Весь день мы ходили по большому городу в поисках жилья и какой-нибудь работы, забредая в такие места и районы, о возможности существования в богатой столице планеты которых никто из нас и не подозревал. Но в городе проживало полным-полно бедных, которые подобно нам искали любое средство для существования, так что работы мы не нашли. Мы обошли все дешевые гостиницы и арендные квартиры, но плата сразу за месяц даже в них для нас была слишком высока.

Под вечер грязная узкая улочка, вдоль которой тянулись двух-, трехэтажные серые убогие дома, вывела нас, вконец измученных, на пространство, на первый взгляд отведенное для свалки. Так оно и оказалось. Тут и там валялись огромные бочки, рухлядь, объедки, другой мусор. Подойдя ближе, я увидела, что бочки служили домами для нищих. Возле некоторых так называемых квартир примыкала нелепая пристройка, сколоченная из всякой всячины, начиная с гнилых деревяшек до картонок из-под ящиков.

Мы обошли каждую бочку, но они все, увы, были заняты.

К нам с нескрываемым любопытством глазея подошел маленький старик, одетый в грязный хитил, из-под которого торчали кривые ножки в огромных деревянных башмаках. На грязном подбородке топорщилось несколько волосинок. Он посмотрел на нас, сощурившись, слезящимися глазами.

– Вы новенькие? – он с неприязнью посмотрел на наши богатые хитилы. – Конфискованцы.

Он захихикал.

– Туто были одни, как вы. Родственники-то их не приняли, друзья не помогли...

– У нас нет родственников.

– И друзей?

– Раз не помогли, стало быть, нет, – резко ответила мать, а я подумала, что единственными друзьями, которые помогли бы нам, были Рощины. И почему так получилось, что у такого замечательного человека, как мой отец, не оказалось друзей!

– У богачей не бывает настоящих друзей, – сказал старик.

– Ну почему же...

– Но не в вашем-то случае! – с ликованием перебил старик.

– Послушайте, или помогите найти свободную бочку, или не мешайте! – мать пошла от него прочь, а Лирка тайком от нее показала вредному нищему язык.

Я с радостью отправилась за ними – мне совсем не понравился этот противный старик – но приостановилась подождать Офелию, не спешившую покинуть нищего.

– Извините маму за резкость, – сказала она, – мы все так растеряны.

Еще прощения просит, подумала я, если бы не бедняки, может, друзей у нас было бы побольше!

Старик улыбнулся, довольный.

– Ты славная девочка. Не то, что вон та, у которой глаза так и жгищут. Как звать-то тебя?

– Офелия. А Ваше имя?

Я переминалась с ноги на ногу. Вздумалось ей вести светские беседы.

– Мать назвала-то меня Слезка, я-то был младшим и лишним ребенком, а семья-то большая. Когда я вырос, некоторые-то прозвали меня Ворчуном.

– Меня отец звал Солнышком.

– Он любил тебя, – голос старика потеплел.

– Да, очень, – Офелия улыбнулся, а глаза наполнились слезами.

– Как ево звали-то?

– Грабертом. Граберт Крайт.

– Так он умер?! – горестно вскричал нищий, и по его лицу потекли слезы. – Вы дети Крайта?

– Со, со, – закричал он, призывая мою мать и подбегая к ней на кривых ножках.

– Как жалко-то, что он помер-то. Мы, нищие, слышали о его доброте. Если бы я знал, что вы... что он... – старик запинался, теребя рваный подол хитила. – У вас-то нет жилья? Я живу один в бочке-то и могу на ночь перебраться к приятелю в ево бочку-то. Он-то тоже один живет. А девочек-то можно по бочкам раздать. Мы-то рады помочь.

Мама слегка скривилась от столь заманчивой перспективы ночевать в бочке после нищего, посчитав за лучшим отдать все наши деньги за ночь в гостинице, но, поняв, что ее брезгливость и надменная чистоплотность слишком дорого стоит и теперь не по уровню нашего пояса, промолчала и неуверенно улыбнулась.

Старик пронзительно свистнул. Из бочек и пристроек повылезали нищие.

– Братья, – сказал Слезка, – ето жена Крайта и ево дети. Они-то конфискованцы. Им негде спать.

Больше ничего не требовалось говорить.

Нас, детей, мгновенно разобрали. Нищие жили по одному, реже по двое в бочках. Я попала к молодой красивой нуритянке, ей было около двадцати девяти ралнот[21]. Ее звали Марыся. До полуночи она расспрашивала меня о жизни богатых, о красивой жизни. Я ее слегка разочаровала, рассказав о своей семье скупо и довольно скромно. Ее печальные глаза, с такой жадностью смотревшие на меня при встрече, воодушевили меня и напрягли память и воображение. Она жаждала услышать роскошную сказку, которая и на самом деле нечасто встречается. Я пустилась в красочные описания празднеств и нарядов, вспоминая подробности из болтовни Катруни и девочек нашего класса, из увиденного и прочитанного. Я никогда не умела рассказывать, но тут на меня словно вдохновение напало.

В ответ Марыся рассказала печальную историю о себе.

Она жила с родителями в маленьком домишке очень бедно и впроголодь.

– Матушка жалела меня, а отец требовал, шоб я пошла замуж или приносила достаток в дом. Но разве найти хорошую работу, ежели и отец кое-как находил себе дело? Я была в тягость. Чего оставалось мне, молоденькой и красивой? – Она покачала головой, обвязанной платком. – Моя красота продавалась. Мне предложили, я подумала – да и шо думать-то – и согласилась, а потом покатилось-поехало. Правда, я не многово получала. Я никово не виню, у меня не было выбора а может быть, и был, но я ево не нашла. Мне было двадцать семь ралнот.

