Тема образа Сары Шагал из "Бала вампиров" уже не раз всплывала в дискуссиях, в которых мне довелось участвовать, и это эссе стало результатом моего желания сформулировать то, каким я вижу этого персонажа.

Так сложилось, что за героиней этого мюзикла довольно прочно закрепилось не самое лестное прозвище "Сарочка-дурочка" (а также другие пренебрежительные наименования). Не зря, в общем-то, закрепилось, ибо эта юная особа редко думает головой, все чаще руководствуясь желаниями и чувствами, и не задумываясь о последствиях своих поступков. Однако, хотя Саре свойственно много карикатурно-кукольных черт, в сравнении с фильмом ("Бал вампиров", он же "Бесстрашные убийцы вампиров, или Простите, но ваши зубы впились мне в шею" 1967 г.) в мюзикле (чья премьера в Вене, напомню, состоялась ровно через 30 лет - в 1997 г.) образ Сары стал куда глубже и интереснее. Разумеется, речь не идет о неоднозначных философских подтекстах, свойственных образу графа фон Кролока, однако мюзикловая Сара не лишена индивидуальности и характера. Это больше не безвольная красотка-кукла, которую по очереди похищают то вампиры, то охотники на оных. У нее есть возможность выбирать свой путь, и на Бал она отправляется исключительно по собственному желанию. Именно желания и чувства, руководящие ее поступками, делают Сару живой и очаровательной, несмотря на не самый блестящий ум и потерянный где-то по дороге к Шлоссу инстинкт самосохранения.

Если приглядеться к персонажам "Бала вампиров", станет понятно, что среди них именно Альфред и Сара должны быть наименее карикатурны. Они ничем не примечательны: бедный и не особо храбрый студент и красивая, не особо благоразумная дочь трактирщика - и в то же время более индивидуальны, нежели граф с домочадцами, профессор, Шагал или Магда, несмотря на всю колоритность последних.
Оставив Альфреда в стороне, замечу, что именно в этом вся соль: героиня близка и понятна зрителю, в её душе бушуют - сподвигнув на поиски приключений - те же самые чувства, что свойственны большинству семнадцатилетних девушек. И перед ними, и перед ней стоит один и тот же выбор: слепо ли следовать своим желаниям, рискуя сорваться в бездну, или отказаться от попыток утолить этот "неутолимый голод" (die unstillbare Gier, давшая название главной арии фон Кролока, является ключевой темой мюзикла, распространяющейся на всех без исключения персонажей - и зрителей) и "стать серыми и скучными" в безопасной обыденности.

Сару из фильма и Сару из мюзикла разделяет одновременно так много и так мало: добровольный выбор.
"Можно или нет?" - таким вопросом задается героиня в сцене Die roten Stiefeln ("Красные сапожки"). В оригинальном тексте вопрос звучит конкретнее: darf ich oder nicht имеет оттенок правомочности. Героиня пытается найти внутри себя ответ на вопрос, имеет ли она право так поступить, найдет ли она в себе силы переступить все те запреты, что преследуют ее с детских лет?
В результате фантазии и любопытство оказываются сильнее, и Сара убегает из дома. Но в Шлоссе её вновь настигают сомнения, и в Totale Finsternis ("Кромешная тьма") прекрасно прописана борьба девушки самой с собой. Здесь даже можно задуматься, действительно ли она так глупа? Ведь главное она всё-таки понимает: последовав за фон Кролоком, она погубит себя. Ей самой не раз приходит в голову бежать, пока это еще возможно, но здесь в игру вступает то, что и определяет образ Сары в наибольшей степени. Чувства и желания - её собственный неутолимый голод. Именно они заставляют Сару надеть красные сапожки, именно они толкают её в объятья фон Кролока, именно они заставляют её осознанно шагнуть в пропасть, навстречу своей гибели.

Эта чувственность - основной лейтмотив в образе Сары: только пробуждающаяся в юной девушке, ещё почти ребёнке, и полностью проявившаяся в вампирше, соблазнительной женщине, которой героиня становится в финале второго акта. (Стоит при этом заметить, что чувства чувствами, сумасбродность сумасбродностью, но образ абсолютно логичен, и сделать героиню непонятной зрителю надо все-таки умудриться.)

В осознании этой самой чувственности есть, на мой взгляд, два немаловажных момента, очень наглядно иллюстрирующих основные черты образа Сары. Собственно, это красные сапожки и эпитет "звёздное дитя", которым ее награждает граф фон Кролок. О каждом из них - подробнее.

Красные сапожки - это прямая отсылка к сказке о девушке и красных туфельках ("Красные башмачки" Х.К. Андерсена). В разных редакциях меняются детали, но основная сюжетная линия такова: надев эти самые туфельки или башмачки, девушка уже не может остановиться и танцует, танцует и танцует до тех пор, пока от дьявольской обувки её не освобождает палач - увы, лишь вместе с ногами, но измученная девушка готова заплатить даже такую цену.
Подобно героине этой сказки, Сара, не устояв перед соблазном и приняв графский подарок, начинает свой вампирский танец, который она тоже не сможет остановить: сначала, опьяненная мечтами, попросту не захочет, а позже это будет уже не в её власти.

Однако, пусть понятный образ девушки в красных сапожках и является здесь определяющим, больший интерес для размышлений представляет собой словосочетание "звездное дитя". Что имеет в виду граф фон Кролок, называя так свою гостью?
Некоторое время я была убеждена, что это всего лишь красивый эпитет, более-менее синонимичный "чуду, примиряющему с реальностью" (Totale Finsternis - Кромешная Тьма). Собственно, насколько я знаю, позиция "Звездное дитя" - то есть "упавшее с неба", "неземное" в своей чистоте и наивности дитя - хоть и не единственная, но наиболее распространенная и известная среди поклонников "Бала вампиров".

Вариант этот неплох и даже трогательно красив в своей романтичности, только вот на его фоне особенно сильно "выстреливает" то, что в немецком языке Sternkind (Sternenkind) - не просто эпитет, а вполне устойчивое словосочетание с весьма неожиданным значением - "мертворождённое дитя". Если быть точнее - мертворождённое или умершее сразу после рождения, то есть заранее обречённое. Можно и даже нужно довести мысль до логического завершения: Sternkind - дитя, умершее некрещёным. А некрещёные дети в мифологии разных народов традиционно принадлежат "тому свету". При этом три категории умерших детей - некрещёные, мертворождённые, а также погубленные собственными матерями - становятся заложными покойниками, нечистой силой. Что, собственно, и случилось с Сарой Шагал.

