Яков Евглевский

В феврале 1914-го, примерно за три года до бурных весенних событий 1917-го и всего за шесть месяцев до первой мировой войны, статс-секретарь Его императорского величества и член Государственного совета Пётр Дурново подал самодержцу Николаю II докладную записку относительно общих перспектив России – если она, конечно, сохранит свой более чем 20-летний внешнеполитический курс. То есть линию на объективное антигерманское сотрудничество с республиканской Францией, избранную еще в последний период царствования Александра III – отца Николая II

Пётр Дурново предсказал революцию 1917 года

Нацеленная против близкой «брани», секретная бумага была подразделена на девять ключевых глав. Особый интерес – прежде всего, пожалуй, для нас, живущих веком позже, - представляют два пункта: седьмой и восьмой. Параграф № 7 имеет поистине нострадамовский заголовок: «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть». Параграф № 8 как бы углублял апокалиптическую ноту предыдущего раздела: «Германии, в случае поражения, предстоит перенести не меньшие социальные потрясения…».

ВЕЩАЕТ КАЗНЕЙ РЯД КРОВАВЫХ…

Крупный правый политик и – совсем недавно! – резкий оппонент столыпинским реформам, московский дворянин Пётр Николаевич Дурново отмечал, что с чисто оборонительной точки зрения Франко-русский союз, заключенный в августе 1892 года, был, безусловно, полезным феноменом. «Франция, - писал он, - обеспечивалась от нападения Германии, это последняя – испытанным миролюбием и дружбой России от стремлений к реваншу со стороны Франции…». Равновесие, по словам докладчика, рассыпалось из-за опрометчивого англо-русского сближения летом 1907 года…

Военная победа над Германией, полагал господин Дурново, не дала бы России ничего судьбоносного. «Познань? Восточная Пруссия? Но зачем нам эти области, густонаселенные поляками, когда и с русскими поляками нам не так легко управиться?.. Галиция? Это – рассадник опасного малоросского сепаратизма…». Основная тяжесть похода («роль тарана»), пророчила придворная Кассандра, падет на долю русских. «Неизбежны и военные неудачи – будем надеяться, частичные; неизбежными окажутся те или другие недочеты в снабжении… При исключительной нервности нашего общества, этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение. Начнется с того, что все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях (Думе и Госсовете – Я.Е.) начнется яростная кампания против него…

В стране начнутся революционные выступления. Армия, лишившаяся наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению…».

Как бы подытоживая свои грустные мысли, статс-секретарь отмечал, что у нас «народные массы исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества (то есть образованных слоев – Я.Е.), столь же бессознательную, как и социализм широких масс населения, политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение (отстаивающее либеральные ценности – Я.Е.) неизбежно выродится всоциалистическое. За нашей оппозицией (умеренно-демократическими кругами – Я.Е.) нет никого, у нее нет поддержки в народе…».

Пётр Дурново предупредил двор, что грубейшей ошибкой – разразись внезапные мятежи – стали бы малодушные уступки крикливой интеллигентской фронде: «Хотя это и звучит парадоксально, но соглашение с оппозицией безусловно ослабляет правительство. Более чем странно требовать, чтобы оно серьезно считалось с оппозицией и ради нее отказалось от роли беспристрастного регулятора социальных отношений». Исполнив сей политический реквием, ветеран имперского олимпа посчитал нужным добавить, что он видит главный тормоз грядущих смут в коренном пересмотре внешних приоритетов.

Надлежит отказаться от искусственной комбинации – Тройственного согласия (русских – французов – англичан), перейдя к «несравненно более жизненному тесному сближению России, Германии, примиренной с нею Франции и связанной с Россией строго оборонительным союзом Японии… При том само собой разумеется, - мечтательно вздыхал член «звездной палаты», как называли Госсовет либеральные журналисты, - что и Германия должна пойти навстречу нашим стремлениям… И выработать совместно с нами… условия нашего с нею сожительства…».

