Когда жизнь съёживалась вокруг человека и ему хотелось отбросить её, как кожуру съеденного банана, он вдруг находил пожелтевший пергамент. Сказано было: "Рассвет встретишь в пути. Ступив на тропу пути, увидишь многое и услышишь всё. Прежняя жизнь истекла. Оставляя её, сохрани надежду, но имя своё позабудь. Трижды умрёшь, прежде, чем увидишь Лицо".
И люди шли по пути, указанному в пергаменте. Он вёл через море, горы и три пустыни. Странное начиналось уже на корабле немых, где почти никто не разговаривал. Ночью открывалась каюта и чёрная Тень набрасывалась на путешественника. Если она побеждала, то тело погибшего выбрасывалось за борт. Если побеждал путешественник, его высаживали на берег. Далеко не все были настороже или умели блистательно владеть ножом. Но иные догадывались петь и играть для Тени - заворожённая, она слушала день и ночь. И даже паруса корабля сами принимали нужное положение, когда он причаливал к скалистой гряде.
Путники сходили на берег, и тропа вела их в горы. Иногда случались обвалы, и лишь уцелевшие, самые осмотрительные или самые смелые, продолжали путь. В пустыне кто-то разрывал мешки с водой, и путники умирали от жажды. Иногда налетали дикие кочевники и уводили растерявшихся в рабство.
Так действовали Стражи Лица. Как сторожевые псы, они кусали и оступали. Самые бесстрашные, самые предусмотрительные, самые настойчивые, самые верящие достигали третьей пустыни, среди которой высился скалистый островок, увитый плющом, скрывавшим журчащий родник. И всегда к нему приходил только один человек.
Ещё издалека путник начинал видеть Лицо. Сначала оно казалось ему огромным и высеченным из камня, как у Сфинкса. Глаза его были полуприкрыты, словно Лицо дремало. Но чем ближе подходил человек, тем быстрее оно оживало, начинало светиться, впитывая в себя приближающуюся жизнь. Оно мгновенно переживало её и море эмоций волнами прокатывалось по нему.
Трудно было понять, чьё это Лицо - мужчины или женщины, по нему не угадывался возраст и оно постоянно менялось - мысли и эмоции бороздили чело, уста улыбались и расцветали, гримасы радости и боли искажали черты. Говорили, что в этом Лице запечатлелись сотни тысяч, а может и миллионы других лиц.
Путник, тем временем, подходил всё ближе и ближе, и наконец, на Лице медленно открывались глаза. Животное не выдерживает взгляда человека. Редко кому из людей удавалось выдержать взгляд Лица. Иные, пытавшиеся сделать это, сходили с ума, и с дикими возгласами и приплясывая, скрывались в пустныне. Безумными Стражами нарекли их. Высушенные солнцем, словно призраки, лёгкие и дерзкие, они появлялись из знойного марева, окружали караван, пели, плясали и смеялись, пока путешественники не одаривали их едой или питьём.
Пережив жизнь путника, Лицо открывало в своём взгляде её суть. Человек читал этот взгляд и опускал утомлённые встречным блеском, уставшие глаза. И Лицо прикрывало веки, снова застывая - медленно остывали мускулы, заострялся нос, прекрасный лоб выдавался вперёд.
Путник, тем временем, уходил. Он навсегда забывал своё прежнее имя, изменялось его лицо, а душа его горела теперь вечным пламенем. Он возвращался в мир, но люди сторонились его - был он слишком страстен и непредсказуем. И поступки его были неожиданны - никто не знал, что он сделает в следущее мгновенье - подарит цветы или ударит ножом, сочинит прекрасную поэму или будет играть сонеты луне. То, что он имел, теперь значило для него всё, для прочих же людей - ничего. Путник жил на невидимом людям островке, который огибала река обычной обманной жизни. Путник нёс в душе своей Лицо. Лицо любви.


Настроение: филосовское
Музыка: Within Temptation "Enter"
Читаю: Филип Пулман "Янтарный телескоп"

- Танцуй! - думал я. - Танцуй! Молодость быстро проходит...
Я танцевать не умел, и моя молодость тоже быстро проходила. А Она танцевала до утра, и её лёгкое платье цвета ночного тумана развевалось вслед сине-серыми крыльями бабочки. Её худые руки казались ветвями прекрасного дерева, и как-то неловко было видеть их на плечах или на талии случайного партнёра.
А ведь умей танцевать, именно я вёл бы Её в танце, как дивную фею, и шептал бы Ей на ухо стихи. Что шепчут другие? Как подозрительно алеет Её щека! Грусть клубилась во мне, и я потихоньку выпускал её с сигаретным дымом...
А Она летала и летала по большой комнате. Я курил и прохаживался, прохаживался и курил. Но силы мои иссякали. Она промчалась мимо, задев меня крылышком своего туманного платья. Она запыхалась, была счастлива, и я уловил её слова:
- Ах, как мала эта комната! Как хорошо танцевать в больших залах!
Сердце моё плакало злыми слезами боли и обиды.
- Её надо выпустить, выпустить из этой комнаты! - твердил я себе бессмысленно и упрямо. И когда Она в бессчётный раз, ослепительно красивая, самозабвенно неслась по паркету, я произнёс роковые слова:
- Хоть бы ты навсегда улетела отсюда!
Громыхнула гроза, где-то далеко ударила молния. А она, словно вняв этой мольбе, печально взглянула на меня и ночным туманом выпорхнула в окно.
С тех пор я её не видел никогда.

