Мудрые мысли о жизни.

Нельзя грустить! Не вечно горе. Не падай духом. Спорь с судьбой. И помни: в жизни, как и в море, За штормом следует покой. ................................... Живи без зависимости, ибо она крадёт у тебя удачу! Живи без ненависти, ибо она забирает здоровье! Живи без злобы, ибо она приближает твою старость!.................................................. Не откладывая покаяния на потом, потому что смерть приходит неожиданно и застаёт врасплох. ................................ Слово любимого человека лечит лучше, чем все врачи мира. И убивает быстрее всех палачей. .............................. Жизнь всё расставит по своим местам. Бог всем воздаст за их заслуги. Не мстите никогда врагам, Им уготовлены уже муки. ............................... Выберите любить, а не ненавидеть. Выберите смеяться, а не плакать. Выберите созидать, а не разрушать. Выберите упорно добиваться, а не разрушать. Выберите хвалить, а не сплетничать. Выберите лечить, а не наносить раны. Выберите давать, а не воровать. Выберите действовать, а не откладывать. Выберите расти, а не гнить. Выберите благословление, а не проклятие. Выберите жизнь, а не смерть. ......................................... Сердце женщины — белый лист бумаги: на нём никогда ничего не прочтёшь, но многое напишешь, если умеешь писать на таком материале (Василий Ключевский). ...................................... Никогда не игнорируй того, кто любит тебя, заботится и скучает по тебе, потому что однажды ты можешь проснуться и понять, что потерял луну, считая звёзды. .............................. Доверие как бумага, раз помнёшь – идеальным оно уже не будет никогда, как не ровняй (Ошо). ..................................... Никогда не осуждайте человека, пока не пройдете долгий путь в его ботинках (Лао—Цзы).

ЭТОТ ЯЩИК ЗЛА

 

Если выкинуть телевизор…

Не давать оглушать и ослеплять себя визгливыми воплями   о кознях врагов,  истериками и «драчками» политических маньяков на воскресных «соловьёвских вечерах», «оральнями»  «Большинства»…

Не содрогаться от  ежесуточных «остросюжетных сериалов» с их закатываниями в асфальт, разрезаниями на ремни, утоплениями в ванне, отравлениями, терактами,, заказухами, сжиганиями заживо,   выбиваниями долгов и признаний, пыточнми  экзекуциями, воплями истязаемых умыканиями детей…

 Не видеть, как честный сыщик через час, в другом фильме, предстаёт кровожадно изощрённым  бандитом, А другой «образцовый мент»– оборотнем в погонах

 И никогда не пялиться в монитор, где тебя  держат за дебила , не достойного  ни высокого искусства, ни духовности, ни подлинной культуры – одной лишь пошлости и дешёвых звёздных сплетен.

Не сатанеть от всех этих  «Говорим и показываем»,  «русских сенсаций», «королев скандалов»  и прочих «полей чудес».

Никогда не слышать ведущих «Анатомии дня» с их противными, ехидно- уличающими врагов голосами…

Кажется, так просто – взять молоток и расколотить вдребезги этот гнусный ящик- хранилище зла, насилия,  бахвальства, самовосхваления и ненависти к «чужим»…

Так что же!

Вот он – молоток!

Но что же ты не  хватаешься за него?!

Слабо?

То-то, же…

 

ПРИГОВОР (продолжение книги о Николае Гумилёве)

                                                              

  Допрашивал   Гумилёва  следователь Якобсон. Этого человека никто не знал, даже имя неизвестно. Отсюда версия, что на самом деле - Яков Агранов. По слухам, следователь обаял Гумилёва своим знанием его стихов, литературной эрудицией, лестью.  Вызвал на откровенность. Гумилёв признался, но никого не выдал. Назвал только уже убитых Германа, Шведова и успевшего эмигрировать Б. Н. Башкирова-Верина.
Да, признался…
Но в чём?!
Всю нелепость «заговора»  не без иронии  подметил Дмитрий Быков…
«…Это в строгом смысле слова был не заговор, а прекраснодушное мечтание, вот мы соберёмся, вот мы мобилизуемся, вот мы дальше решим, что делать. <…> Они не шли дальше подготовительных разговоров о том, что в некий момент, по сигналу, надо будет начинать действовать».
     24 августа 1921 года вышло постановление Президиума Петроградской ГубЧК: «Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности. <…> Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу».
     1 сентября постановление опубликовали с сообщением, что приговор уже приведён в исполнение.
     За Гумилёва хлопотали. В ЧК написали поручительство, подписанное  Максимом Горьким, А. Л. Волынским, М. Л. Лозинским, Б. И. Харитоном, А. И. Машировым. Пытались выручить поэта С. А. Оцуп, Н. М. Волковысский, С. Ф. Ольденбург.
     Безуспешно…
     Когда  Горький узнал о приговоре, попросил свою бывшую жену М. Ф. Андрееву связаться в Москве через А. В. Луначарского с Лениным. Мария Фёдоровна подняла наркома с постели в четыре часа утра, уговорила позвонить Ленину. По свидетельству А. Э. Колбановского, секретаря Луначарского, Ленин ответил: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас», и положил трубку…

                                         Какое отравное зелье
                                         Влилось в моё бытиё!
                                         Мученье моё, веселье,
                                         Святое безумье моё.      ( 1921)

А Р Е С Т

                                  

       Фабула участия Гумилёва в антибольшевистском   заговоре   проста.   К поэту обратились  организаторы мятежа бывшие офицеры царской армии  В. Шведов  и Ю. Герман...
Гумилёв воспрянул – вот дело, за которое можно рискнуть всем, даже жизнью! И без особых раздумий и колебаний пообещал  в случае вооружённого восстания возглавить группу интеллигентов и бывших офицеров. Согласился помочь в составлении политических прокламаций и получил деньги «на технические нужды».
Но до выступления в Петрограде  не дошло. Кронштадтское восстание было подавлено, Германа застрелили пограничники  на финской границе.  Шведов погиб в перестрелке при аресте.
     «Петроградскую боевую организацию» (ПБО) возглавлял В. Н. Таганцев – сын академика, учёный. Такой же прекраснодушный мечтатель, фантазёр и романтик, как Николай Гумилёв. После ареста Таганцев долго ни в чём не признавался,  держался стойко. Тогда из Москвы прислали лучшего в ЧК «специалиста по интеллигенции» Я. С. Агранова. Тот убедил  дать признательные показания, пообещав  открытый  суд и сохранение жизни заговорщикам. Таганцев на это купился - назвал всех. Обещания, конечно, не выполнили...
     На его показаниях выстроили обвинение против Гумилёва.

     Одним из последних у поэта на его квартире в «Доме искусств»  побывал Владислав Ходасевич. Был вечер 3 августа 1921 года. Николай Степанович  вернулся  после только что прочитанной лекции. Был оживлён,  очень доволен.  Принимали его восторженно. Как обычно, строил планы.
     – Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную, – вспоминал Ходасевич. – И  каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилёв начинал упрашивать: «Посидите ещё».
     Они засиделись  часов до двух ночи.
     – Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Фёдоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – «по крайней мере, до девяноста лет». Он всё повторял: «Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше». До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня: «Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это всё потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю  – и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете».
     И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать молодцом.
     Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилёва, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилёва арестовали и увезли.

