В Кремль пройти тогда можно было без больших трудностей. Писатель специально это оговаривает: «Надо сказать, нигде нас не обыскивали». К сведению – это было спустя всего полгода после покушения на Ленина. (Текст выделен мной. – С. Д.). Посетители шли по запущенному зданию в комендантском крыле. Поднимались они по каменной, грязной, пахнувшей кошками лестнице на 3–й этаж. Приемная – жалкая, пустая, полутемная, с немытыми окнами и единственным хромым столом в углу. И секретарша оказалась невзрачная: бледнолицая, с блекло–голубыми глазами. Ждать было недолго – всего несколько минут. Некий, страшного вида охранник, в поношенной одежде, пропускал посетителей в кабинет. «Подобного рода внушительных мужчин можно было видеть раньше в качестве ночных швейцаров в самых подозрительных гостиницах Киева, Одессы или Варшавы».

Все это описание чисто внешнего неприятия новых господ Кремля, дополняется закономерным отталкиванием от Ленина: «Просторный и такой же мрачный и пустой, как и передняя, в темных обоях кабинет.

Три черных кожаных кресла и огромный стол, на котором соблюден чрезвычайный порядок. Из–за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что–то «облическое», что–то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например, медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав. На нем скромный темно–синий костюм, очень опрятный, но не щегольской: белый отложной мягкий воротничок, темный, узкий, длинный галстук. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по–видимому, замечательного равновесия во сне и аппетите.

Он указывает на кресло, просит садиться, спрашивает, в чем дело. Разговор наш очень краток. Я говорю, что мне известно, как ему дорого время, и поэтому не буду утруждать его чтением проспекта будущей газеты; он сам пробежит его на досуге и скажет свое мнение. Но Ленин все-таки наскоро перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой. Спрашивает – какой я фракции. «Никакой, начинаю дело по личному почину». «Так!» – говорит он и отодвигает листки. – Я увижусь с Каменевым и переговорю с ним». Все это занимает минуты три–четыре». Здесь Куприну повезло: в разговор вступил поэт, и писатель получил роль наблюдателя: «Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки не слишком монгольские: таких лиц очень много среди «русских американцев», расторопных выходцев из Любимовского уезда Ярославской губ. («Ярославский расторопный мужик» – литературный эпитет прошлого. – С. Д..). Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит на фотографических ракурсах...

Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно–красно рыж.

Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко–накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье! Разговаривая, он делает руками близко к лицу короткие тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее. От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков. Подыскивая сравнение к этому густо и ярко оранжевому цвету, я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото–красные глаза обезьяны лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец–то, я нашел цвет ленинских глаз». Разница оказывалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они – точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, из них точно выскакивают синие искры.

Голос у него приятный, слишком мужественный для маленького роста и с тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Реплики в разговоре всегда носят иронический, снисходительный, пренебрежительный оттенок – давняя привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах – все, что ты скажешь, я заранее знаю и легко опровергну, как здание, возведенное из песка ребенком. Но это только манера, за нею полнейшее спокойствие, равнодушие ко всякой личности.

Вот, кажется, и все. Самого главного, конечно, не скажешь: это всегда так же трудно, как описывать словами пейзаж, мелодию, запах. Я боялся, что мой поэт никогда не кончит говорить, и потому встал и откланялся. Поэту пришлось последовать моему примеру. Мрачный детина опять выпустил нас в щелочку. Тут я заметил, что у него через весь лоб, вплоть до конца правой скулы, идет косой багровый рубец, отчего нижнее веко правого глаза кажется вывороченным.

Я подумал: «Этот по одному знаку может, как волкодав, кинуться человеку на грудь и зубами перегрызть горло». Ночью, уже в постели, без огня, я опять обратился памятью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и... испугался. Мне показалось, что на мгновенье я как будто вошел в него, почувствовал себя им. В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все–таки людьми, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своём пути. И при том, подумайте! – камень в силу какого-то волшебства – мыслящий! Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая непобедимая мысль: падая – уничтожаю»^[70].

70 А. И. Куприн. «Ленин (моментальная фотография)» «Неман», Минск, 1988,№4,с.26–28.

Мне кажется, озлобленность у Куприна несколько преувеличена. Все это – горечь голодной безнадежной эмиграции, заставившей его в конце жизни «приползти» умирать к родному очагу. Не в укор, а для справки, Александр Иванович – потомок татарского рода, мог спокойно подойти к зеркалу и увидеть самого себя. Его внешность напоминала внешность Ленина, его монгольский разрез глаз, скуластость. Как хотите, а есть что–то общее в облике писателя и политика. Не отметил, также, писатель картавость Ульянова: это необъяснимо. Обычно все подчеркивают эту особенность речи. Что же касается описания запустения, грязи, бледных барышень и звероподобных охранников – нас это не должно отталкивать. Время Гражданской войны – не для создания идеальной канцелярии, даже для первого лица государства. Длинные ковровые коридоры, кабинеты, обставленные новейшей мебелью, обширные приемные и т.п. – все это было впереди, но вряд ли бы писатель Куприн получил так быстро доступ к «самодержцу».

Мне лично воспоминания Куприна кажутся даже слабыми с точки зрения писательского мастерства. Мастерство отказывает ему, потому, что Александр Иванович не откровенен: Ленин понравился Куприну, Но он поборол в себе это чувство, потому что рядом были расстрельные списки, цензура, голод, война, разруха.

