Я всегда твердил, что судьба - игра.

Что  зачем  нам рыба, раз есть икра.

Что  готический стиль победит,  как школа,

как способность  торчать,  избежав  укола.

         Я сижу  у  окна.     За   окном   осина.

         Я любил немногих.   Однако - сильно.

Я  считал,  что  лес -  только  часть полена.

Что  зачем    вся   дева,  если  есть колено.

Что, устав от поднятой веком пыли,

русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.

          Я   сижу  у   окна.   Я  помыл посуду.

          Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я  писал,  что  в  лампочке  -  ужас пола.

Что любовь,  как  акт,   лишина  глагола.

Что не знал Эвклид,  что сходя на конус,

вещь обретает не ноль, но Хронос.

            Я сижу у окна.  Вспоминаю юность.

            Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.

И что семя, упавши в дурную почву,

не дает  побега;  что  луг с поляной

есть пример рукоблудья, в Природе данный.

         Я сижу у окна, обхватив колени,

         в обществе собственной грузной тени.

Моя   песня   была   лишина   мотива,

но зато её  хором не спеть.   Не диво,

что  в  награду   мне  за   такие   речи

своих  ног  никто  не кладёт на плечи. 

            Я сижу в темноте; как скорый,

            море  гремит  за  волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо

признаю   я   товаром   второго   сорта

свои лучшие  мысли, и  дням грядущим

я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.

              Я сижу  в  темноте.  И она не хуже

              в  комнате,  чем  темнота снаружи.

                                                          1971