     В  тот же день арестовали  Н. Пунина. В тюрьме они случайно столкнулись, и Пунин передал  Вере Аренс записку: «Встретясь здесь с Николаем Степановичем, мы стояли друг перед другом как шалые, в руках у него была “Илиада”, которую от бедняги тут же отобрали»…

 

"НИКОГДА НЕ ЖЕНИСЬ, МОЙ ДРУГ..."

 

  (Из главы« «Гримасы семейного счастья», ч.3)

Пугающе выглядит ночь, когда Ахматова рожала  Лёвушку. Гумилёв даже не позвонил в роддом. Всю ночь  прошлялся по кабакам с какими-то девицами.

   Лишь на следующий день приехал, да ещё и со «свидетелем» - может подтвердить.

Кто-то, кажется , Маковский, полагал, что таким вот образом мужающий сверхчеловек демонстрировал свою свободу от мещанских семейных кандалов.

  Ничего, кроме сочувствия и боли, такой   «свободолюб» Гумилев вызвать не может.

Можно только подивиться и ужаснуться, насколько этот странный, в общем-то добрый и любящий человек, может оказаться готовым к любым жертвам во имя своих ницшеанских заморочек, ради  стройности, последовательности, «дисциплинированности» собственного мировосприятия., сотворения своего неповторимого «Я.».

И надо признать: Гумилёв до конца жизни не изменял своему мировоззрению, пронес его через все радости и невзгоды. И очень страдал, когда приходилось нарушать, хоть в мелочах, свой  «моральный кодекс». Навряд ли в России можно сыскать столь непоколебимого и последовательного ницшианца, как он.

Можно принять: цинизм его в ту страшную ночь был напускным, очередным испытанием  воли. Можно предположить, что ночь эта вовсе и не  была разгулом неограниченной, бесшабашной свободы, а явилась прорывом жестокой несвободы, связанной с душевными терзаниями и  хорошо скрываемыми муками совести., запланированным самоистязанием,  мазохизмом - великим испытанием  силы воли.. Поединок ницшеанца с самим собой.

.

В 1918 году  Анна Андреевна подала на развод. Для Гумилёва -  удар по самолюбию,  крушение всех амбиций мужа- властелина, не  сумевшего покорить, удержать женщину. Неужели он так бессилен и безволен!? Выходит – да. Его ницшеанство дало чувствительную трещину.

  Ахматова   мстительно поведала ему, что выходит замуж за ассириолога, поэта и переводчика  Шилейко.

Впоследствии Гумилев признавался Ирине Одоевцевой…

-  Меня как громом поразило. Но я овладел собой. Я даже мог заставить себя улыбнуться. Я сказал: – Я очень рад, Аня, что ты первая предлагаешь развестись. Я не решался сказать тебе. Я тоже хочу жениться.  –  Я сделал паузу – на ком, о Господи?.. Чьё имя назвать? Но я сейчас же нашёлся: – На Анне Николаевне Энгельгардт, уверенно произнёс я. –  Да, я очень рад.  – И я поцеловал её руку».

  Очень уж хотелось, чтобы решение о разводе  исходило от него! Было -  его волей!

Жаждал оставаться стойким вершителем собственной судьбы,  а судьба подсмеивалась над ним и строила гримасы.

И он вымолвил имя новой избранницы. Назвал машинально, но твёрдо. 

И тем самым снова подписался под мудрыми словами Ахматовой : останется вечным холостяком.  Так оно в конце концов и сложилось.

     «Анна Вторая» -  дочь литератора и поэта Н. А. Энгельгардта. Её мать, Лариса Михайловна Энгельгардт (Гарелина),  в первом браке была женой Константина Бальмонта, имела от него сына. Злые языки утверждали, что  Анна Николаевна – тоже его дочь. С. К. Маковский называл её «хорошенькой, но умственно незначительной девушкой». Примерно так же полагали многие друзья Николая.  А Константин Бальмонт восторгался ею: «Ах, как она мне нравится. Темноглазый ангел с картины Ботичелли…».

Она дружила с Лилей Брик, увлекалась декадентами и боготворила Гумилёва.  В ответ на его предложение руки и сердца девушка упала на колени и заплакала: «Нет! Я недостойна такого счастья!»..

…

     Бедная Анна Николаевна! – Бог явно не баловал этот брак счастьем.  Гумилёв изо дня в день подтверждал свою полную несостоятельность семьянина и примерного мужа. Пытался острить:

-Жить с женой так же скучно, как есть отварную картошку без масла,   Отчасти «Анна Вторая» повторила судьбу «Анны Первой». В своё время Гумилёв после рождения сына, отправлял Ахматову в семейное имение своей матери – Слепнёво – неподалёку от Бежецка Тверской губернии. Сам оставался в Петербурге. Анна Андреевна, натура волевая, довольно быстро вырвалась из этой глуши в столицу, оставив сына на попечение матери Николая Степановича и его сводной сестры.

     Анна Николаевна Энгельгардт, теперь уже Гумилёва, вскоре после свадьбы родила дочку Леночку. И тут же была «сослана» в Бежецк (туда переехали из Слепнёва Гумилёвы). Кроме своей дочери, она воспитывала ещё и Льва – сына Гумилёва и Ахматовой.

  Самого Гумилёва  бесил идиотизм бежецкой жизни:

«Аня сидит в Бежецке с Леночкой и Лёвушкой, свекровью и старой тёткой. Скука невообразимая, непролазная. Днём ещё ничего. Аня возится с Леночкой, играет с Лёвушкой – он умный славный мальчик. Но вечером тоска – хоть на луну вой от тоски. Втроём перед печкой – две старухи и Аня. Они обе шьют себе саваны, - на всякий случай всё подготавливают к собственным похоронам. Очень нарядные саваны с мережкой и мелкими складочками. Примеряют их – удобно ли в них лежать. Не жмёт ли где? И разговоры, конечно, соответствующие. А Аня вежливо слушает или читает сказки Андерсена. Всегда одни и те же. И плачет по ночам. Единственное развлечение – мой приезд. Но ведь я езжу в Бежецк раз в два месяца, а то и того реже. И не дольше, чем на три дня. Больше я не выдерживаю».

Как-то вечером, в одну из бессонно-отчаянных  бежецких «идиллий»он открыл наугад «Войну и мир».

   Обомлел! И долго не мог оторваться, перечитывая…

Ведь это  о нем говорит Пьеру князь Андрей, его судьбу пророчит,  его героическое будущее перечёркивает.

-Никогда, никогда не женись, мой друг, вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог… А то пропадёт всё, что в тебе есть хорошего и высокого.. Всё истратится по мелочам…»

В эту ночь Гумилёв долгим пронзительным взором удивительно чётко увидел всю свою «женатую жизнь». Нынешнюю. И будущую.

Оскорбительная несвобода, связанные руки, мысли, брошенные на пол пути и творческие замыслы,  робкая женщина c затаённой молчаливой обидой и  тихим укором в покорных глазах. Вечно он ей что-то должен,  чем-то обязан.