Он стоял у открытого окна, вдыхал ветер, запах улицы и ночного неба. По щеке скатилась одинокая слеза, печально блеснув в свете рассыпающихся звёзд, чтобы потом навсегда исчезнуть в потоке земляной пыли под шум машин и музыку Вагнера. Но ему было всё равно.
Полтора года назад умерла половинка его сердца. А сегодня умерла последняя его частичка, вторая половинка. Мир рушился. Но никто не слышал безумия этой боли. Этого крика, маленькой бабочки, застрявший в горле и принёсшей с собой удушье. Никто не увидел и слезу, уже напитавшую землю своей влагой. По стене скользнула чья-то тень.
- Когда-нибудь я превращусь в тень, - говорила она. Но это было в прошлом. Год назад – это слишком далеко от сегодня. Всего год назад умершая половинка его сердца билась с новой силой. Ему казалось, что это начало – и он тонул в омуте её тёмно-зелёных глаз.
А сейчас он вычёркивал из своей жизни тех, кому верил и доверял. Железные когти безжалостно полосовали по сердцу, и он слышал, как с каждым вычеркнутым именем оно бьётся всё тише, всё глуше. Где-то вдалеке ему вдруг почудился переливчатый смех, и он мутно усмехнулся в ответ.
Резкий порыв ветра качнул занавески и разбросал по полу чёрную колоду Таро. Самое смешное, что он знал обо всём ещё летом… Как и раньше, он сам приводил убийц и предателей в свой чёрно-белый мир. А она была всего лишь разноцветной кошкой…



Настроение: абстрактное
Музыка: импровизации
Читаю: Филип Пулман "Янтарный нож"

Бег был долгий и трудный. Лишь стайка лидеров бежала легко, без перенапряжения. Эти бегуны знали свои силы и уже привыкли лидировать. Мне всегда нравилось смотреть на их раскованный бег, на длинные, почти летящие ноги, на уверенно устремлённые к финишной ленте мерно дышащие груди... Финиш не был для них открытием, откровением, финиш был апплодисментами, они за ними и бежали...
Вслед спешила "золотая середина", основная, сгрудившаяся масса. Этих вело сознание своей самоценности - отработать нормально и показать хорошее время. Затем бежали любители стартовых фейерверков, легко поджигая бег вначале и вырываясь вперёд. Впоследствии они оказывались в самых задних рядах и, как правило, сходили с дистанции. Не от усталой безвыходности, от психологического слома...
И, наконец, запыхавшийся, полушёл-полубежал самый последний. Ни об одном из призовых мест он, разумеется, не мечтал. Одна страсть вела его - додышать, добежать. И он, почти в бессознательном состоянии, упорно заставлял себя двигаться вперёд. Казалось, что даже ноги он переставляет лишь одним усилием мысли.
Но ничто в этой жизни не продолжается бесконечно - пришёл конец и этому соревнованию. Вручены награды, играет торжественная музыка. Но жюри всё ещё кого-то ждёт. Вперёд выходит его председатель - старик с лохматой и густой шевелюрой - и надевает медаль на шею спортсмена, прибежавшего последним. В толпе свистят. И сам спортсмен ошеломлён, он думает - над ним насмехаются. Но вот его взгляд падает на надпись, сделанную на медали: "Первый учится выигрывать, последний - побеждать"...


Настроение: нехорошее
Музыка: Курск "Черно"

Я сидел на чьей-то могиле и пил...
Я не знал, зачем это делал, но это было единственное, что я делал постоянно. Алкоголь уже не действовал, и все равно я продолжал. Меня не замечали люди, впрочем, так было всегда, сколько я себя помнил. Только девушки и юноши в чёрном, с густо подведёнными тушью глазами бросали на меня равнодушные взгляды. Но разве можно назвать людьми этих так называемых готов, каждый день приходящих сюда, на кладбище, чтобы напиться и заняться любовью в склепе... Впрочем, иногда я сидел с ними, потому что мне не хватало... а чего, я так и не мог вспомнить... Но, чаще всего я уходил от них в дальний угол кладбища, где была могила, о которой никто не знал.
Так проходил каждый день.....


Но однажды я увидел Её...
Я не знал, кто это. Она шла по направлению к той самой могиле, около которой я скрывался каждый день от своих и чужих мыслей. Её руки держали две мертвых розы, а в уголках лучистых синих глаз прятались слезы. Не обращая на меня внимания, она села рядом, а я... Я продолжал разглядывать её. Лицо девушки казалось мне смутно знакомым. Мне стало интересно, о ком она плачет и чья могила столько времени служила мне убежищем от жизни...
Странно... На надгробии я прочитал своё имя...


