Республика Руанда

Т. Кейхилл

Царственные особы, живущие в «Саду», были по крайней мере вдвое сильнее. Во всяком случае, стоило разгневать их, и от меня осталось бы мокрое место. Впрочем, я был гость, возможно, не очень желанный, но терпимый, поскольку соблюдал установленные правила: вел себя тихо, не мозолил глаза и вообще знал свое место. В последний день моего пребывания в «Саду», когда я случайно наткнулся на семью аборигенов, ее глава и патриарх Ндуме лишь тяжело вздохнул, как бы говоря: «Опять ты?». Нет, он не нахмурился сердито, только слегка сдвинул брови да поджал губы. И все-таки резкая морщина, прорезавшая лоб, придала его лицу свирепое выражение. Правда, я уже знал, что это всего лишь признак некоторого раздражения, смягченного любопытством.

Поэтому, согнувшись в три погибели, я немного продвинулся вперед. Лицо Ндуме прояснилось. Теперь можно было коротким ворчанием, как это принято среди его сородичей, вежливо поприветствовать патриарха. Кажется, все сделано правильно, поскольку тут же раздалось басовитое ворчание — Ндуме удостоил меня ответным приветствием. Некоторое время никто из нас не двигался. Потом он сел, а я лег в мягкую густую траву. Легкий ветерок с гор приятно освежал наши лица. Пялиться друг на друга считается у аборигенов бестактным, поэтому мы оба старательно отводили глаза в сторону. Когда я украдкой посмотрел на патриарха, он сидел в классической позе мыслителя: опершись правой рукой о колено и поддерживая ладонью тяжелый подбородок. Очевидно, им овладело задумчивое настроение. Я улыбнулся, следя за тем, чтобы ненароком не показать зубы,— это считается здесь оскорбительной дерзостью. Ндуме улыбнулся в ответ, вежливо поворчал и встал на четвереньки. Затем приблизился ко мне, по-прежнему устремив взгляд куда-то в заросли, как и подобает хорошо воспитанной особе. Приятное впечатление от его безукоризненных манер несколько нарушали лишь отчетливо проступавшие под блестящей черной шерстью бицепсы размером с хорошую дыню.

От Ндуме исходил резкий кисловато-сладкий мускусный запах. Вытянув руку, он мог бы коснуться меня. Вместо этого мой визави слегка склонил голову набок, как делает человек, пытающийся разгадать какую-то хитрую загадку. «Сад» стало заволакивать туманом, и мы, человек и горилла, теперь уже не стесняясь, в упор разглядывали друг друга сквозь волнующуюся кисею. Из-под тяжелых выдающихся надбровий на меня смотрели внимательные коричневые глаза. Смотрели так, что я почувствовал себя вне реальности и времени, словно между нами невесомо струился не туман, а тысячелетия.

Все это происходило в национальном парке Руанды, который называется «Сад», видимо, по аналогии с «садом Эдема», и занимает 40 квадратных миль на склонах вулканической горной цепи Вирунга. Здешние леса — последнее прибежище Ндуме, Мрити, Мтото, Брута, Пикассо и их сородичей, горных горилл, которых осталось на всем земном шаре не более двухсот. Я приехал в эту крошечную центральноафриканскую страну, запасшись соответствующим альпинистским снаряжением, поскольку высота Вирунги достигает 15 тысяч футов. Однако оказалось, что гориллы обитают на пять тысяч футов ниже и поэтому вся моя амуниция ни к чему. Зато я недоучел другое: хотя «Сад» находится неподалеку от экватора, на высоте 10 тысяч футов, в нем и холодно и мокро. Про частые ливни мало сказать: «Льет, как из ведра», точнее будет: «Поливает, как из пожарного брандспойта».

Поэтому распорядок дня у горилл строится так, чтобы ухватить максимум солнца. Часов тринадцать они проводят в своих гнездах — огромных люльках, сплетенных из ветвей. Потом несколько часов кормятся, в середине дня час-другой дремлют, затем опять до самого сна занимаются поисками еды. Ее, кстати, в лесах Вирунги хватает, так что проблемы с питанием у горилл нет. Единственное, чему они, безусловно, были бы рады, это лишнему солнечному деньку.