Но если бы писатель покопался в своей памяти, то, конечно же, должен был вспомнить свои собственные предсказания. После «Поединка», принесшего мировую славу, Куприн на немецком языке опубликовал статью «Армия и революция в России» в 1906 году. Опубликовал в бесцензурной венской газете «Neue Freie Presse». (Антисионисты, бдите: это была газета, в которой работал Теодор Герцль и Макс Нордау!). О будущем своей родины Куприн пророчески писал: «Отвратительное невежество прикончит красоту и науку... И вчерашний раб, упившийся и покрытый кровью, будет плясать на этих развалинах при зареве горящих здании с куском человеческого мяса в руках...»^[71].

71 Русский перевод цитируется по журналу: "Неман", Минск, 1989, №5, с.73. Несколько слов по поводу неустроенности быта первого лица государства. Анатолий Мариенгоф в воспоминаниях с удивлением и восторгом дважды говорит о том, что Ленин собственноручно накачивал примус, подогревая себя обед. «Только в моем веке председатель Совета Народных комиссаров и вождь мировой революции накачивал примус, чтобы подогреть суп. ...Интересный был век!» /А. Б. Мариненгоф «Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», Л., Художественная л–ра, 1991, с.343, 347.

У Горького в описании Ленина широта мышления на порядок выше, чем у Куприна.

Таков рассказ, как бы мы сказали сейчас, об экологии. Ленин, говоря со своим идеологическим врагом А. А. Богдановым – Малиновском об утопическом романе: «Вот вы бы написали роман для рабочих на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, весь уголь, это была бы очень полезная книга, господин махист!»^[72].

72 М. Горький. Собр. Соч., М, Госиздат «Художественная литература», 1963, т. 18., с.262.

При этом надо учесть, что высокообразованный, мягкий человек Богданов был влюблен в Ленина. Тот же азартно играл в шахматы с Богдановым и, проигрывая, сердился, даже унывал по–детски. Но и эта детская обидчивость не нарушала целостной слитности его характера.

Горький отмечает удивительное знание вождем «человеков»: в 19–20 годах обостренное чувство будущности: безошибочно предсказывал эволюцию личности. Высказывался откровенно, люди обижались, но, к сожалению, скепсис оправдывался^[73], что произошло и по отношению к Сталину, как известно, так же «обидевшемуся» на пророка...

73 М. Горький. Собр. Соч., М, Госиздат «Художественная литература», 1963, т. 18., с.254.

Предвиденье войны и невозможность избежать ее. Речь идет о 1–й Мировой.

Немыслимые жертвы^[74].

74 М. Горький. Собр. соч., М., Госиздат «Художественная литература», 1963, т. 18, с.263. Предвиденье Мировой войны есть результат анализа создавшейся международной обстановке. Думаю, что Ленин обратил внимание на слова Ф. Энгельса писанные за 27 лет до начала бойни: «Для Пруссии–Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размаха, невиданной силы. От 8 до 10 миллионов солдат будут душить друг друга, и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, сжатое на протяжение 3–4 лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как все это кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен; всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса». (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. 1, с. 303–304). Гениальное предвиденье! И кажется компас Ленина на Мировую революцию и уверенность в этом росла, по мере осуществления пророчества...

«Чего ради сытые гонят голодных на бойню друг против друга? Можете вы назвать преступление более идиотическое и отвратительное...» и далее: «Но враги (пролетариата) – обессилят друг друга. Это тоже неизбежно».

У Горького есть описание внешности Ульянова: оно интересно тем, что портрет пишет литературный классик: – «А этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукой сократовский лоб, дергая другою мою руку, ласково поблескивая удивительно живыми глазами...»^[75].

75 М. Горький Собр. Соч., М, Госиздат Художественная литература, 1963, т. 18., с.254.

Для контраста укажем на Ивана Бунина, который никогда лично не встречался с Лениным и Троцким. Для него Ленин – чудовище, животное, врожденный преступник почти по Чезаре Ломброзо. «Бог шельму метит. Еще в древности была всеобщая ненависть к рыжим и скуластым... А современная уголовная антропология установила: у громадного количества так называемых «прирожденных преступников» – бледные лица, большие скулы, грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие глаза. Как не вспомнить после этого Ленина и тысячи прочих?»^[76].

76 М. А. Бунин «Окаянные дни». Издательство «Заря», Лондон, Канада, 1971, с.171–172.

Бунин собирает всевозможные сплетни о Ленине, отнюдь не украшающие вождя. Единственный раз он беседовал с человеком, который знал обоих лидеров Октября – с писателем Л. Н. Тихоновым (1880–1956) из окружения М. Горького: «Возвращались с Тихоновым. Он дорогой много, много рассказывал о большевистских главарях, как человек очень близкий им: Ленин и Троцкий решили держать Россию в накаленном состоянии и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Их принадлежность к немецкому штабу? Нет, это вздор, они фанатики, верят в мировой пожар»^[77].

77 М. А. Бунин «Окаянные дни». Издательство «Заря», Лондон, Канада, 1971, с.41–42.

И это, кажется, самое объективное, что вышло из под пера великого писателя...

