Еду в электричке. Заходит мужик с огромной собакой (алабай). Все путем - на коротком поводке, намордник надет, пес явно воспитанный и послушный. Рядом со мной девочка лет пяти шепчется о чем-то с мамой. Потом малышка встает и подходит к мужику.
- А можно я вашу собачку конфетой угощу? - и протягивает ему конфету.
Мужик отвечает:
- Сейчас спрошу у него.
Склоняется к уху собакена и вроде как что-то говорит ему. Пес внимательно слушает и смотрит на девочку. Потом дергает ухом.
Мужик:
- Нет, не будет есть. Сказал - слишком маленькая для него.
Девочка кивает, возвращается обратно задумчивая. Слышу, через пару минут спрашивает у мамы:
- Слишком маленькая кто? Я или конфета?

* * *
Сегодня я поняла одну важную вещь. Самая нужная покупка в жизни женщины - это топор. Не шуба-сапоги-туфли-сумочка. Топор. Точно вам говорю.
Я тут купила один. По акции, в супермаркете. Хороший такой, фирменный, с оранжевой длинной ручкой. Мне его предложила девушка-промоутер. "Хороший топор! - сказала она. - Купите, пригодится!" Я и купила. И не пожалела. Почти сразу и начал пригождаться.
Положила я его сверху в тележку с продуктами и покатила к машине. Смотрю, а на парковке мужик так плотно к моей свою машину поставил, что мне двери широко не открыть и сумки туда не пропихнуть, а с другой стороны от машины - бордюр, и открывать двери неудобно. И сам мужик стоит рядом и сумки свои в багажник грузит. И тут я такая подъезжаю. На тележке. С топором.
Посмотрела я на него и на его машину. И он на нас посмотрел. С топором. И вдруг заулыбался мне, как родной, и говорит: "Давайте я помогу Вам сумки в багажник Ваш погрузить, а то я близко машину поставил, а с другой стороны - бордюр и неудобно..." "Давайте, - согласились мы с топором. - Спасибо Вам большое. Бывают же такие чудесные люди!"
Ну, погрузил он мои сумки и уехал. Я топор положила на пол переднего пассажирского сидения, села и порулила спокойно домой. Ну, как "спокойно". Пятница, народу полно, еще все за город стремятся, торопятся. И один на светофоре как меня обгонит, как подрежет, да как затормозит резко, прямо передо мной, на красный. Так я чуть ему в зад и не въехала. Сантиметр остался. Он такой выходит и начинает орать: "Как водишь?! Где права купила? Надо поговорить!" "А чего не поговорить?" - говорю. И топор так неспеша поднимаю с пола. Он от резкого торможения съехал и ручкой мне в педали почти уперся. Мешает. Я выхожу и его вынимаю. И в руках держу. "Чего ж не поговорить... - говорю. - Мы всегда готовы. - говорю. - К конструктивному диалогу."
Тот, который с едва целым задом, вдруг сразу как-то подобрел. Настроение у него, видимо, улучшилось, и он радостно так говорит: "Да я и сам виноват. Торопился. Резко перестроился, резко тормознул. Пятница! Нервы! Извините!" - говорит. Быстренько сел в машину свою и газанул под зеленый. Ну и мы с топором сели и неспеша домой поехали.
Подъехала к дому, смотрю - мое место стояночное у подъезда заняли. Опять. Стоит кто-то не из нашего дома. Своих-то я всех знаю. А они - меня... Ну, ладно. Я рядом на аварийке встала, думаю, сейчас сумки тяжелые занесу в квартиру, а потом поезжу по дворам - место себе поищу. Ну, сумки занесла, топор остался. Дай, думаю, его тоже домой заберу, - в машине что ему лежать? Ручка яркая, приметная, вдруг кто позарится? А мы с ним родные уже почти. Взяла его и машину закрываю. И тут смотрю - водитель, что мое место занял, выходит. "Ой, - говорит, - а я место Ваше занял? Да я уже уезжаю, вставайте, пожалуйста!" И улыбается так по-доброму. "Хороших выходных," - говорит. И поехал.
Я на свое место встала, и мы с топором домой пошли. И ветер теплый в листьях шелестел. И два, летних еще, выходных впереди было... И солнце светило. Нам. С топором...