Увидел… и содрогнулся…

     Молодая жена, происходившая из старого дворянского рода, прежде знала только столичную жизнь. Захолустный  Бежецк был для неё ссылкой, проклятием. Анна Николаевна слёзно молила обожаемого мужа – просилась к нему в Петербург. Гумилёв был строг и непреклонен, позволял «увольнения» крайне редко и на короткий срок. Объяснял: в Бежецке лучше с продуктами и «откупался» регулярными денежными переводами. Лишь весной 1921-го, за три месяца до гибели Гумилёва, Анна Николаевна добилась разрешения переехать с дочкой к нему.

     Семья поселилась в «Доме Искусств» – огромном здании на углу Невского и Фонтанки.

Часть дома – гигантская, раскинувшаяся на трёх этажах квартира бывшего домовладельца и брата хозяина Елисеевского гастронома  В ней устроили общежитие для литераторов, сорванных революцией с насиженных мест. Гумилёвы обосновались в бывшей елисеевской бане (которая больше походила на дворец), упрятав банную архитектуру  под коврами.

-Я здесь чувствую себя древним римлянином. Утром, завернувшись в простыню, хожу босиком по мраморному полу и философствую, - язвил Николай Степанович.

     Жить в «Доме Искусств» было удобно: здесь Гумилёв читал лекции и вёл кружки молодых поэтов, в общей столовой можно было питаться, Cоседи -друзья, знакомые и ученики – от М. Л. Лозинского и О. Э. Мандельштама до В. Ф. Ходасевича и Вс. Рождественского. Но теперь это была уже семейная жизнь.

Гумилёв изнывал: «Я очень люблю свою дочку, но для работы мне совершенно необходим покой!» Николай Степанович действительно любил и Льва и Лену, но предпочитал делать это на расстоянии. И не совсем прав Дмитрий Быков, утверждая, что Гумилёв был по-своему счастливым: «человек, который всю жизнь жил так, как хотел.  И, в общем, получал удовольствие от жизни…»

Очень уж сомнительно такое счастье. И такая свобода. Ведь семья, хочешь не хочешь, - висела на его плечах. Требовала внимания – пусть робко,  ненавязчиво, но вполне  справедливо..  Какое уж тут  безмятежное счастье, если его надо было то и дело   отвоёвывать, отскандаливать, оглядываться на соседей. Страдать от упрёков и укоров «доброжелателей». И каким бы ни был Гумилёв эгоистом , быть свободным от общества в полной мере, да ещё в те времена, - не так-то просто.

«Общественность», друзья, родня то и дело вставали на дыбы.

Вот он поступил, «как захотел»,  с дочкой, – отдал её в детский дом. Директором приюта была жена единственного, пожалуй, близкого друга   М.Л. Лозинского Узнав об этом «злодеянии», она пришла в ужас. Попыталась урезонить:

        — Но это невозможно. Господи!..

        — Почему? Вы ведь сами сейчас говорили, что детям у вас прекрасно.

        — Да, но каким детям? Найденным на улице, детям пьяниц, воров, проституток. Мы стараемся для них всё сделать. Но Леночка ведь ваша дочь.

        — Ну и что из этого? Она такая же, как и остальные. Я уверен, что ей будет очень хорошо у вас.

        — Николай Степанович, не делайте этого! Я сама мать, — взмолилась она: — Заклинаю вас!

        Гумилев был непоколебим:

        — Я уже принял решение. Завтра же  привезу вам Леночку.

     И привёз!

     «Семейное счастье», о котором так мечтала молодая жена, описал в дневнике К. И. Чуковский:

"Вчера в Доме Искусств увидел Гумилёва с какой-то бледной и запуганной женщиной. Оказалось, что это его жена Анна Николаевна, урождённая Энгельгардт, дочь того забавного нововременского историка литературы, который прославился своими плагиатами. Гумилёв обращается с ней деспотически. Молодую хорошенькую женщину отправил с ребенком в Бежецк - в заточение, а сам здесь процветал и блаженствовал. Она там зачахла, поблекла, он выписал её сюда и приказал ей отдать девочку в приют в Парголово. Она - из безотчетного страха перед ним - подчинилась. Ей 23 года, а она какая-то облезлая; я встретил их обоих в библиотеке. Пугливо поглядывая на Гумилева, она говорила: "Не правда ли, девочке там будет хорошо? Даже лучше, чем дома? Ей там позволили брать с собой в постель хлеб... У нее есть такая дурная привычка: брать с собой в постель хлеб... очень дурная привычка... потом там воздух... а я буду приезжать... Не правда ли, Коля, я буду к ней приезжать"...

     Этот эпизод прекрасно вписывается в портрет поэта – эгоиста, живущего исключительно «по своей воле». Но имеется   и другая правда. 

Гумилёв  любил эту свою вторую Анечку, серьёзно ею увлёкался, настойчиво и  галантно ухаживал.  Посвятил ей не только стихотворения, но и  книгу - «Огненный столп»…

А на лучшем своём сборнике «Романтические цветы» написал:

«Ане. Я, как мальчик, схваченный любовью к девушке, окутанной шелками».

…Жестокость Гумилёва  имеет, нам кажется, и другое объяснение. В эти дни по Петрограду прокатилась первая волна арестов участников антибольшевистского подполья, связанных с кронштадтским мятежом. Незадолго до этого Гумилёв, имевший отношение к «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева»,  похоже, пытался избавиться от улик. Возможно,  опасался ареста и стремился отправить дочь за город под присмотр жены своего друга…  

     Судьба второй семьи Гумилёва – трагична. В блокадном Ленинграде от голода умер отец Анны Николаевны, потом мать, затем она сама, последней – дочка

. Но сердце Гумилёва эта трагедия не потревожила – к этому времени его самого не было в живых уже 21 год.

"МУЧИТЬСЯ И МУЧИТЬ, ТВЕРДЯ БЕЗУМНОЕ "ЛЮБЛЮ"

 

 

                  НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ:  ВЫЗОВ СУДЬБЕ

                                      ( продолжение)

   Сравнивать поэтический дар Гумилёва и Пушкина не разумно. Слишком разные  "весовые категории".

 

ЛАРИСА РЕЙСНЕР

 

Сближает их другое – «одна, но пламенная страсть», томительное и радостное ожидание встречи с новой возлюбленной.
«Я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я»… Это, безусловно,-  и Пушкин, и Гумилёв.
     Они вполне могли померяться своими «донжуанскими списками», если бы Гумилёв, по примеру Александра Сергеевича, таковой составил. И Бог ведает, кто бы вышел победителем.
     Фантастическая влюбчивость Гумилёва – одно из самых стойких и буйных проявлений его  сути.. Вторая натура. И постоянное состояние души. Ну, не умел он жить без любовных  приключений, интриг... Мимолётных или затяжных, «роковых» или случайных, бурных и не очень. Любовь и поэзия были для него всем – неразрывным, единым, огромным. Одно не мыслилось без другого. Поэтическое вдохновенье питалось любовью, любовь – вдохновеньем. Ему требовалось постоянно пребывать в эйфории – трепетном, нетерпеливом ожидании новых и новых наплывов страсти