Стоит сказать несколько слов о «немецких деньгах». О них написаны тонны бумаги, но ясных доказательств до сих пор не обнародовано. Мне кажется, искать подписи Ленина под получением миллионов марок бессмысленно. Хочу указать на некоторые моменты, часто забываемых в пылу полемики. Немецкая социал–демократия, как «богатая тетушка» передавала большие деньги на рабочее движение и была даже держателем «спорных средств» из–за конфликта между большевиками и меньшевиками. Парвус еще до войны занимался подозрительной финансовой деятельностью, в частности «работая» с Горьким, будучи его импресарио – часть средств шла в партийную кассу. Это же делали и многие другие «спонсоры» русской революции: Савва Морозов, Леонид Андреев, Максим Горький, Николай Гарин–Михайловский, племянник Морозовых московский фабрикант Н. Шмит и многие другие. Некоторые давали анонимно и немалые средства.

Это субсидирование революции началось давно. Так Михаил Бакунин лишь благодаря богатейшим чаеторговцам и золотоискателям Сабашниковым сумел бежать из Восточной Сибири в Японию^[78].

78 см.: «Бегство Бакунина» в книге М. В. Сабашников «Воспоминания», М., «Книга», 1988, с. 44–47.

Во времена народовольцев средства поступали из самых разнообразных источников, в том числе и из рук первейших чиновников империи. Об этом рассказывает С. М. Степняк–Кравчинский: десятки тысяч рублей, идущих на террор, вроде 30–40 тысяч ушедших на знаменитый подкоп, вносились от высшей аристократии до именитейшего дворянства. Причина ясна – ненависть к существующему строю. Террористы могли действовать лишь в сочувствующем обществе. Этим благодетелям несть числа. Жертвовали средства и некоторые частные лица, жившие за рубежом, возможно, из США. И считать их всех заведомыми негодяями – абсолютно бессмысленно. Например, старинный знакомец с 1890 года Владимира Ульянова – А. И. Ерамасов, предприниматель из Сызрани. Спустя 15 лет обратился к нему уже Ленин из Женевы с просьбой, организовать помощь для издания большевистской газеты. И писал ему он дважды и тот не отказывал.

Было что–то в молодом Ульянове, что навсегда оставило след в биографии Ерамасова. Среди этих «покровителей» большевиков, интересен писатель Н. А. Гарин–Михайловский (1852–1906), отец 11(!) детей. Неужели он желал им «социалистического» будущего, которое мы пережили? Будущее, слава Богу, скрыто от нас непроницаемой завесой. И это важно!

Считать Парвуса злым гением России и «кукловодом» Ленина – дикая нелепица, с большим запахом юдофобии. Последней атаке на Парвуса, давший толчок антисемитской волне, служил нечитабельный роман Александра Солженицына.

Поступление средств шло также из экспроприации. Наиболее громкое дело в Тифлисе осуществил Сталин и Камо. Были и другие налеты на банки, почты и т.п. Впрочем, следует подчеркнуть, что эти дела носили скорее показной характер, чем приносили реальную пользу. Например, «тифлиские» деньги были в крупных купюрах.

При обмене в западных банках людей арестовывали по наводке русской полиции, приславшей номера ворованных купюр. И большую часть «экса» пришлось сжечь. Это известно, а я просто повторяю все то, что стало расхожей истиной. Идея переезда из Швейцарии через Германию поначалу высказал Мартов. Ленин метался подобно птице в клетке, по выражению Троцкого, в нейтральной стране, и придумывал способ вырваться из плена. Ему приходила в голову нелепая мысль: со шведским паспортом, притворившись глухонемым переехать через Германию.

Ленин ехал через Германию без одобрения Петроградского совета, что вызвало резкую реакцию швейцарских социалистов. Ромен Роллан, так же не советовал это делать, и в знак протеста не принял приглашение явиться на вокзал провожать русских^[79].

79 см. Георг фон Раух, Густав Хильгер. «Ленин. Сталин», М., 1998, с.82–83.

Впоследствии был создан миф, что единственной группой людей, проехавшей через Германию, были Ленин и его спутники. Абсолютная ложь! Во время Первой Мировой войны действовала постоянная железнодорожная пассажирская линия из Швейцарии в Копенгаген и далее в Стокгольм. Естественно, это пассажирское сообщение шло и в обратном направлении.

Этим способом пользовались сотни и тысячи людей, застрявших в нейтральной стране, равно и как представители бизнеса и дипломаты нейтральных стран. «Пломбированный вагон» – эта идиома, объясняющая шпиономанию воюющих стран: окна были забиты досками, выйти из вагона на промежуточной станции невозможно: не дай Бог будет сфотографирован секретный объект... Для справки: один из лидеров большевиков Н. И. Бухарин, был интернирован в Австрии, как русский шпион, а Лев Троцкий прибыл в Россию с приключениями из США, но, кажется, никто не говорил, что он американский шпион... (По крайней мере, в то время).

Во время I Мировой войны противоборствующие страны ставили своей целью свержение режимов друг друга. Для Германии был политический интерес предоставить социалистам приехать в Россию для ее ослабления. Война – далеко не благородное дело. Не подлежит сомнению, что существуют в политике дела, к которым военные относятся подозрительно, в том числе и устраивание революций и восстаний в тылу врага.

Уже после войны выяснилось, что сам Людендорф долго колебался при принятии решения отправлять ли Ленина в Россию.

Но, увы, это норма военного времени. Все забывают, что немцы подняли восстание в Ирландии в 1916 году, поддерживая сепаратистскую партию «шин фей», вонзая нож в спину Великобритании, которая с трудом подавила восстание. Германия посылала суда с оружием в Ирландию. Один из кораблей был потоплен, и водолазы извлекли ружья... российского образца. Оказывается, это было трофейное оружие^[80].