Настроение: посвящается самой обыкновенной вороне
Музыка: шум ночного леса

Любовь била меня о свои берега. Но её бурное течение не пугало меня - чем стремительнее нёсся поток, тем более умелым пловцом я чувствовала себя. И, взлетая на очередном гребне, душа трепетала, желая риска, падения вместе с водопадом брызг вниз, в бездонную пропасть страсти, чтобы потом, до хруста напрягая мышцы азартно штурмовать новую волну, чувствуя, как в конце-концов, она сама понесёт тебя. За это и любишь любовь - она пробуждает силы, тебе неведомые. Ты перестаёшь замечать жизнь и мир вокруг, всё сливается в одну мелодию, самую близкую, самую желанную.
Он прыгает рядом и поёт какую-то забавную песенку. А ты изредка взглядываешь на него с самой дальней горы, тем не менее, зная, что сейчас ты стоишь так близко, как никогда - стоит лишь руку протянуть. Сердце совершает стремительный вылет в космос души. Тела пропитываются мёдом и мускусом насквозь. Это любовь насыщает их упоением утомлённости. Как счастье путника, наконец-то пришедшего домой. Но утомление счастьем снова рождает размышления об отдохновении. И ты снова ищешь в любви нежности касания. Отводишь со лба любимого его шёлковые волосы и взглядом ласкаешь его профиль. Тебя радует прячущаяся в твоей ладони плоть и чётко очерченные изгибы его тела. И, если нежность охватывает тебя, ты покорена. И, возможно, навсегда. Рубикон перейдён.
Влюблённость торопится, любовь идёт неспеша. Пьёшь мёд и яд каждой секунды. И снова жаждешь касания, ласку которого огромная нежность любви хранит как редкий цветок. Но, рано или поздно, увядают цветы. Тогда лишь попытка взаимного обладания даёт иллюзию полного счастья. Что ж, уходящее пусть уходит, но остающаяся радость превышает всё.
Однажды я встретила юношу - у него были тёмные, как ночь, волосы, бледные щёки, лукавая улыбка и совершенные янтарные глаза. Рождались стихи, била лихорадка, и неодолимое желание, как у Онегина "видеть вас" заставляло совершать немыслимые поступки. Но это было давно. А вчера - невнятное объяснение на сумеречной улице и невнятный ответ. А потом яростный бег по освещённым безжалостными огнями улицам - прочь от их света. Удар сокрушительный, отчаянье бесконечно. И спешка сожгла всё - и саму любовь, и отчаяние, и тревогу.
А потом из пепла возник феникс - бодр и весел. Добрым рассветом снова начинался день. А он всё ещё продолжал говорить, и ему казалось, что я всё ещё слышу его. "Я был очень неправ. Я всё понимаю - я не должен был шутить с тобой, не должен был раздражаться по пустякам, докапываться, когда ты искала тишины и уединения. Не должен был говорить тебе то, что ты в сердцах сказала мне, да и не стоило идти за тобой, пытаться успокоить. Ты мне слишком дорога и я никогда не хотел и не хочу, чтобы ты ушла."
Наконец-то он услышал давние мои слова, стук моего сердца. Та прежняя моя лихорадка охватила его. Но Рубикон был перейдён. Всё осталось далеко далеко, на том берегу. А за воспоминаниями не возвращаются.
"Всё сгорело, - сказала я ему. - прости". И сердце моё билось как у тренированной спортсменки.


Настроение: похуй
Музыка: Nightwish "Dark Passion Play"

В магазине...

Она, кривя лицом, картинно говорила на весь магазин:
- Да ты просто жалкое ничтожество!
Он что-то ворчал, словно старый мотор, оскорбляя её.
- Ничтожество! - настойчиво повторяла она. Лицо её выражало страдание мысли, но ничего другого она не могла придумать.
У него с фантазией тоже были нелады. Он упрямо ворчал и ворчал что-то одинаковое, негромко, но монтонно. Вокруг равнодушно сновали люди. Они не верили ни ей, ни ему.
- Дурак! - она брезгливо бросила на прилавок яркую кофточку, которую перед этим пристально рассматривала и хотела купить. Он снова угрожающе заворчал...
Это могло бы длиться бесконечно, если бы не продолжалось каждый день.


На бульваре...

Она тащила пьяного на себе и сердито бормотала:
- А провались ты... пропадом...
Он что-то невразумительно мычал и с гордым недоумением смотрел на неё сверху вниз, словно спрашивал: А кто, собственно, ты вообще такая? А она всё волокла его, не обращая внимания на прохожих. Он слегка упирался, но выглядел молодецки: розовая рубаха на груди расстегнулась, смоляная прядь упала на широкий лоб.
Женщина с крашеными волосами, проходя мимо и перекладывая пакеты из "Рамстора" из руки в руку, посочувствовала ей, покачав головой:
- Бедная...
Та прислонила мужчину к стене, и выдала ей сходу:
- Ты что, спала с ним и знаешь, что он за мужик? Да все твои хахали против него сосунки!
Крашеная мигом перехватила сумки поудобнее и отбежав, всё-таки отлаялась:
- Стерва! Так тебе, стерве, и надо!
Вопль этот разбудил пьяного, и он, слегка подавшись вперёд и наливаясь бесконечной яростью, издал гневно-победный рык. Рык этот смёл крашеную с пакетами с улицы. Затем пьяный вяло поник, и женщина потащила его дальше, бормоча:
- А провались ты сквозь землю, и за что мне наказание такое...