. «...Мучиться и мучить, твердя безумное: ”люблю”!» И здесь, как и во всём прочем, в нём буйствовал конквистадор, кипело сердце воителя – брать приступом, словно неприятельские крепости, женские сердца. К «покорённым вершинам»  быстро терял интерес.
     Всю жизнь, стремясь шлифовать алмазную крепость своего кодекса героя, готового на любую жертву из принципа, перед любовью он нередко пасовал, покорно опуская рыцарское забрало. И свято верил: любовь- чудо, при наличии которого совершенно нестрашно наступить на горло собственному эгоизму, а даже наоборот – сладостно… Зато потом можно сказать: «Всякая женщина – змея, и всякая змея – женщина».
     Такой вот конквистадор. Такой «сверхчеловек», который столь часто оказывался поверженным. И сбитым с пути… змеями.
     Он редко стремился к любви, увенчанной безмятежным и долгим счастьем. Идиллия всегда грозила скукой и охлаждением. Азарт погони, так и оставался подчас самоцелью.
Ведь это и про него: «За всякой вещью в мире нам слаще гнаться, чем иметь её». Он и гнался, следуя  Дон Жуану.
    Всегда – влюблён. Влюблённость – его религия.

        О нет! Из всех возможных счастий
        Мы выбираем лишь одно,
        Лишь то, что синим углем страсти
        Нас опалить осуждено.

     Современники, на глазах которых разворачивались его амурные похождения, интрижки – «с последствиями и без», – считали неугомонного Николая Степановича и повесой, и бабником, и греховодником, и дьяволом-искусителем. А то и просто распутником. Расползались по городу мыслимые и немыслимые сплетни. «Доброхотам» он любил повторять: «Как только благоразумно говорят”Не делай этого, это будет дурно истолковано, я всегда действую вопреки».

     Никогда не поступался своим «ХОЧУ». Ему нравилось живописать друзьям свои приключения. Будто роман сочинял – с одним и тем же идиллическим зачином: «Когда я был влюблён, а я влюблён всегда...»
Для него очевидно: «Поэту необходима напряжённая, разнообразная жизнь, полная  борьбы, радостей и огорчений, взлётов и падений. Ну и, конечно, любви. Ведь любовь — главный источник стихов. Без любви и стихов не было бы».
     Разве не мог сказать о себе то же самое Александр  Сергеевич?!
     Стихотворению Гумилёва «Дон Жуан» подошло бы и другое название – «Автопортрет»:

       Моя мечта надменна и проста:
       Схватить весло, поставить ногу в стремя
       И обмануть медлительное время,
       Всегда лобзая новые уста.

     Здесь всё – про себя. Особенно последняя строка.  И главное в ней слово – «новые». «Мечту» поэт воплощал  неистово, одержимо, будто сама жизнь убегала от него, вырывалась из его объятий. В каждую приглянувшуюся  девушку влюблялся мгновенно. И не всегда это было реальное созданье. Являлась «прекрасная незнакомка», был образ – волшебный, неземной, желанный – образ, внезапно озаривший воображение поэта.
«Мне не нужна женщина – мне нужна лишь тема…»   (А.Вертинский)
     Тема никогда не заставляла себя ждать. В каждой простушке ему мерещились «девушки странно-прекрасные и странно-бледные со строго опущенными глазами и сомкнутыми алыми устами». Его чарующая сладкоречивость лермонтовского Демона-обольстителя и настырное обаяние  Дон Жуана неизменно торжествовали.  Ему, «Демону», так и мерещилась покорённая им, златоустейшим, неземной красоты Тамара, гибнущая от одного его дьявольского поцелуя. И он в этот момент ощущал себя духом Ницше. Собратом  Лермонтова, который в «Демоне» сумел воплотить этот дух.
     «Бешеные натиски влюблённого Гумилёва было трудно выдержать», – вспоминала О. Н. Гильдебрандт-Арбенина. Обделённый природой, он словно внушал: «Идеал ваших грёз – Квазимодо!» «О, да! Да!» – радостно соглашалась в сомнамбулическом угаре очередная жертва. В этом был какой - то особый магнетизм: женщины сходили по нему с ума. И какие! Красавицы, у ног которых был весь Петербург: Лариса Рейснер, Ольга Арбенина, Ирина Одоевцева, Нина Берберова…
     Покорение женских сердец было для него тем же самоутверждением, что и поэзия. Тем же подавлением в себе Богом обиженного мальчика и тем же сотворением себя – НОВОГО. Тем же перерождением Квазимодо в красавца и покорителя. Перерождение в Демона. В Печорина, которого боготворил.
      Н. Оцуп: «Теперь нашли бы у Гумилёва фрейдовский комплекс: считая себя уродом, он тем более старался прослыть донжуаном, бравировал, преувеличивал. Позёрство, идея, будто поэт лучше всех других мужчин для сердца женщин, идея романтически-привлекательная, но опасная — вот черты, от которых Гумилёв до конца дней своих не избавился. <...> Он был донжуаном из задора, из желания свою робкую, нежную, впечатлительную натуру сломать. Но было бы ошибкой считать, что героем он не был, что целиком себя выдумал. <...>  Много очарования и чистоты во всех гумилёвских объяснениях в любви, хотя, повторяю, огромное большинство из них могло бы с успехом быть обращено к любой девушке или женщине». 
     Гумилёв славился неизменным благородством. И слово «честь» было для него таким же знаковым, как «любовь». Даже в то время, когда ещё был жив дворянский дух и случались дуэли, его демонстративное, допотопное рыцарство выглядело старомодным, вызывало за спиной усмешки («Я вежлив с жизнью современной, / Но между нами есть преграда»).
И в то же время он полон противоречий, не всегда умеет быть последовательным в своём рыцарстве. Гордая и самолюбивая ницшеанская натура почему-то спокойно игнорирует унижение и насмешки, которые преследуют его как чуть ли  ни самого тупого  гимназиста. И снова летят ко всем чертям его рыцарские принципы, когда дело доходит до любовных историй. Неуёмная страсть покорять, подчинять, порабощать девичьи сердца не знала ни рыцарства, ни благородства и не тревожила совесть. Как цирковой жонглёр, он играл женскими судьбами, по-донжуански, легко и без сожаления расставался с жертвами. И всё ради одного – этой гумилёвской сумасшедшей потребности постоянно быть влюблённым. И главное – победителем.      Верный ученик В. Я. Брюсова, Гумилёв, слава Богу, не подражал ему лишь в одном – Валерий Яковлевич, охладев к очередной музе, вручал той револьвер и советовал застрелиться…
     Такого у Гумилёва не было. Зато было другое. Новой возлюбленной он, не смущаясь, передаривал и перепосвящал стихи, уже поднесённые или посвящённые покинутым пассиям.  
   О. Н. Гильдебрандт-Арбенина, утверждала, что в её «Заблудившемся трамвае» героиней была не Машенька, а Оленька. И. В. Одоевцева вспоминала: «Приглашение в путешествие» посвящалось многим, с изменённой строфой, в зависимости от цвета волос воспеваемой:
Порхать над царственною вашей
Тиарой золотых волос.
    *  *  *
Порхать над темно-русой вашей
Прелестной шапочкой волос.
  Были и “роскошные”, и “волнистые” шапки волос, и “атласно-гладкие” шапочки.
  Сам Гумилёв в минуты откровенности рассказывал мне, сколько раз это “приглашение” ему “служило”, как и второе его “ударное” стихотворение: “С тобой мы связаны одною цепью”».
    