Этот неожиданный фразеологизм вынуждает совсем по-другому посмотреть на всю ситуацию в целом. Сара по-прежнему сама принимает решение принять заманчивое приглашение графа, но её чувственность, тоска, желание и готовность шагнуть в пропасть принимают оттенок трагичной предопределенности. Это как вирус в крови, который может не проявиться, но от которого уже никуда не деться. И в свете этого совсем иначе звучат многие строки: слова "Долгие годы я был лишь предчувствием в тебе" в Gott ist tot (Умер Бог), одна из основных тем про "Будет ли тебе достаточно? Ты точно знаешь, что тебе никогда не будет достаточно!" из Einladung zum Ball (Приглашение на Бал), весь дуэт Totale Finsternis (Кромешная Тьма) и даже предшествующий ему хор вампиров и хрестоматийное Sei bereit, Sternkind! - Будь готова, Звёздное дитя! (на фоне которого пресловутое "Час настал, Сара!" из либретто петербургской постановки звучит довольно беспомощно).

Всё это делает образ Сары если не более неоднозначным, то в определенной степени более драматичным и интересным - что для зрителей, что для исполнительниц данной роли. Поэтому нельзя сказать, что она проста и не требует каких-то особенных актерских талантов. Нет, эта простота обманчива. Образ, построенный на чувствах, требует того, чтобы его прочувствовали и поняли, - и тогда он играет десятками новых, свежих, вкусных красок.
Это есть и у Корнелии Ценц, и у Джессики Кесслер, и у Маржан Шаки, и даже у Мэнди Гонсалес в безвкусно-кичевой бродвейской постановке. Это проявилось и у российских исполнительниц роли Сары - Елены Газаевой и Ирины Вершковой, и у актрис многих других постановок, что позволяет выводам данного эссе претендовать на определенную долю истинности.

Шиан
Е Шен Чжунго Хун (дикорастущий китайский красный).

Красивый и ровный тёмный лист. Аромат сухого листа сладкий, глубокий и нежный, с медовыми нотами. В горячей посуде раскрывается фруктовая кислинка и оттенки хурмы. Цвет настоя медно-медовый.
Потрясающе густой, гладкий и плотный настой. Аромат очень сильный и богатый — тропические фрукты (лонган, личи), ноты кизила, светлого меда, садовых ягод. Вкус терпкий, тёплый и горячий, с цитрусовыми нотами и кислинкой лимона, послевкусие сладкое, вяжущее, с хвойной ментоловостью.
Чай помогает сосредоточиться и почувствовать удовлетворение и удовольствие от жизни: особенно хорош в течение рабочего дня. Сочетается с шоколадом, лимоном, сладостями и копчёным мясом.


Шао
Цзинь Сы Дянь Хун (Золотая Нить)

Очень красивый чай, лист скручен в золотистые локоны. Цвет настоя сначала медовый, бронзовый, в последующих заварках становится ярче и темнее.
Аромат сухого листа сладкий с шоколадным оттенком, щекочущий, основательный и крепкий. Аромат настоя сладко-медовый и тягучий, крепкий и терпкий, заставляющий предвкушать удовольствие.
Текстура напитка гладкая и обволакивающая, во вкусе проявляется терпчинка, сладость, шоколадные ноты. Послевкусие сладкое сахарное.
Чай крепкий и земной, с уютным и согревающим настроением. Хорошо сочетается с шоколадными конфетами, разными сладостями и алкоголем.


Мин Лей
Утесный улун Те Лохань (Железный Архат)

В запахе листа - дым, орехи, глубокая терпковатая сладость, немного ягод.
Вкус ясный, бархатистый, с нотками жареных каштанов, опавших листьев, пекана и специй. В поздних заварках можно услышать оттенки красной смородины и апельсинового цвета. Послевкусие долгое, с отзвуком нежной цветочной горечи и каштановой шкурки.
Аромат почти парфюмерный в своей тонкости и сложности, напоминающий жареный миндаль с оттенком орхидеи и древесной коры.
Оранжево-желтый цвет настоя.
Сообщает очень мощное медитативное состояние, глубину и решительность мыслям.
Идеальный чай для холодной весны.


Лин Ян
Ми Лань Сян Фэн Хуан Дань Цун (одиночный куст с ароматом медовой орхидеи)

В аромате сухого листа можно различить орехи, мёд и осеннюю траву.
Вкус звонкий, гладкий, плотный, с оттенком груши и ягод жимолости, с необыкновенно долгим прохладным грушевым послевкусием.
Тонкий аромат липового мёда, магнолии и первой весенней зелени.
Зеленовато-золотистый цвет настоя.
Придаёт радостное настроение. Улучшает концентрацию и помогает снять напряжение.


Мэй Ли
Цзю Цюй Хун Мэй (Красная слива с ручья девяти поворотов), он же Цзю Цюй Хун (красный чай с ручья девяти поворотов).

Таинственный благородно-игривый напиток, один из самых интересных сортов красного чая, сестра знаменитого Сиху Лун Цзина, поэтому Красную сливу иногда называют Лун Цзин Хун Ча (красный чай колодца дракона).
Аромат сухого листа щекочущий нос, нежно-фруктовый, с кислинкой свежей-свежей упругой сливы с жёлтой мякотью. В аромате настоя раскрывается лимонная кислинка, бергамот, облепиховое варенье.
Цвет настоя красно-янтарный, с ясной и светлой текстурой напитка. Вкус кисло-сладкий, с лёгкой терпкостью: сначала появляется ощущение чая с лимоном или долькой бергамота, при остывании вкус приобретает пряно-смородиновую сладость и фруктовость. В послевкусии ощущается шалфейная горчинка и полно раскрываются цитрусовые ноты.
Чай интригует и вызывает восторг и любопытство, будто интересная загадка-головоломка, загаданная при встрече старым другом, которого давно не видел. Приятно разгадывать с лимонными пирожными, сушёными яблоками, сухофруктами и орешками.


Талтал
Таньян Гунфу (фуцзянский гунфухун (миньхун).

Таньян Гунфу — один из трёх фуцзяньских гун фу хунов — "красных чаев, требующих высшего мастерства".
В запахе сухого листа слышно ежевичное варенье с лёгким дымком.
Вкус густой, глуховатый, с нотами ежевики, пряностей и лёгкой древесностью. Послевкусие черничного джема, хлебной корочки и орехов.
Запах хлебно-ванильно-ежевичный.
Цвет настоя красновато-коричневый.
Чарующий, мощный чай. Пить, когда вокруг сугробы и безысходность.