* * *
Будучи лейтенантами, ездили генералов на охоте "страховать". Один такой, в чине генерал-лейтенанта, приехал на "Лексусе". Снаряжение - австрийское ружьё с цейсовской оптикой, огромный нож, камуфляж по спецзаказу. Сели за стол, и его понесло: на носорогов охотился, на слонов охотился, на леопардов охотился...
Наутро пошли в лес, и мне выпало именно его страховать. Он на меня посмотрел, как на засохший плевок, ухмыльнулся, одел широкие лыжи и почапал...
Кабана мы ждали минут сорок. И тут он выскочил... Не кабан, правда, а подсвинок, размером так примерно с пол-жигулёнка.
Генерал воткнул ружьё в снег и медленно отстегнул нож...
Я понял, что сейчас произойдёт то, что я буду до старости рассказывать внукам и правнукам. И я не ошибся. Генерал наклонился к лыжам, срезал крепления, и в три рывка оказался на ближайшей берёзе...

* * *
Мы только что закончили подавать супы на грандиозном банкете и всемером с аппетитом ели оставшиеся порции. Неожиданно на кухню зашел генеральный менеджер отеля. Мы все отложили супы. Все, кроме Павлика. Павлик продолжал есть.
- Большинство отложило бы суп, когда на кухне начальство, - укоризненно сказал старший смены.
- Большинство проголосовало за Гитлера в тридцать втором, - ответил Павлик и продолжил есть...

* * *
Мой отец любит смотреть телевизор. Новости, концерты, Петросян, курсы валют, реклама. Он смотрит всё подряд, привычка или образ жизни такой. Я этого не могу понять, но принимаю, как должное - папа любит смотреть телевизор. Он смотрит всю хрень подряд, но когда начинаются фильмы про войну (а для него война одна - вторая мировая), он просто уходит. Иногда уходит на кухню - заварить чай. Иногда в туалет - тут уж не поспоришь, дай бог вам в 83 года такого стойкого пузыря. После чая он никогда не вспоминает о войне. После водки - обязательно.
Перескажу с его слов по памяти. Даты не указываю, потому как папа старый, а я врать не хочу.
Жил мой отец, Гулин Николай Иванович, а тогда ещё девятилетний пацан Колька Гулин в маленькой деревне на юге Орловской области, прямо рядом с Курской. Наши в деревне не стояли, занимали рубежи перед ней. Немцы деревню не обстреливали, потому как незачем было, били по позициям войск.
Потом тишина и отступление наших войск. В деревню практически не заходили, отходили на новые позиции в тылу.
После пришли немцы. Пришли быстро, по-деловому, почти так, как в кино показывают. Пришли утром, в течении дня проверили дома, сараи и подвалы на предмет вражеского контингента и прочего партизанского недоразумения. Вечером начали заселяться.
В хату поселили старого немца, фельдфебеля Альберта (отец делает ударение на первом слоге в имени - Альберт). Пожилой, около пятидесяти, дома осталась семья. Дети и внуки - фотографии показывал. Говнюком и мерзким фашистом почему-то не оказался. Может быть потому, что был нормальным человеком.
Русских по приказу немецкого командования выселили в землянку около дома. Там и спали, но немцу без них было скучно, да и печь в доме была. Так что весь день были в доме, там и обед варили.
Почему-то и все другие немцы не бегали по деревне с автоматами и не изгалялись над местным населением. Наверное потому, как были обычными крестьянами, только немецкими. Говорили, что в партизанских районах целые деревни вырезали и выжигали специальные отряды СС. Но это были другие немцы, специально обученные, не совсем уже люди...
Колька Гулин уже перестал бояться немцев. Бегал с другими пацанами по деревне, к часовым близко не подбегал, но и не сильно боялся. Вот так и бегал, пока не добегался.
Кто-нибудь видел, как косят кукурузу? Нет, не комбайном, а тяжёлым ножом наискось срубают стебель. Початки обмолотят на зерно, а стебель с листьями отдадут скотине. На поле остаётся пенёк от срубленного наискось стебля. Вот на этот пенёк Колька пяткой и напоролся. За ночь нога опухла, подорожник помог не сильно.
Утром Альберт (немецкий оккупант) заметил хромающего пацана. Отвёл в медчасть (была такая у них). Фельдшер промыл ранку, помазал чем-то и забинтовал. Показал два пальца:
- Цвай таге! Ком цурюк!
Через два дня снял бинты, снова промыл, помазал и послал шлафен. Типа гуляй, всё зарастёт.
Спасибо от меня и от отца тому безымянному немецкому фельдшеру.
А потом немцы ушли брать Москву.
Назад проходили быстро, почти не задерживались. Подбирали всё, что можно было увезти с собой. Уводили людей - в лагеря.
В хату забежал Альберт, просил не еды, а табака. Табак был наверху, под крышей, весь обгаженный курами, но Альберт был рад и тому. Набрал в котомку и дал на прощание совет: "Если будут угонять в лагерь, держитесь на краю колонны. При любом обстреле не бегите со всеми, бегите в сторону, в лес." Закрыл за собой дверь и ушёл дальше отступать.
Так оно и вышло. Взяли всех, загнали в колонну и повели. Был авианалёт, Коля с матерью и сёстрами убежал в лес. Потом и наши пришли.
Вот так вот Коля Гулин, папка мой, и жив остался. И сидит теперь перед телевизором, и чай пьёт. Только не с сухарями, а с булочками - зубов нет почти уже. Добрым словом вспоминает Альберта и фельдшера того немецкого, что ногу ему спас.
А по телевизору смотрит всё подряд: новости, концерты, Петросяна, курсы валют, рекламу. А фильмы про войну не смотрит - не нравятся они ему. Люди там другие, не узнаёт он их...