Под горячими лучами, брызнувшими в просветы между облаков, туман заклубился и стал быстро подниматься. Это послужило Ндуме сигналом, что пора кончать аудиенцию. Он повернулся и направился в лес: воздух там хорошо согрелся, настало время полуденной сиесты. Поскольку я уже достаточно хорошо зарекомендовал себя, мне было милостиво позволено наблюдать, как одиннадцать членов его семейства устраиваются на отдых. Двое малышей по году с небольшим и два четырехлетних подростка улеглись на лужайке. Но почти тут же один из подростков поднялся, подтянул к себе лиану и стал обрывать с нее листья, отправляя себе в рот. Очевидно, это был непорядок.

Кто-то из малышей схватил его сзади за шерсть и потянул на место. Проказник растянул губы в беззвучной улыбке, а на мордашке появилось выражение такого удовольствия, какое бывает у сорванца, когда ему удается отмочить какую-нибудь шутку во время урока.

Самый старший из подростков, шестилетний Пикассо, залез на тоненькое деревце и оттуда изучающе разглядывал меня. Деревце начало медленно сгибаться, но горилла не обращала внимания. Наконец раздался треск, ствол переломился, и Пикассо полетел в густую траву. Кстати, я так и не смог выяснить: то ли гориллы плохо определяют, выдержит ли их вес дерево, то ли им доставляет удовольствие такой необычный способ спускаться на землю. Во всяком случае, взрослые обезьяны тоже нередко попадали в положение Пикассо.

Интересно, что глава семейства, казалось, не замечал проделок своих отпрысков. Он разлегся на просторной платформе, образованной нижними ветвями раскидистого дерева, и блаженствовал, подставив солнцу ноги и грудь. Одна его рука расслабленно свешивалась почти до земли. Этим не преминул воспользоваться другой малыш. Подпрыгнув, он ухватился за руку и моментально взобрался отцу на живот, где растянулся, словно на мягкой перине. Вскоре рядом появился братец, затеявший дружескую потасовку. Фыркая от смеха, малыши катались по груди и животу Ндуме, который лишь широко зевал, показывая внушительные желтые клыки.

Деревья вокруг были увиты лианами, усыпанными крупными желтыми цветами. Над нами синело безоблачное небо, внизу в изумрудной оправе зелени сверкало на солнце озеро Нгези. Вдаль уходила цепь массивных вулканов. И мне показалось, что каким-то чудом перенесся в рай, каким он был до появления Адама. О, если бы можно было остановить течение неумолимого времени! А главное — отвратить то, что уже надвигалось на этот «сад Эдема», придавая идиллии горький привкус трагической обреченности. Примет этого вокруг было много, стоило только приглядеться. У Ндуме, например, культя вместо кисти на правой руке говорила он том, что он, видимо, побывал в ловушке браконьера. Их жертвой, вероятно, стал и его предшественник, такой же патриарх Стилгар.

И все-таки основную опасность для дальнейшего существования горилл представляют не браконьеры, а сложившиеся у местных племен традиции хозяйствования. Коренным населением окрестностей Вирунги были пигмеи тва, жившие охотой. Затем их покорили земледельцы хуту, которые считали леса своим врагом и стали сводить их, освобождая место для полей. В X веке с севера пришли кочевники ватутси, подчинившие себе здешние племена. Ватутси не трогали леса, но зато не давали хуту расширять поля, поскольку им самим нужна была земля для пастбищ. Однако в 1959 году земледельцы хуту подняли восстание и отобрали власть у скотоводов. После этого вновь началась вырубка девственных лесов. В 1969 году почти половина национального парка была передана местным крестьянам под посевы. И вот итог: численность горных горилл сократилась более чем вдвое, с 450 до 200.

Если наступление на леса Вирунги будет продолжаться, гориллы обречены. Опасность эта отнюдь не иллюзорная. Уже сегодня шамбы, крестьянские фермы-хутора, подступили вплотную к кромке леса. В один из последних дней моего пребывания в «Саду» я был свидетелем весьма характерного и тревожного эпизода. Ндуме выбрал для кормежки участок леса всего в 100 ярдах от опушки. Сверху, со склона горы, эта зеленая перемычка казалась слишком узенькой и ненадежной. А за ней крестьяне копали в полях картошку. С веселым смехом носились дети, перекликались женщины, убиравшие перетрум. Я видел, как Ндуме вышел на прогалину, сел там и долго вглядывался в бессчетные шамбы, подступившие вплотную к его родному дому.