...По особняку плыла музыка. В бальном зале она была громче и энергичнее, подхватывала всё новые и новые пары, и их кружащиеся отражения мелькали в высоких зеркалах с золотыми рамами. В залах поменьше были фуршетные и игровые столы, чтобы те, кто не танцует, могли скоротать время за приятной игрой с интересными собеседниками.
По залам перемещались люди: дамы и господа в парадных одеждах, военные в мундирах и при регалиях. По случаю взятия Маграты, одного из оплотов темномагических орденов, все нарядились по первому классу. Офицеры раскланивались друг с другом, официанты сновали беззвучными тенями, разнося вина. Матроны, расположившиеся на уютных бархатных банкетках, с усердием и удовольствием перемывали косточки юной Исабель, герцогине Альба, которая пришла на бал в мужской военной форме - “подумать только, брюки! На бал!..”.
Но, больше всего взглядов было устремлено на героя решающего сражения - статного, привлекательного мужчину, одетого в изысканное тёмно-синее кимоно, расшитое серебром и жемчугом. Впрочем, если даже не брать в расчёт экзотические одежды, их обладатель безусловно обращал на себя внимание. Он был высок и строен, словом, воплощение самой смелой грёзы любой красавицы на выданье. Тонкие черты лица, миндалевидные тёмные глаза в тени длинных ресниц, выразительные брови вразлёт и густые, чёрные как смоль, волосы, ниспадающие гладким водопадом и украшенные затейливыми заколками. В дополнение к этому, молодой мужчина, чьё имя было под стать экзотической внешности, тилаке на лбу и одержанной победе - Шиан Шай Нинг, уже носил звание генерала, и, что более ценно, ни у одного из присутствующих здесь не вызывал сомнений, что носит его заслуженно.

Наконец-то мне удалось воплотить его образ и сейчас Шиан такой, каким и должен быть.
А его непростую историю можно почитать здесь.

- Знаешь, Холландер, я ничего не чувствую… - мягкий, спокойный голос Генезиса разительно отличался от колючего взгляда его ярко-голубых глаз. Но, учёный невозмутимо продолжал возиться с многочисленными ампулами, проводами и прочими инструментами, назначение которых вряд ли когда-нибудь станет понятно обычному человеку. Делал вид, что он ничего не слышит... Делал вид, что он только что ничего не говорил Генезису о том, что тому всю жизнь врали, обманывали, да еще и называли «неудачным экспериментом». Втихаря и за спиной. – Ни боли, ни ненависти, обиды, сожаления… Это ведь так грустно, правда? – СОЛДАТ улыбнулся одной из своих фирменных звёздных улыбок и снова устремил взгляд в потолок, продолжая изучать мелкие трещинки в штукатурке. - Как ты сказал? Проект «G»? Очень символично… Богиня будет в восторге.
Холландер, наконец, соизволил повернулся и тут же в воздухе резко запахло антисептиком. Когда игла шприц-ампулы прорвала кожу, Генезис даже не поморщился, продолжая размышлять о том, что боль бывает разная, но отнюдь не каждую он готов и намерен терпеть или пропускать через себя.
- Сейчас ты уснешь. Советую подумать о чем-нибудь хорошем, - док был невозмутим, впрочем, как и всегда.
- О Богине? – Генезис усмехнулся, ёрзая на больничной койке. – Мой дар – мое проклятье, но «ничто препятствовать не будет возвращенью моему, пусть даже и день завтрашний ко мне не будет милосерден», - процитировал он любимую книгу и веки его опустились, а сознание погрузилось во тьму.

Ему снился сон. Сон, наполненный яркими красками и смелыми переживаниями. Таких снов он не видел уже давно… Он словно со стороны наблюдал за самим собой. Он видел Банору – маленький городок, где прошло его детство. Он видел сады, где выращивали «глупые яблоки», видел лучшего друга Анджила, когда тот был еще совсем юным мальчишкой. Тогда для них, для детей, каждый миг, читать дальше.


Настроение: заdoomчивое
Музыка: нет

На белоснежной террасе, увитой виноградом, пахнет кофе и чем-то волнующе пряным. Высокий красавец с ослепительной улыбкой, смущённо подбирая французские слова, обратился к мсье, наблюдающему за работой официантов:
- Экскюзе муа, мсье. Же парль де франсе авек гранд оксант. Же ве ун тасс ле кафэ...
Мсье Симону не привыкать: русских тут с каждым годом всё больше. Но этот молодой человек хотя бы пытается говорить на французском, бьен... Ещё и признаёт, что говорит с акцентом - "авег оксант..." Какой приятный мсье.
Услужливо кивнув, Симон обежал глазами террасу. Мон дье, всё занято! Разве только вон тот дальний столик для двоих, куда пять минут назад села одинокая мадам... Боже, как неловко...
Попросив молодого человека подождать, менеджер приблизился к красавице. Она пила кофе, задумчиво рассматривая лазурное побережье. Услышав шорох за спиной, молодая женщина слегка повернула голову. Симон, красный, как рак, принялся объяснять ситуацию.
- Надеюсь, мадам простит мне невольную бестактность...
Та улыбнулась уголком рта:
- Мадемуазель. Русский? Я знаю этот язык немного. Пусть выпьет кофе за моим столиком, мне не жаль.

Дальше


Настроение: ноябрь
Музыка: нет

Иногда, вследствие самых разных обстоятельств, меня конкретно накрывает и грузит, и тогда я начинаю писать нудно и много. Что делать, я существо крайне впечатлительное. Наверное, впору уже создавать очередной цикл... впрочем, может быть, именно так я и сделаю, во всяком случае, все предпосылки к этому есть. Пока же, пусть лежит тут.

Files Deleted...