80 см. подробнее: Ричард Роуан. «Окутанный туманом», М., 1993, с.319–320. На территории Российской империи в Финляндии действовали немецкие агенты, рекрутируя финнов в особый батальон. Их переправляли, вероятно, через нейтральную Швецию. Личный приказ кайзера по созданию финской сепаративной единицы последовал 9 августа 1915 года. Через девять месяцев на русском фронте действовала воинская часть численностью в две тысячи человек. (См.: Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», М, Смоленск 2000, с. 148)

Мало кто знает, но деньги и тогда поступали из США на поддержку ирландского движения, что само по себе было предательством по отношению к новой родине. Вооруженное восстание происходило в виде «маленькой октябрьской революции»: в Дублине были захвачены главный почтамт, телеграф» вокзалы, некоторые административные здания и т.д. Восстание с трудом и большими кровавыми потерями было подавлено. Большинство лидеров расстреляно. Но в апреле 1918 года, в самый критический момент боев на континенте, после выхода России из войны, «шин фей» провела всеобщую забастовку и сорвала мобилизацию в английскую армию. В конце 1918 года лидеры «шин фей» провозгласили независимость Ирландии. Наконец, уже в 1921 году Ирландия, кроме Ольстера, получила статус доминиона. Но и этого мало: подобно России, в стране началась гражданская война между соглашателями и республиканцами. Война шла почти 2 года. Считать ли лидеров Ирландии, вроде Джеймса Конноли, Патрика Пирса или де Валеры немецкими агентами – судить читателям. Небольшое добавление: деньги для ирландцев от немцев поступали задолго до начала войны. Еще в 1913 году на эти средства были созданы вооруженные подпольные ячейки. Несколько смешно, но немецкие агенты поддерживали движение «Суфражисток» – феминисток того времени: для ослабления врага надо пользоваться любыми приемами... Кроме того, в самой Англии были влиятельные левые силы, занимающие пацифистские позиции, требующие прекращения мировой бойни. Наиболее видным среди них был Джеймс Рамсей Макдональд (1866–1937), лидер в то время Независимой рабочей партии, стоявшей на левом крыле английского рабочего движения и одной из крупнейших фигур II Интернационала, к которому примыкала и РСДРП. (См. подробнее о Р. Макдональде в книге И. М. Майского «Воспоминания Советского посла», М., «Наука», 1964, кн.1, с.416–419, и кн. 2., М., «Наука», 1964, с.55). Нелишне добавить, что противник войны Макдональд в 1924 году и в 1929–1935 годах возглавлял британское правительство, а в 1924 году установил дипломатические отношения с СССР.

Немцы создали разветвленную сеть шпионажа в США под руководством фон Паппена. Они денежно поддерживали сторонников «нейтрализма» в Америке, так называемых «изоляционистов», пытались спровоцировать мексиканцев на войну с США за возвращение Техаса, Аризоны, Нью–Мексико, Флориды и других территорий.

Британские дешифровальщики сообщили миру, что Германия фактически предложила Мексике военный союз. В 1916 году американцы вынуждены были провести военную операцию против южного соседа, и будущий герой Мировой войны генерал Першинг заключил 15 марта 1916 года выгодный договор, освободивший руки американцев для войны в Европе. Не надо говорить, что фон Паппена за шпионаж и подрывную деятельность выслали из страны. Но дело свое он сделал: максимально затормозил вхождение США в войну на стороне Антанты. Среди его «подвигов» и финансирование ирландских агитаторов для устройства забастовок на оружейных заводах и в доках главнейших портов США на Атлантическом побережье. Не все предприятия немцев удавались, но они тратили средства для поддержания всевозможных оппозиционных групп и движений не скупясь. Германцы, «проклятые гунны», «заклятые враги славянства» создавали польские легионы Пилсудского (в Австрии). Немцы поддерживали «самостийность» Украины гетмана Скоропадского. Немцы поддерживали сепаратистов Русской Финляндии, Латвии, Эстонии, Белоруссии, австрийцы – Семена Петлюру, турки подстрекали мусульман России, и им удалось поднять восстание в Туркестане в 1916 году, с трудом подавленное и т. д. и т. п. Через германскую социал–демократию проводилась пацифистская компания за скорейший мир, естественно выгодный Центристским странам.

На подкуп прессы уходили миллионные деньги. Добились успеха немцы и во Франции. Так, депутат Жозеф Кайо, бывший премьер–министром в 1911–1912 годах, занимавший во время войны пост казначея армии, искал компромисса с Германией. Во время заграничных поездок он неоднократно встречался с германскими агентами и представителями правительства. Его друг Боло-паша был арестован и уличен в получении значительных средств для подкупа французской печати. По аналогичному обвинению был арестован и другой друг Кайо – Альмерейдо. Раздавались голоса, что сам Кайо – изменник. В декабре 1917 года его лишили депутатской неприкосновенности, в январе 1918 года арестовали. Однако, судили его лишь после окончания войны в 1920 году и он отделался «всего–навсего» тремя годами тюрьмы, пяти годами запрещения жить в Париже и лишением гражданских прав на десять лет. Будет справедливо досказать судьбу Жозефа Кайо: в 1924 году он был амнистирован, а в 1925 году «изменник» занял пост министра финансов! Вопросы войны и мира чрезвычайно сложные.