     Щепетильностью по отношению к женщинам наш герой, как правило, не отличался. Ни нравственных, ни любых других долгов перед своими музами Гумилёв не признавал. О какой-нибудь жертвенности ради женщины не могло быть и речи.
     Опять Ницше? – «Ты идёшь к женщине — захвати плётку».
     Самое удивительное: большинство возлюбленных прощали поэту всё. Не обижались на него за обман, измены, эгоизм, откровенную пошлость. До конца жизни оставались благодарными. Ирина Одоевцева с сердечной теплотой писала о Гумилёве спустя почти полвека, Ольге Гильдебрандт-Арбениной он являлся в снах даже через 60 лет. Одна из самых ярких красавиц Серебряного века – Лариса Рейснер не скрывала подробностей их первого любовного свидания в похожих на притон, дешёвых номерах на Гороховой. Но, даже отвергнутая,  признавалась: «Если бы он, эгоистичный, страшный, грубый позвал меня за собой сейчас, бросила бы всё и пошла бы за ним — желтолицым монголом». И это та самая Рейснер, о которой сын писателя Леонида Андреева говорил восхищённо: «Не было ни одного мужчины, который бы прошёл мимо, не заметив её, и каждый третий — статистика, точно мною установленная, – врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе».

                          (  продолжение следует)

 

МАШЕНЬКА

 

 

сёстры Аренс

 

                                              

                                 МАШЕНЬКА

 
( фрагмент из главы  - МУЧИТЬСЯ И МУЧИТЬ, ТВЕРДЯ БЕЗУМНОЕ "ЛЮБЛЮ")

    Магия обольстителя давала сбои...
     Особенно горько было терпеть поражения от женщин, которых он жаждал всей душой. Когда лёгкую влюблённость или минутное увлечение сменяла Её Величество Любовь. И тогда наш Дон Жуан познавал, что это значит – страдать, мучиться, ревновать, сносить издёвки, надеяться, разуверяться и снова пылать надеждой. Так было с Анной Ахматовой, с Еленой дю Буше…
      Дмитрий Быков утверждает: в любовных делах Гумилёв был по-настоящему счастлив. В любовных «делах» – да. Но не в Любви, если она его внезапно настигала! Другое дело – недолгие интрижки и романы. Здесь он действительно уникален. Неизменно удачлив, король лёгких побед. Но было ли это счастьем? Сомнительно. Было удовлетворённое вожделение, тщеславие, самолюбие. Было торжество самоутверждения. Победу праздновали эгоизм и гонор.  Ликовали властолюбие, талант обольщать и повелевать. Будь счастлив по-настоящему, он не отбрасывал бы от себя с такой лёгкостью покорённых им девушек. Молниеносно  рухнувшая любовная связь для него ничего не значила.
Слова из песенки Вертинского, обращённые к актрисе, покорительнице сердец, можно легко отнести и к нашему герою.
                                       И мне жаль, что на тысячи метров
                                       И любви, и восторгов, и страсти
                                       Не найдется у Вас сантиметра
                                       Настоящего личного счастья.
      Водилась за ним странность. Сегодня это, пожалуй, истолковали бы как банальное извращение. По-настоящему его влекло только к невинным девушкам. Они для него «выше гурий, выше ангелов, они как души в седьмом кругу блаженств». Став женщиной, дама сердца словно падала в его глазах с «седьмого круга блаженства» на грешную землю, теряла магическое волшебство, будоражившее сердце поэта. В творчестве Гумилёва образ губительной для мужчины-рыцаря невинной девушки-изменщицы – idee fixe. Этот мотив неизменно повторяется у него и в стихах, и в прозе, и в драматургии. Анна Ахматова рассказывала первому биографу Гумилёва П. Н. Лукницкому…
«…То, что он признавал только девушек и совершенно не мог что-нибудь чувствовать к женщине, – очень определённо сказывается в его творчестве: у него всюду – девушка, чистая девушка. Это его мания». Разговор с Ахматовой Лукницкий подытожил в своём дневнике: «Пристрастие Николая Степановича к девушкам – не прирождённая ненормальность <…> это из-за АА (А. Ахматова. – Авт.) так стало. Николай Степанович такую цену придаёт невинности! Эта горечь на всю жизнь осталась в Николае Степановиче. Во всех его произведениях отразилась, конечно, совершенно бессознательно для него самого».
     Анна Андреевна сочла возможным раскрыть для биографии Гумилёва и такую деталь: первое, что он спросил после развода: «Кто был первый и когда это было?..»
      – Вы сказали ему?  – поинтересовался Лукницкий.
      –  Сказала, – тихо ответила Ахматова.
     Как знать, может быть из-за этой психической травмы, оставшейся на всю жизнь, так быстро ослабевал градус его влюблённости в покорённых девушек.
     Одним из первых увлечений юного Гумилёва была Лиза Пиленко. Она родилась в Риге, в доме № 21 по улице Элизабетес, с 1909 года жила в Петербурге, училась в частной гимназии Л. С. Таганцевой. Это увлечение не оставило серьёзного следа ни в его, ни в её судьбе. Позднее Елизавета Юрьевна вышла замуж за троюродного брата Гумилёва – Дмитрия Кузьмина-Караваева. Жизнь её оборвалась 31 марта 1945 года в газовой камере концлагеря Равенсбрюк. Теперь мир знает её под именем Матери Марии.
     В Царском Селе он всё чаще бывает в семье Аренсов, где растут три дочери: Зоя, Анна и Вера. Напоминает любовные проказы Пушкина с барышнями из Тригорского,  где тот  игриво и весело проводил время, регулярно наезжая из своего Михайловского.
     Анне Николай нравится, а вот Зоя влюбилась всерьёз. Но наш герой быстро теряет   интерес к обеим.. Его, как альпиниста, манят труднодоступные, ещё не покорённые вершины. Гумилёв пытается завоевать сердце старшей сестры – сероглазой красавицы Веры, сводящей с ума всех юношей Царского Села. Ей он посвятит «Сады моей души»…
       В них девушка в венке великой жрицы.
       Глаза, как отблеск чистой серой стали,
       Изящный лоб, белей восточных лилий,
       Уста, что никого не целовали…
Некогда и Пушкин баловал своих тригорских обожательниц восторженными признаниями…
     Осенью Гумилёв собрался в далёкое путешествие. Приглашает в попутчицы Веру. Уверенный в её согласии, десять дней ждёт девушку в Константинополе. Но она не только не явилась, даже не ответила на письмо. Гумилёв утешился поездкой в Египет. Очарованный африканской экзотикой, о Вере уже и не вспоминал. А она записала в дневнике: «Размышляя о том, что хотелось бы остаться жить в памяти людей после смерти, и отчаявшись оставить большой исчерпывающий портрет, хочу, чтобы на могильном камне были вырезаны слова Н. Гумилёва о моей красоте».
    Как видим, Вера оказалась проницательнее других  подруг нашего героя.
Легко разгадала в нём жаждущего любовных утех Казанову, для которого верность, постоянство – всего лишь привычные слова.
И, конечно же, была права.
     Впоследствии Вера благоразумно вышла замуж не за поэта (хотя сама была поэтессой), а за обычного, «земного» человека, с которым можно было воплотить мечту о «крепкой семье». Её супругом стал инженер Владимир Гаккель. Писала стихи, занималась переводами. С Гумилёвым долгие годы оставалась в друзьях.
                       