Настроение: заDOOMчивое
Музыка: нет

Город захлёбывался дождём. Серые, холодные струи сливались в темноте в непроглядное марево, сшивающее воедино небо и землю, размывая краски и приправляя получившееся месиво рассеянным светом оранжевых уличных фонарей. Эта Мидгарская осень мало чем отличалась от многих предыдущих. Серые утра, мрачные дни, непроглядные, холодные ночи. Впрочем - это погода, а на погоду, как известно, обижаться не стоит. Поэтому, он всего лишь молча наблюдал, как стылый ветер без устали бьётся в широкое окно, что защищало его от непогоды с другой стороны.
В квартире тишина казалась едва ли не осязаемой, её нарушал лишь мерный стук дождя по подоконнику, да едва уловимое жужжание электронных часов. Зелёные цифры показывали три часа, пятнадцать минут. Завтра в девять он должен быть на текущем совещании, однако, сейчас этот вопрос занимал его меньше всего.
В воздухе плыл едва уловимый аромат терпкой микстуры от кашля. Сефирот подавил вздох.
- Чего не спишь? – неожиданно раздалось в темноте не слишком-то вежливое. Голос был низким и хриплым.
Нечаянные блики, словно испугавшись, отчаянно заметались по длинным волосам цвета лунного серебра, когда генерал повернул голову:
- Тебя забыл спросить. – длинные, сильные пальцы ловко повернули крышечку в то же мгновение подхваченного с тумбочки флакончика. Крышечка издала характерный щелчок. – Открывай. – прозвучал приказ. С этими словами ложка, до краёв наполненная вязкой, густой жидкостью помешала Кадажу сказать то, что он наверняка хотел.
- Фу, гадость… - генерал скорее догадался, чем увидел, как скривился младший, всё же – а куда деваться? - проглотив микстуру.
- Мог бы и сам догадаться, что на улице не лето. – тихо усмехнулся Сефирот. Усмешка вышла отнюдь не весёлой.
- Да иди ты… - окончание фразы потонуло в хриплом кашле.
- Спи давай, герой. - темнота надёжно скрыла лицо блистательного генерала Шин-Ра, сейчас резко контрастирующее с тем, что привыкли видеть все остальные - непривычно расстроенное, озабоченное, с тёмными кругами усталости под глазами. Скрыла она и то, как с непривычной, скупой мужской нежностью он провёл по серебристым волосам Кадажа, откинув с его лба короткую непослушную прядь, прежде, чем снова с затаённым вздохом уставиться в ночную темноту за окном. Нелегко спать, когда болеет твой младший брат.


Зонтик на двоих...


Настроение: дождь... на улице
Музыка: нет

- Странная ты девушка, Тики. – усмехнулся Ардо. - Других хлебом не корми, не отвяжутся, пока в ресторан не сводишь, а тебя и выйти не заставишь, хотя возможности для этого есть все.
- И много у тебя девушек было? – насмешливо спросил Зик. – За последние пять лет?
- Да пошёл ты… - беззлобно фыркнул навигатор. – Ну, так как? – обратился он к Тики.
Последней каплей стала усмешка, скользнувшая в глазах Нарда, и девушка согласно кивнула головой. В конце-концов, прогуляться по городу в обществе второго пилота и навигатора было не такой уж плохой идеей.

У Тики нет своего имени, ну, а если и есть, то она его не помнит, ведь Тики - это всего-лишь сокращённое от космического лайнера "Наутика". Зато у неё есть пара бездонно-синих глаз и лунно-серебристые волосы. И вообще, Тики наполовину инопланетянка. Нет, немного не так: Тики была создана рамках научного проекта с использованием ДНК пришельцев. Знакомо, да? Возможно. Однако, Тики была придумана задолго до того, как седьмая часть Последней Фантазии увидела свет. Кто же виноват, что мне и Тэцуе Номуре в голову приходят, порой, одинаковые мысли? Впрочем, на особенностях внешности сходство Тики и некоторых сефиротообразных заканчивается. Эта худенькая девушка - гениальна во всём, что касается техники, компьютеров и работы с механизмами. Вместе с командой космического лайнера она бороздит просторы необъятной вселенной и, разумеется, постоянно влипает в приключения. Правда, в какие именно - мы с Мор опять толком до конца не дописали.

Остальные персонажи, хоть и созданы мною (кроме последнего), но живут уже не в моих мирах, а в мирах, созданных другими авторами - чудесных и ничуть не менее завораживающих, а потому безусловно достойных, чтобы быть упомянутыми здесь. В основном, они родились на ролевых форумах и в бесчисленных игровых сетах. Впрочем, здесь лишь самые-самые. И люблю я их всех ничуть не меньше, чем если бы создавала все эти миры сама.

читать дальше


Настроение: заDOOMчивое
Музыка: Draconian "Turning Season Within"

- А давно ты стала капитаном фрегата? - спросил он, запуская пятерню в мокрые волосы цвета спелой пшеницы.
- Нет. Несколько месяцев назад.
- Странно…
- Что странно?
Трой отвёл глаза.
- Ну, ты женщина…
- По-твоему, женщины-капитаны существуют только в легендах? – саркастически усмехнулась Аркана.
- Так написано в древних книгах. Я не знал, что такое бывает… в реальности.
- Так получилось. Случайно.

Оно действительно вышло случайно. Ну, почти. Она пришла неожиданно, уселась напротив меня, закинув ногу на ногу и лихо сдвинув набок капитанскую треуголку. Пришла, чтобы никогда не уходить. Вздорная, нестерпимо рыжая девушка-феникс с огненным характером, но чистым и любящим сердцем. Аркана Арк. Пожалуй, мой самый любимый и самый живой персонаж, два или три года даривший мне свою неуёмную жажду жизни и приключений. Так родилась Мерра - мир солнца, бескрайнего моря, отважных пиратов, алчных правителей и Древних богов. И безумных, как, наверное, и сама Аркана, историй. Впрочем, я обожаю её. Без упрямой госпожи Арк нет и меня, ведь именно её, среди всех, когда-либо созданных мною персонажей, я всегда называю первой. Слишком много в неё вложено. А она и есть первая, ибо соперничества не признаёт.
Вслед за Арканой мне улыбаются и другие, ведь Мерра - это настоящий бескрайний мир. А они словно приветственно машут мне рукой, я вижу каждого - молодого мужчину в белом, с пронзительно-голубыми глазами и ослепительной улыбкой. По его плечам рассыпаны золотистые волосы, а щёку пересекают давно зажившие шрамы - это Трой, будущий Император Саркаара. Или богатырски сложенный мужчина с огромными ручищами и громовым басом - легендарный пират по прозвищу Железный Билл, одно имя которого способно нагнать ужас на присутствующих. Впрочем, как и имя его фрегата с огненно-алыми парусами - "Богиня Бездны". За Биллом, разумеется, вываливается и вся разношёрстная его команда. Это и боцман по имени Род Вольф, бывший палач и инквизитор; и вечно улыбающийся узкоглазый кок Ли, и Стивен, юнга, который вовсе не так прост, как кажется на первый взгляд. Здесь за каждым стоит своя тайна, за каждым - своя отдельная история.
Впрочем, в Мерре я не одинока, ибо намного больше, чем половина этого мира придумана замур-рчательной Мор. А персонажи её не менее родные и любимые, и без них мир был бы не полон и не ярок. А потому, виват Бальтазару Блэквингу, Повелителю Штормов и капитану самого быстрого в мире фрегата "Морская Ведьма". Виват Леонарде, юной и бесстрашной Каутской Императрице. Кристиану Белому Лису, капитану Аррею, бесшабашной Мэри, Майе и целителю Мареку - перечислять можно бесконечно. И я очень надеюсь, что однажды мы всё же допишем эту невероятную историю до конца. Она того заслуживает.