Настроение: сегодня я наблюдатель
Музыка: Lacrimosa "Elodia"

На мне высокие сапоги и ладно пригнана удобная одежда. Я не вхожу в лесную чащу, а врастаю в зелёную стену - неслышно крадусь меж кустов и высоких деревьев. Поступь моя легка, но тверда, и ни одна ветка не хрустнет, ни один листок не сдвинется с места. И вдруг - вот оно! Взлетает и замирает рука - а на воображаемой линии, ведомой от кисти, как бы замирает птица. Пронзительный свист. И птица уже не летит.
Но Охотница я поневоле. Такова жизнь, она диктует - и ты берёшь кинжал и отправляешься на охоту, хотя у тебя нет и малейшего желания убивать.
Я привыкла, томно прикрыв глаза, зорко поглядывать вокруг. Даже ночью мой взор устремлен в самое сосредоточие тьмы. Что ищет он? Какие истины открывает? Это - моя маленькая тайна. Я знаю, ночь - это сгущающаяся печаль, мускусная усталость и медовая страсть. День - внезапная вспышка сочной радости. Иногда от ночи можно спрятаться во сне, ото дня спрятаться невозможно. Но не для того ли я стала Охотницей, чтобы меня ничто не могло захватить врасплох?
- Нельзя встречаться, заранее зная, что расстанешься. - сказал он однажды. - Нельзя радоваться, предаваясь печали.
И был прав. Но видел ли он в лицо радость и печаль?
Ночь не может без дня. Печаль хватается за руку радости. Тем чернее становится ночь. Тем глубже пропасть печали. Не для того ли я стала Охотницей, чтобы в нужный час, угрожая одной, охранить вторую?
Радость – лёгкая яркая птица, и голос её звенит где-то в вышине, как у жаворонка. Печаль тяжело хлопает дымчатыми крыльями, налетает как неизбежное, стремясь закрыть и тот крохотный свет, который робко брезжит на горизонте. Когда она поёт, я преклоняюсь перед убедительностью её разума. Вслушиваюсь, но предпочитаю птицу радости. Улыбаюсь, излучаю благодушие, встречаюсь с любимым. Радость затапливает, и я понимаю: любимый - это солнце, сама жизнь. Печаль в ту минуту побаивается заслонять его от меня, зная, что у Охотницы всегда есть кинжал, он может и ударить. А всё живое, даже печаль, хочет жить. Она кружит и кружит надо мной, чтобы я постоянно помнила о ней. И я помню. Поэтому любимый, глядя на моё задумчивое лицо, недоумевает. Ему кажется, что что-то, печалящее меня, таится в нём самом. Жажда не утоляется, но во фляге эмоций ещё сохраняются капли животворного счастья. Или яда?
Я долго глажу в руках кинжал моей безвыходности, чищу его, полирую, снова и снова затачиваю, зная: когда-нибудь мне придётся убить и радость и печаль.
Печаль без радости не живёт.


Настроение: многое, слишком многое за последние дни...
Музыка: Nightwish "Amaranth"

Она очень любила целоваться и ему это было приятно. Поцелуи казались лепестками диковинного, вечно распускающегося цветка. Вот только странный привкус оставался на губах: не горький, не сладкий - привкус оцепенения. Губы словно леденели, и тогда он думал - это от бессчётности поцелуев. Но однажды случилось ему поцеловать другую женщину - та вскрикнула, словно обожглась. Он поцеловал её ещё раз, со всей нежностью, но она оттолкнула его:
- У тебя не губы, а лезвия...
А Она по-прежнему целовалась охотно и страстно.
- Мои губы созданы только для тебя... - как-то сказал он ей. Она промолчала, лишь лукаво взглянула на него с какой-то сумасшедшинкой. Всё больше он ощущал в своём теле могучую, но какую-то странную силу. Ему казалось, что тело наливается неподвижной свинцовой тяжестью.
- Ты у меня самый сильный! - говорила Она ему, когда он, теперь с медвежьей силой, сжимал Её в своих объятиях.
Но однажды, когда они расставались, он почувствовал, что ему совсем не хочется ни идти, ни двигаться. Мир вокруг останавливался. И он сказал Ей об этом. И тогда Она подняла его - он удивился, как легко Она это сделала - и понесла. Она принесла его в аллею и поставила на постамент. Веки тяжело закрывались. Последнее, что он увидел - длинный ряд металлических статуй. Он был крайней. Последнее, что он услышал - был мелодичный звон. Это звучал колокол Её металлического сердца...