Ранним майским утром я рассматривал шесть огромных гнезд, черневших в ветвях деревьев. Это была «спальня» одного из горильих семейств, условно названного «Группой № 13». От «спальни» в чащу леса уходил хорошо заметный след, нечто вроде тропинки, которая могла остаться, если бы десятка два людей на четвереньках пробирались гуськом через подлесок. Марк Кондиотти, зоолог, занимающийся проблемой сохранения горных горилл, объяснял, что выслеживать обезьян в тропическом лесу в принципе не так уж трудно: достаточно самому согнуться в три погибели и отправиться по зеленому туннелю.

Вскоре мы оказались в зарослях бамбука. Сквозь высокую траву впереди в зеленых трепещущих сумерках темнели несколько фигур, издали похожих на медвежьи. Марк дважды громко откашлялся. У зоологов это называется ДГВ — «двойная горловая вокализация». Гориллы издают такой звук путем быстрого вдоха и выдоха. Дело в том, что обезьяны передвигаются медленно и любое быстрое перемещение может быть воспринято ими как угроза. Поэтому, прежде чем перейти на другое место или приблизиться к сородичу, они предупреждают об этом с помощью ДГВ. Я рассказываю о такой мелочи, чтобы показать, как важно зоологу знать их, если он хочет добиться успеха, изучая жизнь диких животных.

На этот раз мы искали главу семейства Мрити, а наткнулись на Мтото, очаровательную трехлетнюю обезьянку. Заметив нас, она начала гулко колотить себя в грудь. Потом искоса взглянула в нашу сторону. Мы улыбнулись, конечно же, не показывая зубов.

Мтото встала и заковыляла подальше, продолжая бить себя кулаком и время от времени оглядываясь, чтобы проверить, насколько мы напуганы ее устрашающим поведением. Весила обезьянка фунтов тридцать. Когда она стала перелезать через наполовину поваленные стволы бамбука, один из них сломался под Мтото, и горилла шлепнулась на землю. Я думал, она испугается и начнет визжать. Ничего подобного: обезьянка преспокойно лежала в траве, глядя в небо.

В тучах появились просветы, в зеленый полумрак вонзились яркие солнечные лучи, словно где-то высоко над лесом вспыхнули десятки прожекторов. Для Мтото это послужило сигналом присоединиться к остальным членам семейства. Гориллы уже насытились и теперь двигались с такой ленивой расслабленностью, что я понял: наступило время сиесты.

Мрити мы нашли сидящим на травянистом склоне. Увидев нас, он что-то недовольно проворчал, четыре раза ударил ладонями по земле, потом поднялся и направился в глубь зарослей бамбука, уводя за собой все семейство. Гориллам явно не хотелось покидать солнечную прогалину, но ослушаться Мрити никто не посмел.

Мимика у горилл настолько красноречива, что на лице можно легко прочитать все их чувства. Например, если они чем-то обрадованы, то улыбаются; недовольны — хмурятся. Прибавьте к этому движения бровей, глаз, губ, и вы получите такую гамму оттенков, какой может позавидовать профессиональный актер. Я говорю об этом с уверенностью, потому что провел много часов в каких-нибудь десяти футах от обезьян и за это время узнал около сорока особей. Характеры у них разнятся не меньше, чем внешность, хотя у отдельных групп есть и общие черты. Так, подросткам свойственны смелость, любопытство и проказливость. Взрослые ведут себя более сдержанно. Бетховен, предводитель «Группы № 5»,— могучий, преисполненный достоинства старец. Напротив, Брут похож на несовершеннолетнего преступника, у которого дурашливость и трусливая злоба написаны на лице. Кстати, он единственная горилла в «Саду», которая нападает на людей (несмотря на это, я решил познакомиться с ним).