Трудно определить – хотя и следует признать безмерную правоту многих тезисов сей вдохновенной записки, - насколько серьезны были намерения Петра Дурново и тех, кто стоял за его спиной, отбиться от надвигавшегося шторма исключительно средствами и методами осторожной внешней политики – без решительных внутриполитических шагов и акций. Неведомо, как воспринял алармистский доклад император Николай Александрович. Зато доподлинно известно, что на военно-дипломатическом поприще минусами самодержавия воспользовался вскоре кайзер Вильгельм II (не захотел – авантюрист! – идти навстречу), а в области внутренней политики – сначала князь Георгий Львов и эсер Александр Керенский (по словарю записки, «оппозиционеры»), а потом – большевик Владимир Ульянов-Ленин (коновод «социалистов»)…

ЦЫГАНКА С КАРТАМИ, ДОРОГА ДАЛЬНЯЯ…

В среде нынешней полуинтеллигенции (а, бывает, и на посиделках высокообразованных людей) любят до хрипоты – под коньячок и балычок - спорить «по сослагательному вектору». Что случилось бы, если б история пошла не так, как шла, а совсем наоборот? Можно ли было, скажем, уберечь премьера Столыпина от пуль Дмитрия Богрова, а вместе с Петром Аркадьевичем – сохранить и империю? Можно ли было спасти Николая II от февральской смуты? Демократа Керенского – от корниловского выступления? Мужественного солдата Корнилова – от подлых адвокатских клевет? Послефевральский демократический уклад – это главный оселок всех споров! – от неукротимых ленинских ниспровергателей? Честных фанатиков-интернационалистов ленинского разлива – от хитроумного и беспринципного интригана Сталина? Преданного – что бы там кто ни говорил! – доктринальным догмам ригориста Кобу – от заговоров Лаврентия Берии и всех, кто, подобно Никите Хрущеву, хотел запятнать славное имя, а в конце концов (по малограмотности и близорукости) подрезал духовно-идеологические корни своего же собственного режимного благополучия?

Ну, а если перенестись по соседству – в Германию туманную? Можно ли было защитить кайзера Вильгельма и династию Гогенцоллернов от капитулянтской Ноябрьской революции Восемнадцатого года – мятежа, открывавшего развилку и к левому экстремизму, и к правому угарно-шовинистическому реваншизму? А реально ли было прикрыть либеральную Веймарскую республику – куда более устойчивую, чем на Руси, немецкую керенщину – от нацистского рывка к власти? Например, в рамках тактического союза коммунистов и социал-демократов? Ведь печальная вещь: сей рывок напрочь перечеркнул все ленинские мечты о скорой мировой революции. Он оказался тем более прискорбным для демократов и социалистов, что, в отличие от крестьянско-деревенской России, интеллигентско-городская Германия перешла к сверхконсервативной полутоталитарной системе не в условиях кровавой войны, а в мирный период, и не под давлением насильственного переворота, а благодаря конституционно-парламентской процедуре, когда 86-летний президент Пауль фон Гинденбург добровольно назначил канцлером (премьером) годившегося ему в сыновья 44-летнего партийного крикуна Адольфа Гитлера.

А Великая Отечественная война? Можно ли было остановить её на рубежах России, не впуская геринговские самолеты и гудериановские танки на нашу священную землю? А смогли бы мы выиграть, коли пришлось бы сдать Ленинград и Москву, а советскому правительству отъехать на Волгу, в Куйбышев, или – хуже! – в пределы британской Индии, о чем отец народов откровенно говорил Вячеславу Молотову в кремлевском кабинете летом 1942-го, на пике успешных немецких рейдов под Сталинградом? А что стряслось бы, если бы Сталин внезапно и странно не умер на Кунцевской даче в марте 1953-го? Кого бы еще повесили, а кого бы расстреляли? Как бы и куда бы все повернулось?

xfile.ru