Настроение: холодно
Музыка: Draconian "The Burning Halo"

Светлин был светел, словно день - высок, золотоволос, улыбчив. Тёмнин - мрачен, как ночь - длинные чёрные волосы он небрежно откидывал за спину, а синие глаза смотрели пронзительно и цепко. И оба они любили Её. А Она вела с ними весёлую игру, пела и плясала. И первый становился ещё светлее, а второй ещё мрачнее.
Однажды Светлин начал строить большой и красивый дом с мозаичными окнами, и сказал Ей: этот дом для тебя. Как всегда, помогали все соседи. Красными искрами мелькали в руках кирпичи, ладно укладывались золотистые брёвна, пели в руках мастеров рубанки и дрели, и украшали дом яркими красками маляры. А потом все уселись за длинными столами, поставленными прямо на траве, и поднялся заобеденный гомон и веселье.
Но Тёмнин не пришёл строить дом. Он смотрел на вырастающие стены из своего окна, как смотрит узник на будущую тюрьму. Только однажды он подошёл к новому дому, когда Светлин, весело насвистывая, красным камнем выкладывал фронтон. Тёмнин ничего не сказал, только в его синих глазах загорелся тёмный огонь. "Так-так, - говорили соседи. - как бы чего не вышло..." А так уж повелось на свете, что когда говорят - так оно и случается.
Все ждали: Светлин отправит к Ней сватов. Но ночью, накануне этого дня, новый дом загорелся рыжим огнём и в одночасье сгорел. Светлин ходил по пепелищу, трогал пахнущие дымом камни, и его посеревшее от золы и горя лицо становилось каменным. Никто не сомневался - всё это дело рук Тёмнина, но ведь не пойман - не вор, что тут поделаешь...
Страсти кипят, но дни не стоят на месте, и забота вращает людей в своём размеренном колесе. Тёмнин начал строить большой и красивый дом с мозаичными окнами. Но никто не пришёл ему помогать, а он, казалось, и не замечал этого. И всё-таки вырос дом из красного кирпича, а на флюгере у него был мчащийся всадник. По ночам Тёмнин брал в руки двухствольное охотничье ружьё и сторожил дом, пока тот не закрылся от улицы резным забором. Тогда-то и объявил Тёмнин соседям, что просит всех собраться у него.
Люди любопытны, поэтому собрались все. В уютном дворе были накрыты столы, горели фонарики, а в углу музыканты настраивали свои инструменты. Тёмнин подошёл к Ней и долго-долго смотрел в лучистые глаза. Его лицо отражалось в них, и ничего другого он не замечал. Тогда он подвёл Её к Светлину и сказал обоим: "Вот вам дом, живите." А потом вскочил на мотоцикл - и только пыль столбом по дороге.
А девушка словно одервенела. Ведь это она подожгла дом Светлина, когда поняла, что сердце её отвечает Тёмнину. Но никто этого, конечно же, не знал. Соседи заапплодировали, музыканты заиграли, и Светлин несмело взял её немую руку.
И пришлось им жить в новом доме...


Настроение: задумчивое
Музыка: звуки природы "Прибой"

Однажды манекену надоело стоять в витрине магазина и он сошёл вниз, на улицу. Был он довольно славно прорисован и одет в модный костюм. Из верхнего бокового кармашка торчал уголок беленького платочка с монограммой D&G.
А ты в это время ссорилась со мной и упрекала, что я не везу тебя в Венецию или в Париж, и до сих пор не научился кататься на горных лыжах, и известным певцом давно бы мог стать, и пора записаться нам в фитнес-клуб или хотя бы в тренажёрный зал... А уж о том, что одеваюсь я абы как и дарю тебе одни пустяшные цветы, что уж говорить... И ты была права, потому, что больше всего на свете я любил думать о смысле жизни.
Решив, что пора показать мне, как многие увлекаются твоей красотой, ты огляделась, и увидев чинно шествующий манекен, состроила ему глазки. Манекену твоя игра осталась непонятной, но он обратил внимание на стройный силуэт и подумал, что в витрине ты смогла бы выгодно его оттенять. И он пригласил:
- Девушка, может прогуляемся? - и поплыл, неся на полусогнутом локте твою руку.
- Какие стальные мышцы! - с восхищением думала ты.
Я смотрел вам вслед, и думал: конечно, куда уж мне. Фигура у него атлетическая, костюм - закачаешься, да и сам он словно сошёл с картинки глянцевого журнала, которые ты так любишь. Чем дальше вы уходили, тем больше я самоуничижался, вся биография моя казалась ничтожной и тебя недостойной. Поэтому я повернулся и одиноко побрёл по улице, ускользающей ото дня в сумерки.
А манекен между тем вёл светский разговор:
- Когда на тебя постоянно смотрят, а ты уже стоишь перед людьми достаточно долго, то попросту перестаёшь их замечать.
- А если на тебе костюм с иголочки, ты и вовсе чувствуешь себя на высоте. - подхватила ты.
Манекен любовно оглядел свой свой серый в искорку костюм. Вдруг ты оглянулась и заметив, что я ухожу, забеспокоилась.
- Многое ещё зависит от позы или от подсветки... - продолжал говорить манекен, но ты уже не слушала, и спешила вслед за мной.
- Э, нет. Хватит с меня Парижей и фитнес-клубов, - решил я и ускорил шаг. Но спрятаться было негде. И тут я увидел витрину с пустым местом там, где раньше стоял манекен. Тогда я поднялся туда и замер. Ты пробежала мимо, лишь мельком взглянув за стекло. Далёкое удивление вспыхнуло в твоём взоре и тут же погасло. Вскоре пришёл и манекен. Заметив, что место его занято, он пошёл за тобой...

