довольствоваться малым,

что не знали, как быть с этим роскошным подарком.

Как то приехал их навестить, но дома не застал...

По комнатам гуляли куры, гуси, коты и кролики.

На диванах и постелях спали умиротворенные собаки, где-то под креслами шуршали ежики

. Мои же старики, абсолютно счастливые, ютились поблизости... в домике сторожа по саду.

— Мама, папа, вы что это придумали?! — бросился к ним с расспросами.

Оказывается, они устроили все именно так, как всегда хотели, — жили рядом с любимыми животными,

никого из них, естественно, не ели, целыми днями прибираясь в доме.

Такой вот Ноев ковчег.

 

 

А потом настал день, когда я разочаровался и профессии актера.

Захотелось попробовать себя в режиссуре, и очень кстати поступило предложение возглавить

драматический театр в провинциальном Реймсе.

Собираясь в путь, я вдруг обнаружил любопытную вещь: оказывается,

за долгие годы я так ничем и не научился дорожить.

От мебели и вещей меня тошнило, я отдал их друзьям, а все, что положил в чемодан,

мог пересчитать по пальцам одной руки — зубную щетку, куртку и три любимые книжки:

"Письма к молодому поэту" Рильке, "Итальянские хроники" Стендаля, "Первую любовь" Тургенева.

 

— А как с личной жизнью?

Я влюбился в актрису Мишель Ватрин, мы собирались пожениться сразу после летних каникул.

Решили отправиться в предсвадебное роматинческое путешествие.

Какое тогда было чудесное жаркое лето!

Не хотелось задыхаться от жары и духоты в поезде, и мы отправились на машине.

Побросали сумки в багажник и поехали куда глаза глядят.

Водить я никогда не умел, за рулем сидела Мишель.

Стояли благословенные дни, полные ароматов цветов и тишины.

Казалось, мир принадлежал только нам двоим.

Ну, еще птицам — они так восхитительно пели, когда мы останавливались передохнуть в тени.

Дороги, по которым мы колесили, были почти свободны.

И вот однажды, на подъезде к первому большому городу, нас неожиданно подрезала машина.

Мишель резко крутанула руль, нас выбросило на встречную полосу и мы врезались в грузовик.

Огонь вспыхнул мгновенно. Мы пытались выбраться наружу, но от удара автомобиль покорежило,

и открыть замки было невозможно.

В отличии от Мишель я не был пристегнут.

Пока она пыталась вырвать ремень безопасности, намертво прижавший ее к креслу,

огонь подступал все ближе и ближе.

Выбив окно, я выбрался наружу и вышиб окно со стороны водителя.

Стал вытаскивать Мишель, но ремни намертво приковали ее к креслу.

Тем временем к месту аварии уже прибежали местные жители, и кто то из них буквально оторвал

меня от пылающего авто.

И успел увидеть, как Мишель, прощаясь, махнула мне рукой.

В этот момент огонь будто проглотил ее.

Все яростно горело и трещало, моей невесты уже не было видно в этом огне, а я сидел на земле — не двигаясь,

не крича, не плача — и смотрел, как горит моя любовь, горит там, внутри, заживо.

Абсолютный ужас. Красивая, молодая... ей бы жить и жить.

Очнулся я уже в больнице Оказывается, получил травмы, которые сразу не почувствовал...

Меня полностью парализовало — рентген показал перелом поясничного позвонка в миллиметре от спинного мозга.

Ест бы не этот миллиметр, я провел бы остаток дней в состоянии "овощ".  

 

 

Авария произошла в глуши, поэтому никто долгое нремя не знал подробностей,

но в прессе появилось два некролога — Мишель и мой.

Наши друзья пытались выяснить, где нас похоронили.

Родители Мишель также не знали, что я остался жив, поэтому заказали надгробие,

на котором высекли наши с Мишель имена.

Они хотели, чтобы мы, не успев пожениться, соединились на том свете, лежали в одной могиле.