* * *
Курсе на втором института, чтобы заработать денег, я частенько бомбил на машине. И как-то ко мне сел крайне интеллигентный персонаж, лет 50. Всю дорогу он рассказывал умные вещи, начиная с того, чему учила нас поэзия серебряного века, и заканчивая тем, как правильно ездить. В его повествование попала даже разница между словами "кончить" и "закончить". Да, помню, долго я его возил...
А потом он попросил подождать у какого-то магазина и свинтил, не заплатив. С тех пор я не доверяю тем, кто пытается учить меня жить.

* * *
Едут папа - здоровый такой, по жизни крепкий и серьезный мужик. Шея такая красная, мускулистая. Плечи приятные. Настоящие такие плечищи. Крестик виден из-под расстегнутого воротничка отглаженной рубашки. Чисто выбрит. Пахнет одеколоном. Мужик, короче. И сын. Лет восьми, может меньше, кстати. Хрупкая веточка. Буратино весь из себя - смешной, гибкий, неусидчивый. Футболка из шортиков выбилась, на пузе пузырится. Кудри льняные - не мальчиковые, длинные.
Это мама так хочет, это видно. Папу эти кудри бесят - тоже видно.
Но хороший мальчишка. Добрый такой. В маршрутку заскочил, папке место занял, посидел, вскочил, папку на место усадил, сам рядышком шлёпнулся, прильнул к отцовскому локтю, снова вскочил.
Отца это все раздражает. Эта вся мерзкая "бабская" суета. И кудри...
- Сядь! Не дергайся! Не пищи... Чо пищишь? Чо ты всё пищишь?
Ну да. Голосёнок у мальчонки такой тонкий, срывающийся. Отец не такого, конечно, хотел. Хотел, чтобы был сын, как сын. Плечистый, коренастый, увесистый в движениях и поступках. А это что? Фигня какая-то вихлявая на тонких ножках. Стыдно за такого перед людьми.
Но уж как вышло.
А на остановке мороженое. Жара.
Мальчишка, по-детски, наивно:
- Пааа. Я есть хочу. - сам смотрит во все глаза на мороженщицу. Надеется, что отец допетрит. Где там...
- Дома надо было есть! Чего не поел-то дома? Терпи теперь! - сказал-отрезал. - Сядь и не вертись! Людям мешаешь.
У "буратино" глазёнки погасли, вот-вот заплачет, но знает - нельзя. При отце - нельзя. Была бы мать - разревелся бы, выцыганил бы мороженко. Да она сама бы догадалась. Мать ведь. А тут... Эх. Придётся терпеть. Отворачивается к окну и даже не всхлипывает. Просто смотрит в пустоту и в своё детское невыносимое горе.
Я сижу напротив. По-бабски жалко мальчишечку ужасно. Но батю тоже понимаю, чо. Воспитывает мужика, а не тряпку. Козёл, конечно... Но понять можно.
- Эй, шеф... - грубо орёт мужик водителю. Неожиданно. Мы с буратинкой даже вздрагиваем. - Три минуты погодишь еще?
- Ага. - отвечает шофёр с ленцой. Пассажиров нет. Жара. - Даже пять погожу.
Мужик встаёт. Расправляет медленно плечи. Потягивается. Зевает.
- Эй. Тебе на палочке или в стаканчике?
Буратино даже сперва не понимает, о чем речь. Ресничками девачковыми своими хлопает. Когда понимает, подпрыгивает на месте от волнения и выдыхает еле-еле:
- В стаканчике. В стаканчике...
- Сядь уже на место. Не пищи. Что ты всё пищишь? Сейчас вернусь.
Потом едем до Капотни. "Буратино" жуёт пломбир - весь, само собой, обляпался. Мордашка чумазая. Пальцы липкие. На лице счастья вагон. Отец равнодушно смотрит в сторону. Не такого сына он хотел. Не такого.
Но любит мелкого - сил нет никаких...