... Теперь, когда вы оба подходите в к витрине, чаще всего повторяется один и тот же диалог:
- Дорогой, - говоришь ты, капризно разглядывая костюм на мне, - давай и тебе такой же присмотрим...
Манекен не возражает, он любит новые костюмы.
В следующий раз предлагает он:
- Дорогая, вон то платье тебе будет к лицу...
И ты согласно киваешь, а в глазах твоих мечутся тени давней тревоги, но ты не можешь понять, что с тобой происходит и скорее отгоняешь это непонятное чувство прочь.
Я представляю себе вашу квартиру: шкафы, ломящиеся от разнообразных одежд. Вижу, как вы любуетесь ими, наряжаетесь, несёте свои одежды в гости, где они, в свою очередь, будут поглядывать на одежды других. Витрина, в которой вы живёте, не лучше моей. Но здесь мне никто не мешает размышлять о смысле жизни...


Настроение: грустно мне
Музыка: Elvenking "Heathenreel"

Вот станции привычная печаль. Поезда уезжают – она остаётся. Но кто же ещё переживает столько радостей свидания? Поезд ещё где-то ещё вдали, но вот он возникает в сером тумане дорожной дымки, он приближается. А станция возбуждается, нервничает, ждёт. Краткий миг свидания, беглый поцелуй – и он, вечно спешащий и немножко запылённый равнодушием, - уже исчезает, мелькнув на прощание красным огоньком. А станция молчит опустошённо. Но приближается новый поезд, и всё начинается сначала, и станция снова переживает свою весну. Где-то живут и другие станции, и она подозревает об их существовании, но никогда не стремиться узнать, есть ли они на самом деле…




Настроение: почему-то вспоминается Московский вокзал
Музыка: Lake Of Tears "The Neonai"

Мне не хочется танцевать, но я танцую...
Я ношу тебя в себе. Я ношу тебя, как женщина носит ребёнка, и с тихой лаской вслушиваюсь в твою таинственную жизнь. Ты живёшь во мне, и оттого мир похож на цветник, расцветающий множеством цветов, на добрый сад, где так богато пахнет землёй и фруктами. И ещё на сочно-чёрную, дышашую восходящей жизнью, пашню, которая вот-вот покроется нежной зеленью стройных листиков, чуть сгибающихся под дуновением ветра. Иногда, в моём воображении, вырастает передо мной эллипсовидная пирамида и высоко-высоко возносит тебя. Но разве ты создан, чтобы увенчивать тобою даже воображаемые памятники? Самая нежная жизнь воплощается в тебе.
Я танцую... Вокруг угрожающе поблёскивают острия мечей. Политики восходят на трибуны и звучат их наркотические речи. Раздаются выстрелы, и звонкими ручейками бежит по миру кровь. А он, угловато ворочающийся, привык к её виду и запаху. Как одичавшая собака, он любит её лакать, довольно урча. Люди-мясники, рассеяно улыбаясь друг другу, умело обдирают шкуры с убитых.
А я ношу тебя в себе.
Звучат речи скопцов. Понятия: долг, мораль, нравственность холодно поблёскивают вокруг, создавая лабиринты, в которых мечутся ошалевшие люди. Я вглядываюсь в лицо мира и вижу физиономию старого фокусника, умело швыряющего мечи вокруг меня.
Люди с удовольствием убивают друг друга. Люди с удовольствием убивают любовь.
Я танцую. Мой танец - танец лжи и обмана, я вру старому фокуснику, потому, что самая большая правда - это моя любовь. Я ношу тебя в себе.


Настроение: слабость
Музыка: нет

Один человек нашёл как-то волшебный шарик. Тот светился тёплым голубым светом и слегка подрагивал в ладонях.
- А что ты можешь сделать? - поинтересовался человек у шарика.
- Всё, что угодно. - ответил тот.
- Тогда сделай меня самым счастливым человеком на планете!
- Пожалуйста! - ласково мигнул голубой свет. - Теперь ты самый счастливый человек на планете.
- Почему же я тогда этого не чувствую?
- Потому, что ты дурак. - ответил шарик.


Настроение: туман
Музыка: Type O Negative "The Least Words"

Случайно наткнувшись на этот великой ценности исторический документ, я поняла, что просто не могу оставить его без внимания. Прощу прощения, если переврала некоторые имена, сложноразличимые в хитросплетении отксеренных букв и строк. Но знающие куда больше меня, переписывающую эту хронику, мудрые существа исправят руку своего неразумного потомка.




Данная рукопись является краткой историей станкиновско-эгладорско-арноровского клана, именуемого с давних времён Айяяями.