... и дальше...


Настроение: мечтательное
Музыка: Gentle Persuasion "Sound and Songs fo the Humpback Whales"

- Пора! - однажды подумал я. - Пора поставить социальный эксперимент. Повторим заблуждения прошлого. - Я быстренько разделся догола, перетянул грудь широкой голубой лентой на которой белыми буквами кричало: "Долой стыд!", и выбежал на улицу. И десяти метров не прошёл, вокруг зашумели, закричали, завозмущались: "Какой стыд! Хамство! Хулиганство! Куда полиция смотрит!" Хладнокровные сомневались: "А может, кино снимают?"
Я рванул на проезжую часть, но и туда до меня дотягивались. Проявляли желание срочно подлечить: "В психушку его!"
Как бы там ни было, прибыл полицейский. Я тут же изобразил из себя вполне одетого гражданина.
- Граждане, - убеждал полицейский. - Разойдитесь. Массовая галлюцинация.
И ушёл.
А я снова побежал дальше в первозданном виде. И тут же: "Стыд! Позор! Общественное хамство!" и подбадривающе: "Давай-давай, алкоголик!"
С трудом дошёл я до конца улицы, влез на пустой постамент, руку вытянул вперёд и чуть вбок, и застыл, бронзовея.
- Работа неизвестного скульптора, - бойко щебетала экскурсовод. - Изображён век человеческой свободы, не признающий оков повседневности и условностей. Конечно, это поэтическая гипербола.
Так я и стою с тех пор. И никто не обвиняет меня в хамстве.


Настроение: за-doom-чивое
Музыка: Звуки природы "Ночной костёр"

Она была дежурной по станции, а Он был очень робким. Поэтому покупал билеты на все проходящие поезда и бросал Ей розу из окна вагона. Она подбирала цветок и с благодарностью глядела вслед убегающему поезду. Однажды к Ней посватался начальник станции, отказать ему было трудно, но тонкий аромат роз так кружил голову... И всё же она начинала сердиться - жизнь ведь не бесконечна... И, когда очередная роза упала к Её ногам, Она не подняла её, повернулась и ушла. Хотя сердце Её билось часто-часто. Так повторилось несколько раз. И сердце робкого покрылось бронёй вечной грусти. Он перестал проезжать мимо на поездах. А Она дала согласие начальнику станции. Но, время от времени открывала свою шкатулку, смотрела на засушенные лепестки и плакала.


Настроение: ни к чёрту
Музыка: "Ai no Kusabi" Soundtrack

В квадратном дворике, прохладном и каменном, нашёл я дерево влюблённых, маленькое и измученное. Его треугольные листики-сердечки, при доле воображения, излучали магическую силу. Романтика! По поверью, сорвав по листику, влюблённые никогда более не разлучаются.
Найдя дерево, я поспешил к тебе. Но ты спросила насмешливо:
- И все там рвут эти листья? - и к дереву не заторопилась.
Глубокое сомнение запало мне в душу. Я стал внимательнее присматриваться к тебе. И находил подтверждения: была ты рассеяна, не к месту смеялась, кокетничала с малознакомыми людьми. Твой взгляд ласково, но привычно-лениво, как казалось, скользил по мне, не задерживаясь. Горькое чувство закипало в душе. И начал я отстраняться. Так вот тихо отталкиваешься от берега и плывёшь... Сначала вдоль него, но уже сам в себе, сам с собой. И, чем больше ты смеялась, тем больше я отстранялся. Сладость есть и в горечи.
И началось общение оцепенения, когда один дразнит, а второй любит страдание. И возникает пустяк, который каждый легко может принять за серьёзное. А пустяк, принятый за серьёзное, уже серьёзное и есть.


Настроение: пост-прошедшее
Музыка: Malice Mizer "Voyage"

Стояло замечательное летнее утро, было ещё не жарко, а по небу неспешно плыли пушистые облака.
- Нет!!! Заткнись! – вместе с недоеденным завтраком со стола мигом слетело всё, что на нём было, а взвинченный Кадаж уже хлопал дверью своей комнаты. Язу вздохнул, и присев, принялся собирать с пола многочисленные осколки. Завтрак, конечно же, было жаль, но больше всего было жаль чашку – круглую и синюю, как небо, его любимую – её как-то подарил ему Лоз. У Кадажа тоже была такая, только зелёная, кстати, мирно стоявшая сейчас на полке буфета. Язу даже губу прикусил, чувствуя подступающие слёзы – к чашкам он питал известную слабость, и было обидно. Он поднялся и безжалостно ссыпал часть осколков в мусорное ведро, а потом принялся вытирать разлитый по полу чай. Утро стремительно потеряло всю свою прелесть.
Хлопнула входная дверь и Язу поднял голову. Конечно же, это Кадаж ушёл. Закончив уборку, средний из сильверов сел прямо на пол, прислонившись к стене спиной. Он не хотел, и, конечно же, совсем не нарочно упомянул в разговоре Мать. Они с Лозом уже давно научились относиться к этой теме спокойно, но вот Кадаж… В силу своего трудного характера и того, что был самым младшим из них, он переживал эту потерю особенно тяжело. Всё ещё не мог смириться с очевидностью. Язу с Лозом очень надеялись, что это пройдёт со временем, однако, все их попытки заговорить на эту тему или же даже упомянуть имя Матери в разговоре оканчивались примерно одинаково. Вот как сейчас. Язу вздохнул и устало потёр лоб. Было обидно и больно. Чёрт с ней, с чашкой, в конце концов. Было больно за себя и за Кадажа, за то, что расстроил брата.