Поиск компромиссов дорого обходится людям, не страдающим комплексом квасного патриотизма. Думаю, что Кайо понимал ловушку Версаля: мирный договор содержал зерна будущей войны. (Кайо был последовательным миротворцем. Он спас Европу от войны во время марокканского кризиса в 1911 году. Стоял за соглашение с Германией в Мюнхене, но наотрез отказался участвовать в коллаборационистском правительстве Виши. Забавно, но имя Кайо появляется в переписке В. И. Ленина с Инессой Арманд в связи со скандалом – убийством редактора "Фигаро" женой Кайо, отомстившей прессе за вторжение в личную жизнь.)

Антанта не оставалась в долгу. Она подстрекала славян Габсбургской империи на отделение, и Россия создавала чехословацкий легион. Один солидный источник сообщил, что за десятилетия предшествующие Мировой войне русские агенты «наводнили» Австро–Венгрию, Сербию, Черногорию, Болгарию, Грецию, Турцию. Русские неоднократно поднимали греков и славян на борьбу с Оттоманской империей, поставляя неограниченное количество средств и оружия^[81].

81 А. Дебидур «Дипломатическая история Европы», М., 1947, т. II. с.305–307.

По мнению многих ученых, специалистов по Первой Мировой войне (например, проф. Николай Павлович Полетика), русская агентура создала сербскую террористическую организацию «Черная рука», как раз вложившую оружие в руку Гаврилы Принципа, убившего наследника Габсбургского престола, что стало формальным поводом Мировой бойни. Франция создавала в свою очередь польские легионы Дмовского, а также и чешские; русские подстрекали армян, ассирийцев и других христиан Турецкой империи к мятежу, что привело к армянской резне 1915 года – потрясающий цинизм. Англичане поднимали арабов той же самой империи к восстанию, вкладывая громадные средства на князьков пустыни (будущий иракский король Фейсал, его отец Хусейн, князь Геджаса и многие другие), что принесло в конце–концов плоды и новые несчастья человечеству: созданию конгломерата средневековых арабских государств. А ведь надо помнить, что это была империя, во главе которой стоял халиф «верный слуга городов Мекки, Медины и Иерусалима». Это было «предательством» со стороны арабов–мусульман своему владыке...

Итальянцы, «предавшие» Тройственный союз, подстрекали население Трентины к воссоединению. Антанта на подкуп политических деятелей Италии, Румынии, Греции, Болгарии (неудачно) потратились немало... И громадные деньги шли на поддержку политических деятелей, ратующих за продолжение войны, в том числе и в России. На все эти предприятия шли астрономические суммы, несравнимые с пресловутыми миллионами Ленина. (В германском МИДе А. Ф. Керенского охарактеризовали, как «молодого и энергичного человека, настоящего русского по убеждениям, который желает блага своей стране и не скупится на английское золото..». – см.: Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», Смоленск, 2000, с.332.).

Общий долг России Англии составлял 600 миллионов фунтов стерлингов! Распространено было мнение, что России надо выдержать еще год, ибо перевес Антанты с вступлением США в войну стал бы очевиден. Но этого года у России не было.

18 декабря 1914 года, то есть спустя пять месяцев после начала войны, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич уведомил союзников, что военные запасы русской армии истощились, и что отныне она должна перейти к обороне; самое большое, на что она могла рассчитывать – это продержаться собственными силами, пока Англия и Франция каким–то образом выиграют войну.

Фронт развалился и не мог сдерживать немцев, хотя даже после всех потерь численный перевес был на стороне России. Страна сгнила – ничто не могло ее спасти. Это легенда о Ленине, вонзившем нож в спину своей родины, стала расхожим местом. Но Ленин с полным основанием мог сказать, понятно в других категориях, чем Наполеон, что и он поднял корону, валявшуюся в дерьме на свалке истории, и очистил ее от грязи. «А власть есть власть – организованное принуждение в интересах целого. Готовность служить целому была большая, но способность принуждения отсутствовала, и власть валялась без присмотра, без хозяина, никем не ощущаемая, пока не пришли добрые молодцы и не подобрали ея»^[82].

82 С. Познер. «Дела и дни Петрограда. 1917–1921. Воспоминания – Размышления», Берлин, 1923, с. 18.

Русский дипломат в июне 1916 года был вызван из Испании в Россию. Увиденное его потрясло. Разруха и беспорядки дошли до крайних пределов. В воздухе чувствовалось приближение революции. На обратном пути он остановился в Лондоне. Вот что посланник сообщает в мемуарах: «Там в это время, по–видимому, уже мало рассчитывали на русскую помощь, постепенно привыкая к мысли о возможном нашем выходе из рядов союзников. Приведу маленькую, но характерную подробность. Во всех больших лондонских кинематографах в это время показывались военно–патриотические фильмы. После них на экране появлялись портреты глав союзных государств. Это сопровождалось исполнением соответствующих национальных гимнов. Портрета Николая II при этом уже не было, и русский флаг среди союзных флагов, украшавших сцену, в большинстве случаев отсутствовал. Создавалось впечатление, что англичане примирились с нашим выходом из рядов союзников. Это, вероятно, при создавшихся в России условиях считалось в Англии естественным»^[83].

83 Ю. Я. Соловьев. «Воспоминания дипломата. 1893–1922», М., 1959, с.284–285.

Антанта делала героические усилия, чтобы удержать Россию воюющей стороной. Миллионы франков, фунтов стерлингов, долларов шли на поддержку военного потенциала. Так один лишь банкирский дом Морганов дал царскому правительству двенадцать миллионов долларов взаймы! Сумма умопомрачительная по тому времени^[84].