     Наверное, самая сильная, трагичная и фатальная любовь Гумилёва случилась летом 1911 года. Николай Степанович приехал в Слепнёво, где гостили тогда внучатые племянницы его матери – Маша и Оля Кузьмины-Караваевы. Маша, высокая, изящная
блондинка с огромными, грустными голубыми глазами, в своём нежно-лиловом платье, покорила поэта. Анна Андреевна Гумилёва (жена брата Дмитрия) уверяла: «В жизни Коли было много увлечений. Но самой возвышенной и глубокой его любовью была любовь к Маше».
      Весь её облик был «мечтой поэта».
     «Цветущей нежности русская красавица с чудесным цветом лица, и только выступающий по вечерам лихорадочный румянец говорил о её больных лёгких»(С. К. Маковский).
     В ответ на пылкое признание девушка грустно ответила: она не вправе любить кого-либо, у неё чахотка и жить ей осталось недолго. Роман был платоническим, но сколько заботы, чуткости, подкупающей, искренней нежности  нашлось для неё в сердце Гумилёва!
  Наш «сверхчеловек» снова нарушает свои «незыблемые» принципы. Привычный эгоизм уступает подлинной человечности. И мы снова недоумеваем. В чём всё-таки суть истинного Гумилёва – в его ницшеанском презрении к женщинам или в трогательной заботе о Маше, обожествлении её и в преклонении перед ней? Ни о ком не заботился он  так жертвенно и преданно, как о своей Маше.
      Днём по совету врачей она ложилась отдохнуть. Гумилёв всё это время ждал её под дверью. Делал вид, что читает, но  книга оставалась открытой на одной и той же странице.
Когда большое семейство отправлялось в нескольких экипажах на прогулку или в гости к соседям, он строго следил, чтобы коляска Маши выезжала первой – она слаба лёгкими, и нельзя допустить, чтобы Машенька дышала пылью.
     Эти его строки – как покаяние:
       Святой Антоний может подтвердить,
       Что плоти я никак не мог смирить.
       Но и святой Цецилии уста
       Прошепчут, что душа моя чиста.
     Болезнь Маши быстро прогрессировала. Врачи советовали санаторий, и осенью её отвезли в Финляндию. В ноябре Гумилёв, узнав, что ей хуже, бросает всё, мчится туда. Пишет стихи в альбом девушки, молится за её выздоровление. Тщетно..
. В надежде на южный климат родственники перевозят девушку в Италию. Гумилёв провожает её, надеется на чудо. Чуда не происходит – 29 декабря Маша умерла. Было ей всего двадцать два года.
     А. А. Гумилёва утверждала, что, прощаясь с девушкой перед её отъездом в Финляндию, поэт прошептал ей: «Машенька, я никогда не думал, что можно так любить и грустить». Если это правда, становится ясно, кто главная героиня «Заблудившегося трамвая» – одного из лучших стихотворений поэта:
         Машенька, ты здесь жила и пела,
         Мне, жениху, ковёр ткала,
         Где же теперь твой голос и тело,
         Может ли быть, что ты умерла!
        …………………………………..
        И всё ж навеки сердце угрюмо,
        И трудно дышать, и больно жить…
        Машенька, я никогда не думал,
        Что можно так любить и грустить.
     Любовь к Маше настигла Гумилёва через год после женитьбы на Ахматовой. У неё в это время были собственные романы – в России с литератором Г. И. Чулковым, во Франции с начинающим художником по имени Амедео. Пройдёт девять лет, и 24 января 1920 года в Париже, добитый кокаином, алкоголем и туберкулёзом, умрёт никем не признанный тридцатипятилетний живописец. В день похорон его жена (она была на девятом месяце беременности) выбросится из окна. Потом к бесславному при жизни художнику придёт посмертное мировое признание,  картины будут продаваться за баснословные суммы. В список лучших художников эпохи впишут его имя – Амедео Модильяни.
     Но всё это будет спустя много лет. Пока на дворе 1911 год. Разгар любви Гумилёва к Маше. А из Парижа от Модильяни приезжает в Слепнёво Ахматова. Анна Андреевна  в шоке. Как же так?! Ведь она не сомневалась в  абсолютной власти над мужем, в неотразимости своих чар над ним. И вдруг выясняется: всё это – иллюзия. Оказывается, есть женщина, которая вызывает у Гумилёва более высокие и сильные чувства! Наделённая острым умом, Ахматова понимает: Машенька – её антипод. Гумилёва влекут к девушке те качества души, которых нет у земной и не слишком доброй к нему жены.
     И всё-таки она попытается удержать возле себя этого прохвоста. Назло! И поступает так же банально, как это часто делают женщины в её положении. Зачатие  ребёнка, будущего сына Лёвушки, приходится на то время, когда Гумилёв рвался к Маше в Финляндию.
      Впрочем, это лишь версия некоторых биографов…
      Машу она ненавидела уже за то, что та заставляла страдать её самолюбие. И гордость. Другие романы Гумилёва Анна Андреевна живописала вселюдно – добродушно и охотно. Но о Маше говорить избегала. Ограничивалась словами: «В то лето Николай Степанович наполнял альбом Кузьминых-Караваевых посредственными стихами».
     Весной 1912 года  отправились в Италию. Вроде бы, теперь у Анны Андреевны больше нет поводов для беспокойства – она едет в заграничное путешествие с мужем, от которого ждёт ребёнка, соперницы нет. На деле всё оказалось не столь безоблачно
                                          (продолжение следует)
 

 

В Ы Б О Р ( из книги о Николае Гумилёве)

  Циник!

Жестокий, безжалостный и … опасный.

Роковой сердцеед..

.
Такой приговор  наши читатели нередко выносят Гумилёву.
Нам кажется, пришла пора определиться, каков же воистину  этот сердцеед и каковы те женщины, с которыми он вступал в любовные «поединки».
  В самых «кровавых дуэлях»  образ «губителя» и коварного соблазнителя явно меркнет перед  дамами, что находились по другую сторону «барьера»..
И на поверку часто оказывается…
Он – доверчив, наивен, великодушен,  не способен к подлости, плетению интриг или обману..
Она – интриганка; коварна, лжива, двулична, вероломна, жестока…
Подтвердим это сравнение  рассказом лишь об одной   «показательной» любовной дуэли..
     Елизавету Ивановну Дмитриеву ( Черубину де Габриак) он встретил летом 1907 года в Париже. Двадцатилетняя Лиля (так звали её близкие) посещала Сорбонну. С детства тяжело болела, много лет была прикована к постели, осталась хромой на всю жизнь. Но при всём этом слыла чаровницей, умеющей завораживать мужчин.
      Спустя два года они увиделись в Петербурге, узнали друг друга.  Лиля уже закончила  Императорский женский педагогический институт, вела русскую словесность в женской гимназии,  была одарённой поэтессой…
    Роман  закрутился феерически – по-гумилёвски.
     – Тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это «встреча» и не нам ей противиться, – признавалась Лиля.
      Околдованные друг другом любовники не расставались. Стихи, прогулки,  литературные вечера…
. Гумилёв, как обычно, был одержим бурной и разрушительной стихией страсти. Сказочное воображение поэта обратило Лилечку, гадкого утёнка, в волшебного лебедя:

          Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей,
          Я нашёл себе подругу из породы лебедей.
  