Кадаж летел по улице вне себя от ярости. Очень хотелось с кем-нибудь подраться, однако, вокруг, как назло, никого не было. Даже машин, которые рисковали столкнуться, потому, что сейчас младший из сильверов не утруждал себя соблюдением правил дорожного движения, было критически мало. Кадаж вырулил на шоссе и понёсся за город, к большому каменному плато. Соскочил с байка, на ходу выхватывая Соубу.
Когда он начал валиться с ног, солнце уже давно перевалило за полдень и даже за вторую половину дня. В выжатом многочасовой тренировкой организме не осталось ничего, кроме усталости. Кадаж присел на тёплые камни и некоторое время смотрел внебо. В душу тихонько вползало знакомое уже чувство стыда и растерянности. Ну, в конце концов, что такого Язу ему сказал? Надо, наверное, лучше держать себя в руках… Конечно же, умом сильвер понимал, что Мать уже никогда не будет рядом, вот только каждый раз осознавать, как в одночасье разбились его мечты, было мучительно больно. Потом Кадаж подумал о Язу. Тот, как всегда, наверное, очень расстроился. Да не наверное, а точно. Да ещё чашка эта… Уходя, он видел синие осколки на полу. Лоз, когда придёт с работы, тоже расстроится.
Младший поднял свой байк и покатил обратно. Возвращаться домой пока не хотелось. Он и сам не понял, как его занесло в этот тихий уголок, где за высокой белой оградой не было ничего, кроме идеально ровно выстриженного газона, да одинаковых каменных плит. Мидгарское кладбище. В каждом секторе было такое. Кадаж шёл по посыпанным гравием, дорожкам, наблюдая, как лучи заходящего солнца красят белые камни сначала в оранжевые, а потом в золотые цвета. Казалось, что все звуки большого города стихают за этими стенами, здесь было безлюдно, грустно и спокойно – под стать его настроению. Он прислонился спиной к шершавой коре одинокого дерева и задумался.
За спиной раздался шорох. Кадаж резко оглянулся – сказалась многолетняя привычка. На него пристально смотрела голубоглазая девочка, лет, наверное, десяти. В руках она держала скромный букетик из незабудок. Встретившись с взглядом глаз сильвера, она вздрогнула, и, видимо, посчитав, что обидела его излишне пристальным разглядыванием, смущённо сказала:
- Извините…
Кадаж кивнул и отвернулся. Пожалуй, к тому, что из-за внешности он частенько становился объектом пристального внимания окружающих, как, впрочем, и любой из братьев, привыкнуть было сложнее всего.
- Ты… тоже потерял кого-то? – спросили за спиной.
- Да. – ответил Кадаж, искренне желая, чтобы эта девочка поскорее ушла. Однако, она не уходила. Подошла и ещё немного молча постояла рядом.
- Не грусти. Мама всегда говорила, что если ты любишь того, кого потерял, он навсегда останется с тобой.
- Как? – на этот раз он обернулся к ней.
- Вот здесь. – девочка приложила руку к сердцу. – В тебе самом.
Золотой солнечный луч в этот момент коснулся её макушки, осветив тонкие, детские черты.
- Твоя… мама где-то здесь? – спросил он.
- Да. Вон там. Я часто прихожу к ней. А у тебя очень красивые волосы. У твоей мамы тоже были такие?
- Да.
- Вот видишь! Ладно, мне пора домой. Возьми. – с этими словами она сунула ему в руки букетик и уже скоро её косички мелькнули за поворотом.
Кадаж долго смотрел ей вслед, не понимая, что он, собственно, должен был увидеть. А потом вдруг понял.

Когда он вернулся домой, вокруг царила темнота, а братья уже спали. Кадаж быстро умылся и, осторожно пристроился с краю, стараясь никого не разбудить. Старший что-то недовольно проворчал на тему «который час?» и сонно прижал Кадажа к своему тёплому плечу. Когда младший сильвер вновь открыл глаза – за окном уже стояло раннее утро, а солнце золотило макушку Язу, почти с головой накрывшегося одеялом. Кадаж аккуратно выбрался из постели.
Когда оба старших удивлённо замерли в дверях кухни, младший уже раскладывал по тарелкам яичницу с беконом.
- Кададжи? – удивлённо выглянул из-за плеча Лоза Язу.
- Что, я не могу приготовить завтрак?
- Можешь, конечно. Молодец. – добродушно отозвался Лоз, ласково заправив прядку длинной чёлки младшему, руки которого были заняты сковородкой и лопаткой, за ухо.
Язу, не склонный воспринимать вещи в таком простом свете, в котором видел их старший брат, осторожно присел рядом с таким видом, словно ожидал подвоха.
- На вот… Это тебе. – с этими словами Кадаж поставил перед средним братом новенькую кружку, на которой был изображён трогательный котёнок и надпись «Хочу, чтобы ты улыбался».
- Спасибо… Кадаж… - отозвался Язу, лихорадочно соображая – а точно ли он, вообще, проснулся.
Лоз удивлённо поднял круто очерченную бровь. А Кадаж смотрел на них и улыбался, вспоминая недавнее тепло руки старшего. Только братья знали, какими по-матерински нежными могут быть невероятно сильные руки Лоза. А потом Язу поднял на них сияющие глаза, и Кадаж почувствовал – Мать сейчас была с ними. В свете ясных глаз Язу, в нежной заботе Лоза, в его собственной улыбке. Всегда была.



Настроение: видимо, холода вызывают у меня затяжные приступы сентиментальной лирики...
Музыка: Звуки природы "Мистическое море"