84 Андре Тардье. «Мир», М., 1943, примечание на стр.423.

И, наконец, миф о «ноже в спину» использовали немецкие реваншисты в своих послевоенных писаниях. В свою очередь, немецким генералам было совершенно очевидно, что Германия войну проиграет задолго до лета 1918 года. Людендорф требовал немедленного перемирия, ибо армия не сможет сдержать наступление союзников. Но уже после войны много говорилось, что если бы не ноябрьская революция, то войну можно было выиграть. Этим и питался будущий нацизм. Что же касается Ленина, то еще до Брестских переговоров, а тем паче после них, по его приказу переводились средства на пробуждение революции в Германии. Он очень надеялся, что революция произойдет весной 1918 года, и тогда выполнять условия мирного договора было бы не к чему.

Основания к этому были: восстания моряков в 1917 году и забастовки миллиона рабочих в январе 1918 года в Германии. К лету 1918 года началась агония Германии и ее союзников. В конечном итоге так и произошло:

«Помню квадратные спины и плечи
Грузных немецких солдат.
Год... и в Германии русское вече:
Красные флаги кипят».
Максимилиан Волошин. 28 мая 1919 Коктебель.

Граф В. П. Зубов в своих воспоминаниях писал, что Ленин рассчитывал, что ему никогда не придется исполнять условий мирного договора, так как он предвидел поражение Германии на Западном фронте и не ошибся^[85].

85 Граф В. П. Зубов. «Страдные годы России. Воспоминания о Революции [1917–1925]», Munchen, 1968, с.75. Реальная «добыча» немцев по Бресту была не столь велика. Было получено из Украины 9132 вагона хлеба (по 200 центнеров на вагон), из коих на долю Германии пришлось 7/11 добычи – 75 миллионов фунтов хлеба на 67 миллионов человек, т.е. около фунта на человека с небольшим – вот и все, что получила Германия от своих побед и «достославного» мира в Бресте. Повторимся: не ежедневно по фунту хлеба, а один фунт во все время войны. Кроме того, было угнано 56 тысяч лошадей и 5(!?) тысяч голов скота. Не густо. И все это было оплачено пребыванием на востоке 20 дивизий: 17 пехотных и 3–х кавалерийских. Они бы пригодились на Западном фронте. Что же касается русского и румынского золота (добытого по Бухарестскому миру), то он был весь выдан Антанте! Учитывая долги России – это тоже немного. Все эти сведенья приводит историк с мировым именем, ссылаясь на комиссию рейхстага и на немецкие издания 20–х годов. (Е. В. Тарле «Война в эпоху империализма», Сочинения, т. V, с.38). Политические потери Германии от заключения «похабного» Брестского мира, равно как и от Бухарестского, привело к тому, что Америка энергично стала участвовать в войне, посылая ежемесячно по 330 тысяч человек в Европу, тысячи стволов орудий, тысячи самолетов и сотни танков. Вудро Вильсон, ссылаясь на верх несправедливости и бесчеловечность немцев, заключивших кабальные договора с побежденными странами, требовал полной капитуляции «Серединных» держав, что и произошло спустя полгода.

А один из московских обывателей в августе 1918 года записал в своем дневнике: «Неужто военному могуществу Германии и славе Вильгельма и Гинденбурга подходит конец?

И если так, то, действительно, социализм набирает силу, и наш Ленин поднимается на пьедестал мирового значения, как действительный и гениальный проводник идей, долженствующих всю земную жизнь переработать совершенно заново»^[86].

86 Н. П. Окунев. «Дневник москвича 1917– 1920», М., 1997, Серия редкая книга, т. I с.215.

Катастрофа на Западном фронте стала ясна германскому Генштабу значительно раньше лета 1918 года, в связи с постоянно увеличивающимся количеством союзных американских войск. Итог – протокол совещания в главной ставке 14 августа 1918, когда статс–секретарь иностранных дел в присутствии кайзера, Гинденбурга, Людендорфа и других «высоких особ» из окружения Вильгельма II, констатировал следующее: «Начальник штаба действующей армии (П. Гинденбург) охарактеризовал военную ситуацию таким образом, что мы не можем больше надеяться сломить боевую волю наших врагов с помощью военных действий...»^[87].

87 Адам Вильгельм. «Трудное решение», М., 1967, с.403.

Между прочим, совсем мало известно, что 17 декабря 1917 года норвежские социал–демократы предложили норвежскому комитету, ведающему ежегодным присуждением Нобелевской премии мира, выставить в качестве кандидатов... Ленина и Троцкого!^[88] 

88 Лорд Берти. «За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже 1914–1919», М–Л., 1927, с.164.

Им было отказано по формальному признаку: опоздание с подачей документов.

В историческом аспекте так все уже было. Будущий царь Давид воевал на стороне филистимлян против своего законного государя и тестя царя Саула; Сид Камиеадор чаще воевал с христианами, чем с сарацинами; святой Александр Невский был послушным орудием Батыя и безжалостно подавлял восстания своих же русичей; отец будущего основателя династии Романовых – был в стане Лжедмитрия II и из рук его получил патриаршество и т. д. и т. п. Также Антанта обладала несравненно большими финансовыми возможностями, чем серединные державы. Англия и Франция, а затем США давали не только обещания, но и многомиллионные деньги, для стимуляции России продолжать войну. Все было напрасно. И не немецкие деньги совершили Февраль, не они совершили Октябрь.