Преобразилась и Лиля. В привычной  галерее мистификаций, интриг, амурных игр  явилось ей нечто подлинное, забытое и… настораживающее. Любовные истории для неё всегда скрывали пугающую тайну, трагизм, безысходность и пагубу. Но Лиля любила и умела играть с огнём. Любила любовь.
     Она наверняка видела неизбежную обречённость так внезапно нахлынувшего счастья. Ведь, встречаясь с Гумилёвым, Лиля оставалась невестой инженера-мелиоратора В. Н. Васильева и в то же время мечтала покорить сердце поэта Максимилиана Волошина. Тщательно обдумывала каждое письмо к нему. 13 мая, находясь в полном здравии, сообщает: «Дорогой Макс, я уже три дня лежу, у меня идёт кровь горлом, и мне грустно. <…>  Хочется видеть Вас, милый Макс».
      Лгать она тоже умела и… любила.
     Столь  нежный зов милой девушки приносит плоды: Максимилиан Александрович приглашает Лилю погостить у него в Коктебеле. Любвеобильная и лукавая искательница приключений просит поехать с ней ничего не подозревающего Гумилёва, а Волошину пишет: «Гум <илёв> напросился, я не звала его, но т.к. мне нездоровится, то пусть. Уже больше писем не будет, а будет Коктебель. Я Вас оч<ень> хочу видеть и оч <ень> люблю. Лиля». 
     25 мая 1909 года Гумилёв и Лиля выехали в Москву. Там Николай Степанович встретился с  Брюсовым, представил ему возлюбленную. Дорогу от Москвы до Коктебеля она позднее будет вспоминать как «дымно-розовый закат». Ласково называет Гумилёва Гумми, он её – Лилей, утверждая, что это имя похоже на серебристый колокольчик. В Гумилёве она воображает своего доброго ангела-спасителя, которого можно  удачно использовать. Гумилёв, надеялась Лиля, пробудит в Волошине ревность, заставит его воспылать к ней бурной страстью. А на случай, если её чары  на упрямца Макса всё же не  подействуют,– Гумилёв останется её единственным избранником.. Такая вот незавидная роль отводилась Лилечкой верному и наивному Николаю Степановичу, её благородному рыцарю. Впрочем, роль для него – «обкатанная». Ведь и у Ахматовой, с её жгучей страстью к петербургскому студенту, к его дурацкой «карточке»,- Гумилёв  будет хаживать в «запасных вариантах».
     Чары, однако, подействовали. В Коктебеле Максимилиан Волошин с Лилей всё чаще уединяются, подолгу гуляют вдвоём. Гумилёва мучительно унижало не столько коварство измены, сколько её публичность: всё происходило на глазах других гостей – Алексея Толстого с женой и поэтессы П. Соловьёвой.
       – Здесь началось то, в чём больше всего виновата я перед Н. Ст. (Гумилёвым. – Авт.), – призналась Лиля.  – Судьбе было угодно свести нас всех троих вместе: его, меня и М. Ал. (Волошина. – Авт.), потому что самая большая моя в жизни любовь, самая недосягаемая,– это был Макс. Ал.  <…> Я узнала, что М. А. любит меня, любит уже давно, –  к нему я рванулась вся, от него я не скрывала ничего. Он мне грустно сказал: «Выбирай сама. Но если ты уйдёшь к Г-ву (Гумилёву. – Авт.) – я буду тебя презирать».
      Выбор уже был сделан, но Н. С. (Гумилёв. – Авт.) всё же оставался для меня какой-то благоуханной алой гвоздикой. Мне всё казалось, что хочу обоих, зачем выбор?
      В конце концов, ничего не объясняя, Дмитриева попросила Гумилёва уехать.
     Алексей Толстой  пошутил: "Гумилёв с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бой тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии, поэму «Капитаны». После этого он выпустил пауков и уехал».
    Трудно представить, что творилось в уязвлённой душе поэта. Проще разгадать поступок Лили. Жесток, оскорбителен и беспощаден её выбор. Только вероломством и холодным расчётом можно объяснить предательство этой женщины, слабой и одновременно сильной, когда она жаждет перевоплотиться в Кармен, вернее – поиграть в неё: «любовь свободна… законов всех она сильней». Коварна и слишком уж театральна эта игра! И бедный Гумилёв явно не заслуживает в этом спектакле роли дона Хозе.
     Невозможно оправдать её замешенный на дешёвых интригах и холодных эгоистичных «выкладках» удар по человеку, который её любит, опекает, искренне привязан. Разве умная и чуткая Лиля не могла предвидеть, к чему приведут её расчётливые и фальшивые любовные игры, коими был так славен Серебряный век?! Конечно, могла. Более того – она же их и срежиссировала. Такой вот авантюрный характер! А если сказать погрубее и проще – стервозный!
Позднее она начнёт казнить себя…
«Почему я так мучила Н. С.? Почему не отпускала его от себя?» Придумает оправдание: «Это не жадность была, это тоже была любовь. Во мне есть две души, и одна из них, верно, любила одного, другая другого».
     Простую арифметику нарушила третья душа, сделавшая свой выбор. Это Иоганнес фон Гюнтер – прибалтийский немец, поэт, переводчик, драматург. Видимо, с его участием по Петербургу расползаются слухи: Гумилёв нелестно отзывается о Дмитриевой. Сам же Гюнтер устраивает встречу бывших любовников на квартире подруги Елизаветы Ивановны – Лидии Брюлловой, и сам же её подробно описывает: «Нас ожидали. На Дмитриевой было тёмно-зелёное бархатное платье, которое ей очень шло. Она страшно волновалось. Всё её лицо покрылось красными пятнами. Красиво накрытый стол тоже, казалось, рассчитывал на примирение. Лидия Брюллова, в чёрном шёлковом платье, приняла нас очень радушно.
     Но что произошло? Небрежно, я бы сказал, надменно ступая, Гумилёв приблизился к ним.
     – Мадемуазель, – начал он, ни с одной из них не поздоровавшись,– вы распространяете ложь, будто я собирался жениться на вас. Вы были моей метреской. На таковых не женятся. Это я хотел вам сказать.
     Роковой, презрительный кивок головы. И повернулся спиной. И вышел.  
     Таким был ответ на «хочу обоих».
     Алексей Толстой, считая, что этот поступок бросил тень на гумилёвскую репутацию рыцаря без страха и упрёка, позднее клялся: «Я знаю и утверждаю, что обвинение, брошенное ему, – в произнесении им некоторых неосторожных слов – было ложно: слов этих он не произносил и произнести не мог. Однако из гордости и презрения он молчал, не отрицая обвинения, когда же была устроена очная ставка, с ухмылкой подтвердил эту ложь». Здесь тоже весь Гумилёв: никогда не унижаться до самооправданий и покаяний! Даже в том случае, если на кону – жизнь.      .
     Слухи о скандале дошли до Волошина. 19 ноября он оказался в одной компании с Гумилёвым. Дело было в мастерской художника А. Я. Головина, располагавшейся на верхнем этаже Мариинского театра. Пол огромной мастерской был живописно завален декорациями к «Орфею», внизу, в театре, давали «Фауста». Шаляпин пел «Заклинание цветов». Дождавшись окончания арии, Волошин подошёл к Гумилёву и прилюдно дал ему пощёчину. Гумилёв отшатнулся и прохрипел: «Ты мне за это ответишь!», тут же вызвал обидчика на дуэль.
                                 ( продолжение следует)