Когда-то давно, в начале времён, в Станкин пришёл Лёва. С Ботаника, с Эгладора, с Айра ли он явился - не известно уже никому. Прошло немного времени, и родился у Лёвы Колян. Вскоре у Коляна родились Дикси, Чокки, Мэри Джейн и Пандора. Колян вступил в брачную связь с Мэри Джейн, и они вышли из клана Айяяяев, родоначальником которого был Лёва. О потомстве троих детей Коляна доныне неизвестно ничего. Но потомки Пандоры продолжают появляться на Эгладоре, в Айре и в Ботанике.
В брачные связи Пандора вступала до сего времени четыре раза. Одной из них, по молодости, была связь со светлым эльфом Элендуром, прозванным Крысом, эльфом без роду, без племени. От него родился Варлок. Но до Крыса Пандора была женою ещё одному эльфу, имя которого неизвестно. От него родился Суприк. После Крыса стала Пандора женою инквизитора Хэллберта, существа рода Келов. Были у Хэллберта два сына - Витас и Стас-Ёжик, которых Пандора удочерила. Затем родилось у них с Хэллбертом семеро детей: Карисса, ставшая восьмым назгулом Мелькора; Машка, ставший паладином; Ящик, Никитос, Ворон, Эллери и Винсент. Эллери и Винсент были близнецами. Затем Пандора вступила в брачную связь с сыном по имени Ворон, и родился у них Феанор. Вскоре у Ворона от неизвестной женщины родились две дочери - Кинс и Катрин. Ворон взял в жёны Кинс, и от этой связи родились Хельг и Данаэлла. Катрин же вступила в связь с Гришей из рода Ойёёев, и родились у них Никрофиэль и Антон.
Старший же сын Пандоры, Варлок, до сего времени дважды вступал в брак: с Усаги, рода неизвестного, и сестрой своей Кариссой-назгулом. От брака с Усаги появилась на свет Тираэль, от Кариссы - Хэллкэт и Урукхай, позднее Айрин и Лестат, которые поженились.
Урукхай взял в жёны Морлинкс из рода оборотней, сестрой которой была Итильвен, дочь Лестата и Айрин. Хэллкэт же вступила в брак с близнецами Эллери и Винсентом, детьми Пандоры и Хэллберта. Тираэль же, дочь Усаги и Варлока, родила Эленду, скрыв имя её отца.
На сей момент о других родственниках из клана Айяяев ничего не известно.

Год 2004,
месяц сентябрь,
число шестнадцатое,
четвёртой эпохи Средиземья.

Настроение: ностальгия
Музыка: собственный смех

Меня никто не любит. Я умру и всем на это наплевать. А они сидят на диване и смотрят телевизор. И даже улыбаются чему-то. Конечно, я уже пройденный этап, чего ж миндальничать... Может быть, захныкать? Или это будет слишком уж нарочито? Или всё таки напомнить им о себе? Так вот перестанешь дышать и никто не заметит. В конце-концов, я им дочь или кто? Пусть поволнуются.
- О-о-ох... - говорю я.
- Ты чего это, рыбка?
Рыбка! Нет, вы видели такое лицемерие? Как будто они не в курсе - я, между прочим, плохо себя чувствую. Устала я. И вообще, я болею. У меня темепература. Горло болит, нос заложен, жизнь прожита зря. Вообще, было бы гораздо удобнее умирать, если оставить что-нибудь ценное потомкам. Например, истрический роман, ярко отражающий ушедшую эпоху. Или картины... Или...
- Дети, а сегодня мы будем проходить талантливую поэтессу, которая, к сожалению, ушла от нас слишком молодой... - говорит учительница литературы. А все мальчики влюблёнными глазами смотрят на мою фотографию в учебнике. Я на ней красива и грустна, а на челе моём явственно видна печать рока... Да, было бы здорово. Если бы я... Эх... Тогда бы они сейчас не смотрели дурацкие концерты, а он примчался бы ко мне и держал бы за руку, улыбаясь сквозь слёзы. Это была бы потеря для всего человечества. Не больше, не меньше. А я бы ему сказала:
- Дорогой, главное - позаботься о наших детях...
Но у нас нет детей. Нет смешных и вредных таких копий меня. Вот умру я, и что после меня останется? Три папки с файлами и две тетрадки с рукописными стихами лохматого года? Никто меня не понимает... А я хочу, чтобы со мной возились, носили на ручках, кормили с ложечки... Развлекали всячески... Можно же раз в год сделать человеку приятное. Интересно, а на том свете есть секс? По идее, должен быть. Если там рай... Правда, никто не говорил, что я попаду в рай... А вот интересно, если я умру сейчас, а он, скажем, лет через 70, что же, мне все эти 70 лет терпеть? А если он вдруг женится (не дай бог!) второй раз, получается, что я буду терпеть зря? Кроме того, ему будет 90, а мне всего 25 - тоже нехорошо... Странно, что подобные насущные вопросы так плохо освещены в духовной литературе... Кстати, опять о сексе, если уж тема такая. Когда мне плохо, мне не до секса. А вдруг у меня будет осложнение после болезни? На фоне перегрузки и нервного стресса? Может, я уже сейчас лежу с осложнением? О боги!!!
- А-апчхи!
Ноль реакции. Класс! Отличная будет эпитафия: ни-че-го... Немудрено, что они смотрят телевизор. Я бы на их месте тоже смотрела бы... Меня никто не любит. Я умру, и всем на это наплевать.
Проверила темепературу - 36,7. Всякая надежда потеряна...