* * *
Вчера ехала в электричке рядом с молодой парочкой. Он такой крупнотелый сисадмин. Милый, но немножко задрот. С длинными, не очень чистыми волосами до плеч. Она такая пухлая хохотушка-блондинка с прозрачной кожей и тонкими чертами лица. Красивая.
Вообще, хорошие ребята. Дай бог им счастья и всё такое.
Но она ЩЕБЕТАЛА.
Вот я села в Щербинке, и до самой Перервы она не замолкала. Щебетала, всё щебетала. Щебетала про каких-то Пашу с Дашей, про Олю с Юлей, про засолку огурцов и про то, что ездит на электричке "зайчиком", и это очень весело и экономно. Щебетала про кофточку, которую ей подарила мама, про серёжку, которую потеряла на даче, про жару и про то, что сейчас бы здорово было бы искупаться в речке. Щебетала про бабушку свою, которая разводит "курочек" , из которых "вкусненький супчик - я тебе приготовлю". Щебетала про вентилятор, который сломался, и нужно починить: "ты же починишь, правда"? Еще щебетала про то, какой он "умный и всё умеет делать. Как это здорово. Правда же ты всё умеешь".
Сисадмин молчал и кивал.
Держал её за руку.
Поправлял ей воротничок.
Застегивал пуговичку на пузике, нежно трогая само пузико.
Это было чертовски мило.
Но всё равно хотелось... Ох, как хотелось её уе... Ну, в общем, я восхищалась его самообладанием и величием. Потому что я бы её еще где-то в районе Царицыно бы задушила патчкордом и выкинула в окно. А он молчал. И улыбался. И терпел.
- Приехали. Пора выходить нам. Ой, какие я видела тут красивенькие маечки в одном магазине. Я себе хочу беленькую, и к ней юбочку буду ту надевать, в горошек. Ты же помнишь мою юбочку в горошек?
Она встала.
- О? Выходим уже? - откинул волосы, вынул наушники. Бэмц-бэмц-бэмц... Ничо так громкость. Правильная. Сисадминская. Позволяющая улыбаться, молчать, терпеть, любить и НЕ СЛЫШАТЬ.
Идеальная. Идеальная любовь...

* * *
В командировке, в Ефремове, было три выходных, а заняться нечем. И ребята нашли крышу, откуда чудесный вид.
Когда пятнадцать трезвых людей приехали к дому с "крышей", из окна высунулась тетенька и начала кричать, что поломаете цветы и вообще. Под окном росли лопухи в человеческий рост, и поломать их без топора было невозможно. Как могли успокоили, пообещав беречь насаждения, недолго любоваться луной и не шуметь. И мы не шутили. Луна была такая большая и красивая, что все уселись и замолчали.
Тишину нарушил голос:
- Эй! Вы! Слезайте нахрен!
От дома напротив отделилось нетрезвое туловище:
- Сами слезете, или я ща поднимусь, и скину вашу пид..риную кучку!
От "пид..риной кучки" мы оживились. Но не ответили. Тело топталось в десяти метрах и выкрикивало оскорбления. К нему присоединилась дама. Он звал её "заей". Зая крикнула: "Можно к вам?" Мы сказали: "Конечно." Супругу заи это не понравилось, и он всё же перешел дорогу и подошел к "нашему" дому, всё так же угрожая залезть и скинуть...
Уже потом, когда слезли, он стрельнул сигарету и все выпытывал - зачем? Зачем мы туда полезли? Ему объясняли что-то про вид и луну, он недоумевал.
- Ну вот, скажите мне - ЧЕМ?! ЧЕМ эта луна, - он ткнул в нее пальцем, - отличается от той луны?! - показал на крышу.
Мы молчали.
- Чем она отличается от любой другой луны?!
Ответа не было.
А когда уже отъезжали, увидели: он лез на крышу. Он искренне хотел понять...

Использованы материалы:
anekdot.ru
yaplakal.com
и других сайтов