Без заголовка

По просьбе Станислава Шавловского публикую несколько фотографий моего отца Фирер Ильи Ароновича, художника и педогога воспитавшего целую плеяду известных художников, создавшего систему художественного образования в Красноярске и красноярском крае.

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.

ВСЯ ПРАВДА ПРО НАВОДНЕНИЕ!Крымска!ОНА СТРАШНАЯ!(
 

 ВСЯ ПРАВДА ПРО НАВОДНЕНИЕ!Крымска!ОНА СТРАШНАЯ!(

Фильм "Великая тайна воды"

Источник: http://video.rutube.ru/127da580c9d87e951b4460705124e7ee

"...Сейчас мы сделали громадный шаг:
мы поняли, что мы о воде почти ничего не знаем"
доктор наук, профессор МГУ В. Воейков

Бухенвальдский набат

День памяти жерт фашистских концлагерей

11 апреля отмечается Международный день освобождения узников фашистских концлагерей, который установлен в память об интернациональном восстании узников концлагеря Бухенвальд, произошедшем 11 апреля 1945 года.

 

 

Читать далее...

ПРАВО НА БЕСЧЕСТИЕ
 

                                 НЕ  СТЫДНО !

 

Достоевский в «Бесах» сказал ужасную вещь: «Идея русской революции одна – ПРАВО НА БЕСЧЕСТИЕ..»

 Вот это право, мне кажется, и реализовано  у нас в полном объёме. Потому что сегодня в нашем «царстве-государстве» не стыдно ничего – ни политикам, ни журналистам, ни  полиции,  ни министрам, ни шоу- менам, ни банкирам, ни детоубийцам, ни насильникам, ни ксенофобам, ни «правоведам", ни бизнесменам, ни ТВ-шникам, ни  «партийцам»,ни мэрам, ни губернаторам…

    И  СОВЕСТЬ - уже не «когтистый зверь, скребущий сердце», как у Пушкина. Бледнеет СОВЕСТЬ, уступая свои позиции БЕСПРЕДЕЛУ.

Самый ходовой сюжет наших  СМИ – о том, как успешно реализуется во всех направлениях это  страшное «право на бесчестие», предугаданное Фёдором Михайловичем  Достоевским.

  Реализуется и уже не вызывает особых эмоций у потребителей  и равнодушных созерцателей этих ужастиков жизни.

Привыкли. И эмоции как-то притупились - на всех не напасёшься.

 И к  сказкам, что проникают иногда к нашим детям из ЦАРСТВА БЕСЧЕСТИЯ , тоже привыкли. А ведь они, сказки эти, только и делают, что глумятся над СВЕТЛЫМ.

   Разве не жутко сознавать, что твой ребёнок вдруг узнаёт,  как спящую красавицу полюбил некрофил, Царевну лягушку - зоофил . Как Белоснежка нарвалась на групповуху, а Дюймовочка – на педофила-Крота….

   ЖУТКО!  Но что поделаешь? ВРЕМЯ ТАКОЕ...

  ВРЕМЯ ЛИ?

НЕОБХОДИМОСТЬ МЫШЛЕНИЯ (Михаил Жванецкий)


Необходимость мышления впервые была признана

еще до нашей эры.

Сегодня она наконец-то отвергнута.

Когда ты без мозгов, куда бы ты ни шел,

получается — вперед.

Без мозгов ты, конечно, больше двигаешься.

Тебе надо и туда, и сюда.

Ты же не знаешь—куда.

Тебе повсюду надо.

Читать далее...

Запомните минуту тишины.



Придёт весна и к вечному огню
Придут однополчане на свиданья.
Я тихо здесь колени приклоню,
Замру в минуте скорбного молчания.
Минута, сколько жизней отняла,
А сколько вдов, сирот в минуту эту
Припомнят, как беда огнём прожгла,
Другой минуте, бросив эстафету.
Минута, кто-то плачет не стыдясь,
А кто-то сердце сжал одной рукою.
Минута памяти уходит не простясь
В года, к солдатам, не пришедшим с боя.
Минута, и столетие прошло,
Где миллионы жизней оборвалось.
И ветеранов много не пришло
Их строй редеет, мало их осталось.
Запомните минуту тишины!
Запомните фамилии и даты,
Всех тех, кто не вернулся с той войны,
Чьё имя гордое – ЗАЩИТНИКИ – СОЛДАТЫ!
И помните – минута не длинна,
Её нам хватит, чтобы нас не стало.
ПУСТЬ ТРИЖДЫ БУДЕТ ПРОКЛЯТА ВОЙНА!
Любая, меч смените на орало!

Нескучные Заметки-46: НАПОЛЕОН В МОСКВЕ (часть IV)




ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ЗДЕСЬ, В ПАРИЖЕ, В ПОНЕДЕЛЬНИК, 22 ноября, официально завершилась осень и по всей французской столице торжественно зажглась предновогодняя иллюминация. Помимо разнообразных огней, полно и соответствующих праздничных мероприятий, и хотя они почти такие же, как и в прошлом году, но вместе с тем, сильно добавляют в обыденную чередну дней то самое, возвращающееся всякий раз, словно из детства, щемящее ощущение, которое так ошарашило одного бывшего всегда "слегка трезвым" бородатого писателя, что тот сформулировал его кратко, будто очередной свой тост:"Париж -это праздник, который всегда с тобой!"...

И пока в Париже только начинают праздновать, в Москве уже завершают выставку, посвященную самому известному после Христа человеку на земле: Императору Франции Наполеону I - обзору наиболее ярких экспонатов, представленных на ней, я уже посвятил три части: начало их здесь. И хотя по последней информации, работа той успешной в финансовом плане выставки продлена аж до 12 декабря, нам с Вами настала пора завершать её обзор и перемещаться из Москвы в Париж: если же кто из моих ПоЧитателей восжелает самолично обозреть эту выставку, то напомню, что дополнительную информацию о стоимости билетов, часах работы выставки, etc мой любознательный ПоЧитатель найдет на сайте музея, перейти на который можно, нажав красный заголовок этой Нескучной Заметки™ в самом верху. Отдавая также должную справедливость Рикки-Тикки-Тави, вдохновившего меня на этот рассказ, продолжим с установленного им порядка, сохраняя также и его пояснения к экспонатам, - они обозначены курсивом. Итак, поехали!

BIENVENUE AU MOSCOU!