Настроение: хе хе
Музыка: Cradle of Filth "Midian"

Робкое сердце


Он сердцем робок был
Но чувства к ней имел всерьёз
Из окна поезда бросал
К её ногам букеты роз

Она букет тот подбирала
Во власти самых сладких грёз
Она за поездом бежала
Сдержать не в силах счастья слёз

Однако грусть холодным жалом
Сжимала сердце ей в тиски
Горели чувства в ней пожаром…
Он не решался подойти

Начальник станции заметил
Румянец юный на лице
Фигуру стройную отметил
И чуть раскосых глаз прицел

Ей руку предложил и сердце
Забыть просил о поездах
О том, кто из окна бросает
Ей робость чувств своих в цветах

Волной поднялись в ней сомненья
Она своей душе лгала
И через три дня на перроне
Букет из роз не подняла

Не в силах слёз сдержать, смотрел он
Как повернулась и ушла
И, вздрогнув, сердце заболело
Покрылось, сжавшись, коркой льда

Пустой ходил теперь тот поезд
Исчез тот робкий навсегда
Она теперь была женою
И важной дамой. Шли года

Никто не видел, как украдкой
Над лепестками сухих роз
Таких же робких и печальных
Она лила потоки слёз…


Настроение: а на улице метель
Музыка: Kreator "Endorama"

Снова строчки из моего раннего... Увы, сейчас я почти не пишу. Чего-то не хватает душе, и она уже не может так, как раньше, плакать на ветру...

Ведьмина поляна

Это место крестили,
И, читая молитвы,
Это место кропили
Святою водой.
Только как не старались –
Всё равно находили
Здесь кого-нибудь мёртвым.
С седой головой.


Настроение: грустно мне
Музыка: Endura "Elder Signs"

СОЖЖЕННЫЕ

Часть 2

Последний день лета выдался на редкость жарким, и к вечеру духота стала просто невыносимой. Когда на улицы неслышно прокрались сумерки, в воздухе зависло тревожное предчувствие надвигающейся грозы. Несмотря на это, у стен клуба «Eclipse» роилась огромная толпа.
Мимо открытых дверей гримёрки «Сожжённых» сновали звукотехники, осветители, рабочие тянули нескончаемые провода, громко переговариваясь между собою только им понятным языком:
- Пятый динамик на смежный ярус «2»… На ярус «2», говорю! И воткни в него развилку на три тюльпана, а то закоротит опять, как в прошлый раз…
В самой гримёрке их голоса были слышны лишь между перерывами юнониных импровизаций - девушка настойчиво «разогревалась» вот уже полтора часа. Тин сидел неподалёку, вертя в ловких пальцах красный медиатор, то и дело поглядывая на два, прислонённых к стене, Jackson’а так, словно гитары могли убежать. Ивонна стояла у большого открытого окна, задумчиво созерцая стену соседнего здания, сплошь заклеенную афишами первого сольного концерта «Сожжённых».
дальше

Стихи by Lestat de Llamorte

СОЖЖЕННЫЕ

Часть 1

Танатос одиноко сидел на перилах большого чугунного моста, непрерывно глядя в размытое отражение города, что плыло в чёрных водах вниз по течению, обрамлённое осенними листьями, городским мусором и каплями дождя. Проезжающая мимо машина обдала его целой тучей холодных брызг, но он даже не повернул головы. Рядом громко возмущались спешившие укрыться от осенней непогоды люди, размахивая разноцветными грибами зонтов, но Танатоса мало интересовала их мелочная суета. Невидимый прочим, он отдыхал, наслаждаясь редкими минутами спокойствия. Его время придёт чуть позже, когда, поглотив белёсый туман сумерек, город скуёт вечерняя мгла. Только тогда, ни минутой раньше и ни секундой позже, он скажет одному из них, что его время пришло…
Её приближение он почувствовал не сразу. Инстинкты дали о себе знать крадучись, словно не решаясь нарушить его молчаливое созерцание. Он поднял голову и сразу выделил в толпе бледное лицо. Она шла, опустив голову, совсем неприметная, тоненькая фигурка, которая почти сливалась с толпой. Но лишь его глаза могли увидеть мертвенно-белое сияние ауры, делавшее её маленькой, но ярчайшей звездой посреди огромного серого людского потока. Танатос затряс головой и резко оборвал себя за недостойные мысли – надо же, ему пришло в голову сравнивать её со звездой! Эта тварь, свободно шедшая среди людей, одним своим существованием оскверняла привычный ему миропорядок, частью которого являлся и он сам. Ангел почувствовал, как его сознание заполняет холодная стальная ярость, многократно усиленная безмолвным криком тысяч его предков, в муках погибших в нескончаемой войне между детьми неба и хаоса. Он занёс руку за спину и ощутил гладкую прохладную рукоять своего неумолимого меча. В это время луч солнца, неожиданно прорезавший серое полотно неба, словно перст незримого обвинителя, осветил улицу, куда был направлен его взор. Она подняла голову…

дальше