– Где же теперь твои родные? Почему ты живешь в бочке? Где твой дом?

– Я теперича одинешенька – все погибли. Ночью случился пожар, матушка да младшие мои сестренки и братишечка сгорели заживо вместе с домом. Меня не было, когда этово приключилось. Отец сильно обгорел и вскоре помер.

Мне было очень жаль Марысю. Я слушала ее прерываемый судорожным кашлем рассказ, смотрела в блестевшие в темноте глаза, словно ее трагичная судьба смогла умалить мою беду.

Она подняла руки и почесала голову сквозь платок.

– Нищие все стригутся из-за экономии, а я нет. У меня единственное, шо осталось – этово мои красивые волосы. Они у меня вот какие, – девушка провела рукой у пояса. – Мне приходится носить платок.

– Еще до пожара, – продолжила Марыся рассказ, – я встречалась с парнем. Он был меня старше. Ево звали Якон. Он меня шибко любил. Он знал, чем я занимаюсь, и не осуждал меня. Но я сомневалась, буду ли я ему хорошей женой, и мне не хотелось жить в бочке, а он был нищ. Но после пожара у меня не осталось выбора. Якон ждал меня с распростертыми обиятиями.

Марыся закашлялась.

– Якон обожал меня. Он запретил мне продавать себя. Он сказал, что лучше сдохнем с голоду, чем он позволит этово мне. Он поклялся, шо вытащит меня из нищеты, может, так оно и было бы, но когда? Нам было ужасно тяжело. Я не выдержала, – Марыся склонила голову, – мужу сказала, что мою полы в одной таверне. Он мне поверил. Но однажды он узнал. Была зима, а он ушел ночью и не возвращался. Бочки были придвинуты вкруг, внутри круга разводили костер, шоб какоево тепло да было. А он где-то бродил ночью, утром пришел весь обмерзший. Я с ужасом ждала этовой встречи, была уверена, что прогонит меня, раз сам не ушел. А он... он подошел ко мне, – нежно проговорила Марыся, – встал на колени передо мной и поцеловал мои руки. "Прости меня", – сказал он. – Марыся мечтательно зажмурилась, и с закрытых глаз скатилась слеза.

– Дальше, – шепнула я.

– Якон помер прошлой осенью. Он сильно кашлял, потом кровью. Утром я проснулась, а он мертвый.

Мы молчали.

– Ах, Рэкса, Рэкса, – протянула Марыся, – ты счастливая.

– Ты считаешь? – усмехнулась я.

– Я с самого детства мечтаю хоть день, хоть час побыть богатой. Я согласна полжизни отдать! Да что полжизни! Жизнь – за один миг! Отец говорил, шо я глупая, смеялся надо мной. После я никому не говорила о своей мечте, даже Якону не говорила. Он бы не понял меня. В детстве матушка рассказала мне сказку. Там одна девушка бедная встретила принца. Они полюбили друг друга, и девушка стала принцессой. Я верила, что я тоже встречу принца. Верила...

– Встретить-то принца можно, да вот тот ли он будет? – вставила я.

– Ах, как может быть не тот Принц?! – вскричала Марыся и грустно добавила: – Но принца я не встретила. Да и разве принцу нужна таковая...

– Зато встретила Якона.

– Якона! – с горечью воскликнула моя собеседница, – а не принца.

Около тебя был принц, а ты и не заметила. Эх, красавица Марыся!

"Ты не очень красивая, – объявила мне Марыся, – но у тебя приметная яркая внешность. Я вот красивая, но бледная. А та темненькая – твоя сестра? Офелия? А ты тоже довольно темненькая, младшая девочка только светловолосая – в маму... Но Офелия как прелестна! Как я. Что красота ей принесет – удачу или тягость? Может, и хорошо, что ты некрасивая. Ты только не обижайся, ладно? Понимаю, не все такие красивые, как я".

Вот так встретила меня скромница Марыся.

Она жадно ощупала мою одежду. В конце концов, я поборола смущение и разрешила примерить мое одеяние. Марыся была старше меня, но худой, а я рослой и крепко сбитой. Я не успела оглянуться, как она стянула с меня хитил и скинула свой. Мое одеяние не было умопомрачительно роскошным, но в ее глазах, наверное, оно казалось фантастическим нарядом из ее мечтаний.

Марыся выскочила из бочки и вытянулась стремительной струной. Несмотря на худобу, у нее была прелестная фигура, а ноги изящны и тонки, словно сланя. Девушка скинула платок, и свежий ветер затрепетал, играя, ее роскошные золотистые волосы. Она застыла, подняв лицо навстречу струям ветра, утопив себя в дрожащих складках розового хитила, обретшего в причудливом сиянии Рэндо таинственный серебристый оттенок фиолета.

Такой и запомнилась она мне, облитая светом голубого Рэндо.

Марыся умерла этой же зимой.



Утром привезли отходы производства с близлежащего завода. К нашей великой радости среди мусора оказалось несколько бочек, и мы забрали себе две – одну матери и Лире, вторую мне с Офелией.

В тот миг, когда я с остервенением отстаивала права на бочки у других претендующих, я вконец поняла, осознала, что все – дороги назад не будет. Маленькая глупая надежда, теплившаяся где-то в подсознании, вцепившаяся в него с отчаянностью, надежда, что все это – сон, шутка, неправда, чья-то ошибка, нелепость – все происходит не со мной – что завтра все будет по-старому, погасла. Я поняла, мне не быть прежней, теперь я из народа, тьмы – одна из тех, кого богатые так презирают, потому что терпят; тех, кого ненавидят, потому что боятся. Я – Рэкса Крайт!
___________________________________
[21] – шестнадцать лет