Мне очень нравился Мрити, как, впрочем, и большинство других отцов семейств. Правда, установлению дружеского контакта мешало одно обстоятельство. Этот самец предпочитает жить в зарослях бамбука. Некоторые зоологи считают, что такой сумеречный мир, где видимость затруднена, делает животное более агрессивным по отношению к чужакам. Мрити дважды атаковывал меня. Правда, один раз он бросился и тут же остановился, так что было ясно: обезьяна всерьез и не думала нападать. В подобных случаях Мрити придерживается одной и той же тактики. Он прыгает вперед футов на восемь, потом хватается за бамбуковый ствол и старается наклонить его в сторону противника. Часто вершина ствола застревает в ветвях, и ему это не удается. Зато на собственную голову Мрити сверху сыплются листья и всякий сухой мусор, что, конечно, не может доставить большого удовольствия. Словом, нельзя сказать, что эта горилла способна вселить ужас.

Вообще же, когда взрослый самец яростно колотит кулаками землю, это вселяет должное почтение, и проходит несколько минут, пока у вас вновь возникнет желание следовать за ним. Второй раз, когда мы встретили Мрити, он издал серию кашляющих ворчаний. Это было предупреждение.

— Он все еще никак не может успокоиться после стычки с другой семьей несколько дней назад,— объяснил Марк.— Попробуем еще раз, и, если он уйдет, лучше оставить его в покое.

О стычке рассказала Розалинда Авелинг, одна из сотрудниц Марка. В тот день она пошла, чтобы понаблюдать за «Группой № 13». К ее удивлению, Мрити не позволил своему семейству, как обычно, кормиться в бамбуковой роще, а повел его к участку, где обитала другая семья.

Пробираясь через заросли, Розалинда услышала впереди громкий рев. Она поспешила на звук, но, когда вышла на поляну, там никого не было. Лишь примятая трава да капли крови свидетельствовали, что здесь недавно происходила потасовка. Неподалеку от этого места на каменистой гряде она обнаружила сбившихся в кучу горилл из «Группы № 13». Внизу сидело второе семейство. Вдоль гребня расхаживал Мрити, колотя себя в грудь и грозно рыкая. Его противник отвечал ему тем же, правда, с достаточно безопасного расстояния.

Никто точно не знает, чем была вызвана эта стычка. Но Марк полагает, что тут скорее всего замешана Ийчо, игривая восьмилетняя горилла, пользовавшаяся особой симпатией у Мрити. Вероятно, она захотела перейти в другую семью, и вожак отправился туда, чтобы вернуть ветреную подругу. Из этого можно сделать вывод, что любовь и ревность не чужды и обезьянам.

Сегодня мы уже многое знаем о жизни горилл. И главная заслуга в этом принадлежит доктору Диане Фоссей, которая 13 лет, до своего отъезда из «Сада», изучала их. Именно она первая доказала, что считавшихся исключительно свирепыми обезьян можно приучить к присутствию человека. Благодаря ее публикациям в представлении людей «дикое чудовище» превратилось в «деликатного гиганта». Особенно умиляли публику фотографии, на которых Диена и громадный самец Диджит, вожак «Группы № 4», чуть ли не пожимали друг другу руки. Увы, после того как в 1978 году Диджит погиб, защищая свое семейство от браконьеров, оно было истреблено почти целиком. Так что идиллия оказалась недолговечной, причем отнюдь не по вине горилл.

И кто знает, только ли злобный характер движет Брутом, который нападает на людей и наверняка поплатится за это жизнью. Был пасмурный день, когда зоолог Конрад Авелинг, фотограф Ник Николз и я отправились знакомиться с этим «нарушителем спокойствия». Последний раз его видели на склонах вулкана Карисимби на высоте приблизительно 10 тысяч футов. Несколько часов мы продирались через заросли высоченной крапивы, пока наконец не вышли в разреженную рощу. Справа ветви деревьев нависали над глубоким каньоном, который с высоты казался устланным зеленым ковром. Откуда-то снизу доносилась дробь тамтама, перекликавшаяся с раскатами грома за вершиной Карисимби. Словом, обстановка заранее настраивала на соответствующий лад перед встречей с хозяином здешних мест.