Сегодня тёмные тучи закрыли луну и небо. Ночь хмурится и проливается на землю безразличным дождём. Трепетно горит свеча, а у меня на редкость сентиментальное настроение. Хочется рисовать и плакать, но как делать последнее - я не помню. Впрочем, к чёрту. Передо мной снова кружат знакомые лица...
Итак, я нарисую тебя… На листке, вырванном из тетради, пыльцой одуванчиков и колыбельной песней, осенней листвой и колючими снежинками, пушистыми зелеными гусеницами и лимонными облаками. Я нарисую тебя с глазами цвета радости, с руками, испачканными в земле и зажатым в кулаке букетом полевых цветов, на фоне города, превратившегося в сад, где ветки деревьев сгибаются под тяжестью плодов, и рядом с тобой встанет благородный олень...
Я нарисую её… На свежесодранной человеческой коже. Острием кинжала, красным вином и лиловым ядом, лучами закатного солнца и каменной пылью. Я нарисую её с глазами цвета пустоты, и волосами, развевающимися под порывами кровавого ветра из адских пустынь. И она будет гордо стоять у подножия Монфокона и насмешливо улыбаться, глядя на раскачивающихся на ветру висельников, а у ног её ляжет Цербер, и будет преданно лизать её руку...
Его же я нарисую легким росчерком остро отточенного пера, кончиком смычка, музыкой сфер и нежным яблоневым цветом. Я нарисую его у высокого, распахнутого настежь окна, с книгой в руках, с глазами цвета морской лазури, печальными и веселыми одновременно. За его спиной будут видны снежные шапки гор, сияющие в солнечном свете, и притулившиеся на более пологом склоне, пагоды. А на окне, по-хозяйски, развалится пушистый серый кот...
Ещё одну я нарисую на искрящемся снегу, ветвями сгорбленных темных елей, бледным звездным светом и ледяной водой фьордов. Я нарисую её с глазами цвета волчьей стаи, холодными, как северная луна. Седые волки будут стоять рядом с нею, и выть, задрав морды к бездонно-черному небу — не враги ей, и не слуги, а друзья и соратники, свободные и бесстрашные. А на её плечо, нахохлившись, сядет мудрый ворон – птица Одина...
Есть место и ещё одному рисунку - он будет на янтаре, и сделан золотой проволокой, пламенем свечи, горячим шоколадом и запахом восточных пряностей. Я нарисую её с глазами цвета диких пчел, с роскошным веером в руке, танцующим танец смерти в языках пламени, а за её спиной будут шелестеть синие шелковые занавеси. И подобно маленькому кусочку огня, подле её ног расположится юркая лиса...
Что ж, а теперь, на фиолетовом ночном небе, берцовой костью нерожденного младенца, осколками волшебного зеркала, ртутью и углем, засохшими цветами и холодной кровью русалки, я нарисую его. С глазами цвета тайны, усталый и пристальный взгляд которых проникает в самую суть вещей; в его руках будет колода карт, а за спиной – бесконечно уходящая вдаль анфилада одинаковых залов, стены которых облицованы черным камнем. А его руку нежно обовьет змея с золотыми глазами...
У меня есть и ещё... На холодной стали, острой гранью алмаза, ржавчиной, огнем и пеплом, алгебраическими уравнениями и резким запахом химикатов... Я нарисую его с острым, как бритва, мечом в руке, с глазами цвета прошедшей молодости, на фоне горящих башен и серого дождливого неба. За его спиной будут стоять безмолвные черные легионы, а на его руку в белой перчатке сядет ястреб...
И ещё... На пустом экране кинотеатра, шорохом газетных страниц, танцем пылинок в луче солнца, визгом тормозов и смехом влюбленных на набережной. В её руках будет бокал с пляшущим в нём белым пламенем, а за спиной – иллюзорный город, яркий и преступный, мерцающий тысячами огней. Я нарисую её с глазами цвета безумия, с отраженным в них малиновым дождем, а на её плечо опустится огромная бабочка с восемью узорчатыми крыльями.
Только вот... я подхожу к зеркалу, касаюсь холодной поверхности рукой и вижу в нём лишь серебристую, лунную пыль. Что ж, может быть, кто-нибудь из вас однажды обмакнёт в неё призрачную кисть и нарисует меня...


Настроение: отвратительное
Музыка: дождь за окном

- Ты что-то сказал? - он медленно развернулся на голос. - Так повтори, я слушаю. - некоторое время только ветер трепал совершенно белые волосы, единственное, что делало его прекрасное и застывшее лицо живым. - Это всё? - и, видимо, получив положительный ответ, он лишь хмыкнул. Медленно повернулся и пошёл вверх по склону, туда, где на небе разливала свой холодный свет утренняя звезда.
Ни слова, ни вздоха, ни жеста, только тихое дыхание в такт шагам. Не быстрое и не медленное. Такое, какое нужно. Он не стал убивать говорившего. Зачем? Каждый имеет право высказать своё мнение. Что ему оно? Ни жарко, ни холодно. В конце концов, слова - это всего лишь жалкие сотрясения воздуха. Были, конечно, слова-плети, да только... да только все его слова стали плетьми. Ведь обязательно кто-нибудь дёрнется, как от удара, стоит лишь рот открыть. Лучше уж промолчать. Ибо он сильнее. Он перешагнёт.
Никто не взваливал всё это на его плечи. Он взялся сам. По своей воле. Потому, что сильнее. Так был ли смысл теперь жаловаться? Да и кому? Хотя... он всё ещё помнил мальчика с неровно остриженной белой чёлкой и широко распахнутыми навстречу миру, блестящими глазами. Он помнил его улыбку - открытую, порой неловкую, порой робкую, и надежду в глазах. Надежду на то, что он сможет понять всю красоту этого мира, вместить её в себя, и тогда мир обязательно примет его. Счастье, оно так похоже на аромат сладких цветов, окроплённых прозрачной росой в первое майское утро...
А ещё, помнил он пощёчину, и глухой удар, заставивший упасть на колени, задыхаясь и сплёвывая кровь. И дикий перезвон звёзд, небрежной горстью-росчерком, глубоко царапнув сердце, раскатившихся по небу. Он помнил и само небо, кобальтово-синее и равнодушно-бездонное, и то, как он хотел встать и рвануться туда, в высоту. И не мог.
Впрочем, потом он нашёл в себе силы подняться. Ибо должен. Ведь он сильный. Но, он уже никогда не улыбался так, как раньше, и в движениях его, небрежно отточенных и резких, появилась странная, порой пугающая плавность, словно у тигра перед броском.
И он шёл дальше, и делал то, что должен был делать. Он был слишком сильным, чтобы жаловаться, и слишком сильным, чтобы его жалели. Он редко отступал, ведь убежать - это слабость. И, если случалось так, то он всегда возвращался. Он улыбался окружающим его маскам, лениво отмахиваясь от особенно назойливых. Правда, были среди них и те, что казались ему добрыми, искренними. Как тот мальчик когда-то давно... И он говорил с ними. А они будили в нём то самое чувство... как майское утро с первой росой.
Впрочем, всё чаще понимающие их улыбки сменялись гримасами и сардоническими усмешками. - Ты сильный, - шептали они ему. - Ты справишься, так иди же. И он кивал и шёл дальше. Его пытались ударить, но все удары казались теперь лишь жалкими булавочными уколами. Он лишь морщился, откидывая назад водопад волос. Зачем обращать внимание на чьи-то унизительные попытки поцарапать его? Укусить другого - не уважать себя... Он сильнее.
А на вершине холма его ждал тот самый мальчик с яркими глазами и косой чёлкой. Тот робко улыбнулся ему и протянул руки, словно желая обнять. И так захотелось вдруг упасть перед ним на колени, и выплакать весь свой холод жгучими, ледяными слезами, чтобы распались на части жестокие колючие тиски, сжимающие его сердце. А потом слушать мир. И небо.
И он споткнулся. А после был стальной и свистящий взмах, и алый росчерк окропил изумрудную траву вокруг. У него больше не было слабостей. Он сильный. Он перешагнул через распростёртое тело, и сердце билось ровно и равнодушно. Он перешагнул.
Он шёл туда, где на небе разливала свой холодный свет утренняя звезда.