Слово Леониду Андрееву, предсказавшему будущее своей Родины. Это не аморфные и общие фразы Ф. Достоевского с непроизнесенной, но подразумеваемой фразой «Жиды погубят Россию» – это мощный поток интуиции и знания русской истории.

Это великий Леонид Андреев лично знакомый с современным Мефистофелем («Анатэма») и Сатаной («Дневник Сатаны»). Статья Леонида Николаевича была опубликована в газете «Русская воля» от 15 сентября 1917 года, более чем за месяц до «Великого Октября». Видящий да увидит; слышащий – да услышит!

leninism.su

Упоминания о том, что Ленин любил игру в шахматы, оставили меньшевики Николай Валентинов 

Николай Владиславович Вольский (Псевдоним Н. Валентинов) (Моршанск, 1879 — Ле-Плесси-Робинсон, Франция, 1964) — русский публицист, философ, экономист.

и Дмитрий Сверчков, 

Дмитрий Фёдорович Сверчков (1882—1938) — деятель российского социал-демократического движения, драматург, прозаик и сценарист.

достаточно подробный рассказ — активный участник «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» Василий Старков.

«Союз борьбы за освобождение рабочего класса» — политическая организация социал-демократического направления. Создана В. И. Ульяновым в конце 1895 года. Руководила революционным и стачечным движением в Петербурге, распространением нелегальной литературы.

На фото: члены петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Слева направо (стоят): А. Л. Малченко, П. К. Запорожец, А. А. Ванеев, слева направо (сидят): В. В. Старков, Г. М. Кржижановский, В. И. Ульянов, Ю. О. Мартов. Санкт-Петербург, 1897 год.

СТАРКОВ ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1869—1925) — в революционном движении участвовал с 1890-х гг., входил в марксистский кружок студентов-технологов, в котором принимали участие В. И. Ленин, Г. М. Кржижановский, А. А. Ванеев, М. А. Сильвин и др. В 1895 г. вошел в руководящий центр петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В декабре 1895 г. был арестован и в 1897 г. выслан в Восточную Сибирь на 3 года. По окончании ссылки работал механиком на заводе, заведующим электростанцией в Баку, поддерживал связь с местными социал-демократическими организациями. В годы реакции от партийной работы отошел. После Октябрьской социалистической революции работал в Наркомвнешторге, был заместителем торгпреда СССР в Германии.

Из моих воспоминаний о В. И. Ленине (Ульянове)

Я до сих пор отлично помню первую мою встречу с Владимиром Ильичем. Он появился в Петербурге (в 1893 г.) тогда, когда мы сравнительно еще маленькой группой начали работу по пропаганде среди питерских рабочих и в интеллигентских кругах. На меня и на всех моих товарищей по работе Владимир Ильич с самого начала произвел глубочайшее впечатление. Во-первых, я должен сказать, что все мы, несмотря на юный возраст, были большими книжниками в смысле теоретической научно-литературной подготовки. К этому вынуждали нас условия нашей работы. Нам, юнцам, адептам нового общественно-революционного течения, приходилось при нашей работе, при борьбе за сферу влияния сталкиваться с корифеями русской общественной мысли, обладающими большим научным багажом. Это вынуждало и нас в свою очередь быть хорошо подкованными. И тем не менее Владимир Ильич поразил нас всех, хотя он был таким же юнцом, как и все мы, тем литературным и научным багажом, которым он располагал. Особенно резко проявилось это при наших дискуссиях с Струве, Потресовым и инженером Классоном. Указанные лица вскоре после появления в наших рядах Владимира Ильича образовали группу «легальных марксистов», которая изъявила готовность попробовать договориться с нами о совместной легальной литературной деятельности. Струве, выпустивший к этому времени уже свою первую книгу и выступавший не раз на публичных собраниях и диспутах в качестве марксиста, пользовался уже довольно большой известностью как широко и всесторонне образованный марксист. От нашей группы на диспут с группой «легальных марксистов» были намечены Владимир Ильич, я и умерший, если мне память не изменяет, в 1910 году С. И. Радченко. Диспут длился несколько дней, и хотя он кончился соглашением о совместном издательстве (один сборник был выпущен), но в прениях выяснилось такое глубокое расхождение во взглядах, что если бы даже это дело не было насильственно приостановлено нашим арестом и ссылкой в Сибирь, то все равно на длительное существование этого начинания рассчитывать было бы нельзя. Расхождение касалось главным образом методов работы. Мы настаивали на необходимости и неизбежности борьбы чисто революционными методами, отводя подчиненную роль легальной литературной работе. Наши противники, наоборот, старались доказать нам, что революционная работа при данных условиях является не только невозможной, но и вредной впредь до основательной обработки общественного мнения путем легальной литературы. Споры доходили до самых глубин исторических и экономических проблем и в конечном счете велись почти исключительно между Струве и Владимиром Ильичем, причем, полагаю, Струве был не меньше нас поражен глубиной и всесторонностью познаний Владимира Ильича в этой области. А между тем Владимиру Ильичу в это время было всего 22—23 года. Затем при этих диспутах Владимир Ильич поразил нас всех, в том числе и Струве, своей поразительной трудоспособностью. Бывало не раз так, что Струве оперировал при спорах каким-либо литературным материалом (обычно иностранным), не известным Владимиру Ильичу. В таких случаях Владимир Ильич забирал тома материалов у Струве или находил их в публичной библиотеке и на следующее заседание, всего лишь через один или два дня, являлся во всеоружии, вполне владея этим материалом и давая нам блестящий и глубокий анализ его. Думаю, что и Струве, и Потресов до сих пор не забыли этих диспутов.