Никогда не хотел и не пытался убрать свое имя с того надгробного камня.

Два раза в год посылаю на могилу Мишель, нашу могилу, цветы.

И так будет до тех пор, пока я жив.

 

— Но вы все же сумели обрести счастье, устроить свою жизнь...

— В 1975 году я готовился к постановке к постановке "Преступления и наказания" в парижском "Театре Мариньи",

который возглавлял.

Искал актрису на роль Дуни, сестры Раскольникова.

Молодая Кандис Пату сразу же поразила меня тем, что безропотно согласилась сыграть

скромную эпизодическую роль, состоящую из десяти фраз и отнеслась к этому столь трепетно и серьезно,

что эпизод, благодаря ее таланту, превратился в большую роль...

 

Р. Оссейн и К.Пату на репетиции, 1985

 

Это вообще оказалось главным дарим Кандис - из всего делать событие, праздник, счастье.

Я 35 лет живу с женщиной, которая превосходит меня по силе характера и которую я, честно говоря,

иногда серьезно побаиваюсь.

Правда, она почему то считает наоборот.

И в качестве примера, с юмором вспоминает совершенно нелепый эпизод, случившийся с нами, когда я думал,

что она разочаровалась в своем старом муже и задумала от него избавиться.

А было это так: Кандис обожает комнатные растения и всегда украшает комнаты свежими букетами цветов.

Как-то раз, купив розы, она развела удобрение в бутылке питьевой воды, отвлеклась и забыл ее на столе.

Вернувшись после спектакля и мучимый жаждой, я ощупью пробрался в гостиную и, взяв ту самую бутылку,

жадно выпил.

Вкус воды показался мне странным.

Разбудив Кандис, пожаловался ей, она принялась сокрушаться.

Ее волнение передалось мне, я так испугался, что рухнул на диван и приготовился умереть.

 

 

" Яд! Ты положила туда яд!" — твердил я.

Вызвали "скорую". Приехавшим врачам я активно доказывал, что жена пыталась меня отравить

и им стоит немедленно связаться с полицией.

Кандис поехала со мной и во время недолгого путешествия в клинику под звуки сирены пыталась оправдываться.

Зачем ей избавляться от мужа, которого она любит!

И к тому же... она беременна!

Кандис хотела сделать, мне приятный сюрприз, сообщив эту новость совсем в другой обстановке.

Зачем ей меня травить-убивать, ведь нашему ребенку нужен отец!

Меня отправили прямиком в реанимацию, а Кандис осталась плакать в коидоре.

Проведенные анализы показали, что "удобрение", которое жена развела в бутылке для цветов,

всего-навсего аспирин, и моей жизни ничего не угрожает.

Как же мне потом было стыдно перед ней!

 

 

— Расскажите о ваших детях...

— Кандис родила мне Жюльена. Судьба сына Игоря от Марины трагична.

Однажды он выходил с друзьями на улицу после концерта, и в их компанию врезалась машина.

Друзья сына погибли на месте, сам он длительное время был в коме, перенес несколько сложных операций,

но сумел выжить.

Сегодня он хромает, получает пенсию по инвалидности.

А ведь как ярко складывалась его карьера - был красавцем, снимался в кино. Судьба перевернулась в один миг!

 

Пьер — талантливый гитарист.

Николя стал философом, живет с семьей в провинции.

Жюльен снимает короткометражки на английском телевидении.

 

 

— Вы считаете себя счастливым человеком?

— Нет, не считаю. Сегодня я нахожусь в состоянии медленною ухода.

В свои 83 отчетливо понимаю, что времени у меня осталось мало, совсем скоро наступит конец.

Все мои друзья давно умерли, и мне пора... я старый, очень старый человек.

Но смерти не боюсь. Мне кажется, что это формальность

Кто-то поставит точку в твоей жизни — не поточу, что ты плохой или хороший,

а потому, что она просто должна там стоять...

 

Беседовала Юлия Козлова. Париж. Источник "Караван историй"