Из сборника "Мои тюрьмы" Поля Верлена. Просто нравится. Стиль и тема. И есть над чем улыбнуться)))



3. Одна... Несостоявшаяся


Безутешно оплакиваемый Артюр Рембо и я, в пылу болезненной страсти к путешествиям, в один прекрасный день, в июле 187... года, если не ошибаюсь, отправились в А., где я уже бывал и еще не раз побываю со своей семьей и без нее. Городок любопытный, испанские дома добротного XVII века, несколько величественных строений, из которых самое прекрасное - готическая французская ратуша; казармы и монастырь, колокола и барабаны. Никакой торговли и очень мало промышленности. Горстка богачей, заточенных за высокими окнами с белыми ставнями в маленьких особнячках с прекрасными садами. Местные жители, как богатые, так и бедные, - домоседы, но вполне миролюбивы.
Мы сели в поезд около десяти вечера и приехали чуть свет. Город обошли быстро, поскольку все примечательные места находятся неподалеку друг от друга, и в ожидании, когда встанут лица, способные, на слишком затрудняясь, оказать нам дружеский прием, мы решили позавтракать в привокзальном буфете и там прежде всего пропустили не то по одному, не то по нескольку стаканчиков аперитива, болтая о том о сем. Рембо, при всей необыкновенной для его лет зрелости ума временами впадающий в раздражительность, сменяющуюся довольно мрачными выходками или причудливыми фантазиями, и я, все еще мальчишка в свои двадцать шесть, настроились в тот день на трагикомический лад и в брыкливом задоре вздумали "подразнить" каких-то болванов-путешественников, поглощающих бульоны, пироги с начинкой и желе, запивая все это слишком уж дорогим алжирским! Среди присутствующих, как сейчас помню, сидел на нашей скамье, чуть поодаль справа, какой-то человек, почти старик, плоховато одетый, в изношенной соломенной шляпе на обритой голове, с виду туповатый, но себе на уме: он посасывал сигару за одно су и прихлебывал из кружки за десять сантимов, не переставая при этом кашлять и харкать, и вслушиваться в наш разговор с пристальным вниманием - не столько идиотским, сколько враждебным. Я кивнул на него, и Рембо рассмеялся особенным, только ему свойственным смехом - беззвучным, под сурдинку. (О гнусный образ, незаметно испарившийся, как по волшебству! - но, если говорить правду, ничего фантастического тут не было: он - в бесшумных шлепанцах, "по-домашнему", а мы - слишком заняты своим, чтобы обращать на него внимание). Мы вели разговор об убийстве, причем так, будто были непосредственными его участниками - ужасающие подробности, как бы увиденные воочию, и, верно, мы развивали бы эту тему до бесконечности, - но тут, откуда ни возьмись, пред нами два вполне реальных жандарма, предлагающих следовать за ними.
Мы и последовали, как положено, за уважаемыми как-никак представителями власти, хотя и сочли, что те слишком уж торопятся взяться за нас, ни в чем предосудительном не замешанных. Ну наконец-то! - и после доброй, точнее, скверной четверти часа ходьбы по узким улочкам, разделяющим огороды, мы поднялись на три-четыре ступеньки бокового входа в ратушу, где находился в тот момент, не знаю отчего и зачем, прокурор городского суда, в кабинете, расположенном за приемной, где нам пришлось немного подождать. Боковой вход очень хорош. Купольный свод, серый камень и черное дерево, с наборным парусом свода. Караул несли национальные гвардейцы (дело было сразу после войны, до упразднения этого рода войск), обмундированные примерно так же, но куда шикарнее, чем мы, барабанные шкуры осажденного Парижа; полицейские, такие же, как и повсюду, вплоть до подробностей на мундире, лениво слонялись, словно у себя дома, да, в сущности, так оно и было... Рембо, подав мне знак, начал всхлипывать, чтобы сыграть на жалости и действительно разжалобил добряков-полицейских (хотя далеко не все из них отличаются мягкостью, как, впрочем, и здавомыслием, при всей их безответственности), расчитывая произвести впечатление и на прокурора Республики. Рембо вызвали первым, и вскоре он вышел из важного кабинета с еще мокрыми глазами и предостерегающе мне подмигнул. Я, в свою очередь, проник к первому стоящему на страже закона лицу, то есть сидящему, даже ввинченому в канцелярское кресло, и он допросил меня, перемежая формальные вопросы не в меру спесивыми замечаниями насчет моих белых панталон, действительно слегка пострадавших от дорожной пыли, и нарушая тем самым последовательность процедуры. Затем было укоризнено прошамкано: "В А. только что была приведена в исполнение смертная казнь... Ваши достойные сожаления речи, может быть и возможные (sic!) в общественном месте, при подобных обстоятельствах... могут привести к подозрениям на ваш счет, возможно, и справедливым... (Были бы доказательства!) Видите ли... И, в конце концов, зачем вы здесь? И с этим юношей, хотя он кажется вполне приличным и с уважением относится к правосудию? И все-таки, зачем вы сюда явились? Оба в таком виде, и без багажа, так ведь?" - "Да..." - "Ну, вот видите!"
Я объяснил прямо и почти откровенно - всего лишь прихоть, прогулка с другом. Я был тогда республиканцем куда больше, чем теперь, даже скорее комунаром, и разговаривал в исключительно возвышенном стиле. После наведенных в городе справок, проверки "бумаг", писем, паспортов, кредитов (останови, о Время, свой полет!) я заявил, что поскольку я родом из Меца, то имею право на выбор между Францией и Германией, но теперь, после этого не-за-кон-но-го ареста, я и вправду заколебался, и так далее, и т.п. (Г-н прокурор, а в настоящем г-н президент мог бы засвидетельствовать правдивость моего рассказа.)
После непродолжительного предгрозового затишья по звонку судейского чиновника, еще молодого завитого брюнета с бакенбардами и в преждевременных очках, явились жандармы, которым было сказано: "Отведите этих субъектов на вокзал, и пусть они отправляются в Париж первым поездом". Я заметил, что мы еще не завтракали. - "Отведите их позавтракать, но после завтрака пусть они тотчас убираются, и не спускайте с них глаз, пока поезд не тронется!"
Сказано - сделано. Не желая выставлять себя на всеобщее обозрение с нашими официальными спутниками в том же привокзальном буфете, а также вторично спотыкаться на колдобинах тех же улиц да еще и натощак, мы заморили червячка в одном "хорошем месте", куда нас привел бригадир, выпили кофе, потом вина, пригласив жандармов распить бутылочку вместе с нами, и, не без досады на свои панталоны, которые, принимая во внимание наш эскорт, и впрямь могли бы показаться "каторжными" еще многочисленным прохожим, мы прибыли к месту назначения. После седречного прощания с нашими вполне любезными альгуасилами мы мигом забрались в вагон, восхищенные обхождением и образом действий г-на прокурора еще больше, чем его суждениями.
И в тот же вечер, проведенный в Париже, отягощенные более плотной, хотя и не лучшей едой, мы с новой отвагой, уже с другого вокзала, пустились к более серьезным приключениям.