Затем не меньше, чем теоретической подготовленностью, Владимир Ильич поразил нас также практической зрелостью и, я бы сказал, трезвостью мысли. Это последнее свойство его ума особенно резко подчеркивается его принципиальной прямолинейностью и неуступчивостью, доходящими до «твердокаменности», как со временем стали говорить. Будучи очень твердым в установлении общей принципиальной линии, он был сравнительно очень эластичным в вопросах повседневной тактики, не проявляя в таких случаях излишнего ригоризма...

И наконец, Владимир Ильич поражал революционным пылом и даже некоторым задором, а также беззаветной преданностью делу революции. Если вообще про задор социал-демократов того времени ходило немало разговоров и публика охотно читала стихотворение, в котором после описания растерянности представителей других течений было сказано: «Юные же марксисты, задирая нос, заявили гордо, что решен вопрос», то все это в значительно большей степени можно было бы отнести к Владимиру Ильичу, чем к любому из нас. Пыл и задор, с которыми Владимир Ильич пускался в бой со сторонниками противных течений, были неиссякаемы. Я помню один случай, когда мы с Владимиром Ильичем в бытность нашу зимой 1893/94 года в Москве попали на одно большое нелегальное собрание с огромным преобладанием на нем народовольцев и народников. Надо заметить, что Москва в то время вообще значительно отставала от Питера в развитии социал-демократического умонастроения. Там продолжали еще главенствовать народовольцы и народники. Владимира Ильича, в частности, там совершенно еще не знали. После того как народники и народовольцы (в том числе, помнится, и Чернов) наговорили кучу красивых фраз о социализме, внезапно выступил с присущей ему скромностью Владимир Ильич и начал с того, что здесь много говорят о социализме, но, прежде чем говорить о социализме, надо сначала условиться, что следует понимать под ним, а дальше — и пошел, и пошел. Я со своего места наблюдал, какое впечатление его речь производит на слушателей, и видел, что они совершенно опешили и долго не могли прийти в себя. На другой день те мои знакомые, через которых нам удалось попасть на это собрание, говорили мне, что такой страстности и внутренней стойкости и убежденности им не только не приходилось видеть, но они и не представляли себе возможным ничего подобного. Наряду с этим они должны были отметить, что и такой стальной логики им также не приходилось встречать. Этим замечанием они подчеркнули еще одно разительное свойство: Владимир Ильич никогда не терял логической нити своих рассуждений и всегда полностью владел собой. Недаром Владимир Ильич был хорошим шахматным игроком. При дальнейшей своей работе в гораздо более крупном мировом масштабе Владимир Ильич не только не потерял этих свойств своей натуры, но, наоборот, развил и проявил их до чрезвычайности.

Этого человека, непрерывно горящего пламенем революции и непрерывно переваривающего в своем мозгу все, что может иметь хотя бы косвенное отношение к поставленной им себе цели, я видел и на маленьких пропагандистских рабочих собраниях, и в рабочих кружках. Надо было видеть, с каким огромным терпением и чуткостью к уровню понимания слушателей он развивал им теорию Маркса о стоимости и об основах буржуазного строя. И, надо сказать, рабочие платили ему за это данью огромного уважения и любви.

Помимо самого тесного контакта в течение трех лет совместной работы мне пришлось пробыть с Владимиром Ильичем в тюрьме (предварилке) 1 год 2 месяца, большую часть которых мы провели в соседних камерах и все время перестукивались и сносились записками (ухитрялись даже играть в шахматы), а затем 3 года пробыли вместе в Сибири (в 40—50 верстах друг от друга) и часто виделись там. Но если бы начать говорить обо всем этом, то можно было бы написать целые тома. В этом человеке все до такой степени было оригинально и значительно, что если уже писать о нем подробно, то надо было бы описывать по порядку всю его жизнь.

Я полагаю, что я не сообщил ничего особенно нового к тому образу Владимира Ильича, который сложился на основании фактов последнего времени. Но необходимо на один момент вернуться к тому, что я говорил вначале, и поставить фигуру Владимира Ильича на тот серый фон, который там изображен: фигура получается до последней степени яркая, и уж одного этого для нас, соработников Владимира Ильича, было в свое время достаточно, чтобы быть убежденным в правоте и перспективности нашего дела. Я виделся с Владимиром Ильичем несколько раз в 1920 году после длительного перерыва (предпоследний раз я виделся с ним в Женеве в 1907 году). При этих свиданиях меня поражало, до какой степени он мало изменился сравнительно с тем, каким я видел его в 90-х годах. При этом мне всегда приходила мысль, что только теперешние события создают надлежащий фон для этой колоссальной фигуры, и в то же время невольно мысленно эту фигуру, оставшуюся, в сущности, нисколько не изменившейся за истекшие тридцать лет, я ставил на фон серой действительности конца 80-х и начала 90-х годов. В моих глазах фигура от этого нисколько не теряла, а, наоборот, выигрывала. И мне приходили в голову слова одного из персонажей, если не ошибаюсь, Островского: «Но какой, однако, с божьей помощью, поворот!..».

Красная новь. 1925. № 8. С. 109—113

leninism.su

(Продолжение следует)