Настроение: и это пройдёт
Музыка: Draconian "Turning Season Within"

Кривой, в коротковатых штанах, с высушенным годами лицом, весь инстинктивно страшноватый, он приостановился возле них, задумчиво глядя куда-то вдаль. А они вкусно пили ячменное пиво, и в этот жаркий день оно приятной прохладой и душистой струёй текло по их желудкам.
И вдруг что-то изменилось. Пиво как будто стало терять вкус. Они ещё не понимали, что биополе кривого действует на них. Потом один, чуть взболтнув бутылку и хмуро оценив её содержимое - на дне её что-то плескалось, сунул бутылку кривому. Не глядя, кривой взял, не спеша выпил остатки и сунул бутылку в карман. И пошёл дальше, чуть волоча за собой хромую ногу...


Настроение: странное такое
Музыка: Nox Arcana "Blacthorn Asylum"

Мы одинаково мечтать умеем,
У нас почти одна дорога на двоих.
Мы распахнем друг другу наши двери,
А в них влетит лишь ветром этот стих...

Все в жизни есть и вроде ничего.
С тобой мы рядом, несмотря на расстоянье.
И боль твоя так близко – далеко,
Но боль моя со мной, увы, не с нами.

Захлопну двери… снова пустота.
Нам не поймать удачи птицу.
Себя мы ловим, словно мы мечта,
А по дороге…
Мчатся две разбитых колесницы.



Настроение: темнота
Музыка: нет

Я кошка, которая вряд ли поест с руки.
И скажут – «как же она могла»?!
Я привыкла. И посжигала твои стихи.
Вот видишь - в руках зола...
Что я теряю?... Моим никогда ты и не был.
(Просится слово «был»)
Просто хотелось - ветра и неба.
И парочку тёмных крыл...
Или, хотя бы, одно…
А ещё…
Тереться о трубы рыжей спиной.
До дыр.
А в веретёнах зрачков отражается грубый,
Не в меру жестокий мир.
Лапкой по зайчикам, солнечным (лунным?) братьям...
(Видишь, какая я!)
Ты думаешь, кошка не может себя потратить -
Мама, любимый, братики, быт, семья?...
А, может быть, ты и прав.
А я кошка.
Глупо мечтаю о крыльях,
Свернувшись в ночи в клубок.
По-прежнему манят прозрачной пылью,
Сотни забытых и новых дорог....
Но перед тем, как уйти навсегда,
И перестать быть мне близким,
Представь, как же гулко звучит молоко (вода?)
В пустую кошачью миску...


Настроение: в вертикальных зрачках - весь мир
Музыка: Black Tape For A Blue Girl "Retrospective"

...Бегущая магистраль, мелькание огней... Уходящая во тьму дорога, усыпанная, словно битым стеклом - частыми огоньками фонарей. Тёплый, слегка горьковатый и приправленный пылью, запах нагретого асфальта. Он манит ощущением свободы и скорости, и ни с чем нельзя перепутать его - он совершенно особенный. И ветер уже унёс прочь запах горелой резины... А откуда-то доносятся обрывки музыки, чей-то смех... И так не хочется умирать в эту тёплую летнюю ночь.
...А вдали искрятся огни большого города. Ты скажешь, что в моём мире и была вечная ночь, освещаемая шальными фарами бегущих вдаль машин. Да, когда-то я хотела, чтобы было именно так. Бесконечная магистраль, уходящая в вечность - что может быть красивее? Пожалуй, ничего. И ты согласишься. Но... Визг тормозов уже затих в темноте, и байк мой давно разбит... И нет уже той меня, понимаешь? А коронер с фальшивым безразличием на лице смотрит на искалеченное тело и разрозненные куски остывающего металла.
…Кто-то скажет, всё кончено. Посмотрит в мою сторону и в глазах отразится недолгое сожаление - глупая девчонка, которой мечты о вечной ночи и огнях большого города не давали просто остановиться и взглянуть на небо... Быть может. Но сейчас… я вижу его всеобъемлющую теплоту, и вижу звёзды. И очень хочу, чтобы ты был рядом. Но… тебя ведь тоже… уже давно нет…


Настроение: справляюсь потихоньку
Музыка: "Империя" кино по ТВ

И что это за попутчик... - маялся я, - Пойди пойми: вроде и не юноша, и зрелым человеком не назовёшь. Не бродяга, но и не примнёт какой-либо определённой профессии. Лицо переменчиво, как небесное полотно, да и сам переменчив. В одеждах непостоянен, в настроениях неуловим – сыщи такого другого! Сто настроений в секунду, не меньше!..
Калейдоскоп с лабиринтом – вот что за попутчик! И постоянно каверзы его одолевают. То ни с того, ни с сего налетит пронзительным ветром, засвистит в ушах, зашумит, до костей пронижет... Или сереньким замухрышкой прикинется – не поймёшь, где он, что он… Туман один, да и только. А в настроение войдёт - лаской исполнится тихой, радуешься ему, как первому теплу, мысли плывут - близко ли, далеко ли, а всё к любимому человеку. То вдруг изойдёт злым коварством: улыбнётся солнечно, а сам схватит воровской стылостью, простелится заморозками по земле. В кристально-синей ночи кинет в небо щедрую горсть бриллиантов-звёзд...
И, поневоле, задумаешься – гожий ли попутчик, не разойтись ли лучше подобру-поздорову? Но, глядишь на него – глаз не отвести. Нежной зеленью буйствует, белым цветом невестится, а уж цветов-то... Всех одарил бы. Алые тюльпаны висят в воздухе яркими огоньками. Ароматные кисти сирени колышутся среди густой листвы, обещая свидание верное, счастье доброе. Нарциссы робкие чистотой своей словно изнутри светятся… А ему, попутчику моему, всё мало... Хватает за руку, и тащит на цветочный рынок, и, коварен-коварен, невольницами своими прежде всего хвастает: розами – и тёмными, как сжигающая страсть, и алыми, как жаркая любовь, и совершенными розовыми, которых солнечный свет только-только коснулся своей нежной ладонью. Ах, тепличные создания – без утра раннего, без ветра вольного, на ласковых вздохах выросли... А он ими оттого ещё больше гордится, цену немалую запрашивает, будто самое заветное, сокровенное продаёт. И сам себя обманывает, и меня заодно. Заветное ведь вон где – трель птичья, что шумит вокруг нас, сумасшедшая, радостно-безумная в своём незамысловатом совершенстве, разными голосами возвещает: май идёт! Май идёт! Уж так ему рады... А он знай себе посвистывает, глазом шальным поглядывает. Странный месяц – наступающий май...


Настроение: взволнованное
Музыка: Final Fantasy Orchestra Concert in Los Angeles "More Friends music from Final Fantasy"
Читаю: Гарри Д.Килуэрт "Ангел"