После недолгих поисков мы обнаружили самое большое из когда-либо виденных мною гнезд. В этот момент разверзлись все хляби небесные, и шум ливня заглушил и раскаты грома, и дробь тамтама. В сердце невольно закралась тревога. Гориллы терпеть не могут дождь, который действует им на нервы. А Брут не отличался покладистым характером и в солнечные дни. Трудно сказать, что испортило его. Многие годы он жил неподалеку от шамб, и местные крестьяне за небольшую плату водили любопытных туристов посмотреть на громадную гориллу. Конечно, никто из них не имел ни малейшего представления о том, какие приемы выработала доктор Фоссей, чтобы приучить обезьян к присутствию людей. Экскурсанты вели себя шумно, оскорбительно невежливо, а чуть что, пускались наутек. Возможно, в конце концов у Брута лопнуло терпение, и он обозлился на весь род людской. Хотя этот вожак и сменил место обитания, он и теперь еще приходит посидеть у границы парка, хотя отнюдь не предается молчаливому созерцанию. Брут злобно ревет, глядя на шамбы, и люди в них трепещут при громовых раскатах, доносящихся из леса.

...След был запутан настолько хитро, что мы раз за разом возвращались на прежнее место. Часа через четыре наше терпение кончилось. Правда, Конрад хотел обследовать еще одну тропинку, но Ник и я, промокшие до нитки, спрятались под громадным гнездом и отказались идти дальше.

Из оцепенения нас вывел высокий пронзительный звук, словно кричал гигантский петух фунтов четыреста весом. Выше по склону, где должен был находиться Конрад, бешено заплясали верхушки кустов, будто кто-то громоздкий ломился через них. Тембр звука резко упал, теперь он напоминал ослиный рев. Нам показалось, что там слышны и другие голоса. «Конрада калечат!» — закричал Ник, и мы бросились на выручку, с трудом продираясь сквозь густые заросли. Навстречу неслась невообразимая какофония, напоминавшая шумовое оформление схватки львов или, по крайней мере, леопардов. Сатанинское эхо, несшееся из каньона, еще больше подстегивало нас.

Мы облегченно вздохнули, если только это можно сделать после бега с препятствиями по крутому склону, когда увидели Конрада целым и невредимым. Ярдах в пяти от него бесновался Брут. Позднее мы восстановили картину происшедшего. Брут мок в зарослях чертополоха, пережидая ливень. Иногда дождь ввергает горилл в такую депрессию, что они даже не ищут укрытия: сидят и дрожат на открытом месте, из носа у них течет, а потоки воды хлещут по голове. Когда Конрад стал приближаться к исстрадавшемуся Бруту, тот решил отплатить ему за все. Словно дьявол, устремился он навстречу зоологу: рот широко раскрыт в яростном реве; грозные клыки, казалось, готовы разорвать противника; мокрая шерсть прилипла к телу, подчеркивая мощную мускулатуру.

Во время предыдущих встреч Брут представал передо мной лишь темным силуэтом, с ворчанием и проклятьями — насколько это можно сказать об обезьяне — удалявшимся в чащу. Не изменил он себе и на сей раз. Разве что свое неудовольствие он выразил еще громче да позволил вдоволь полюбоваться злобным оскалом.

Вдали над Карисимби тучи разошлись, и в солнечных лучах вулкан вспыхнул оранжевым светом.

— На этот раз он остановился,— сказал я, с укором взглянув на Конрада.

— Конечно,— согласился он.— Возможно, Брут знаком с выводами Шаллера,— Конрад явно старался обратить в шутку мой намек на то, что нельзя так рисковать. Дело в том, что Шаллер, первым из зоологов занявшийся изучением горных горилл в 1960 году, пришел к выводу, что они никогда не нападут на человека, если тот не обращается в бегство.

Что ж, может быть, Шаллер и прав. Мне бы хотелось этого. И было бы совсем неплохо, если бы Брут действительно знал о табу, а главное, помнил о нем, когда, сидя у границы «Сада», ревом предупреждает обитателей шамб внизу о своем праве на существование.

Никто не в состоянии сказать, выживут ли гориллы. Исследователи считают, что, если принять необходимые меры, с браконьерами можно покончить и район Вирунги останется в целости и сохранности. Тогда будет надежда, что когда-нибудь другие зоологи напишут о потомках Ндуме, Мрити, Брута, о «деликатных лесных гигантах», живущих рядом с человеком.

Перевела с английского Е. Афонина

vokrugsveta.ru