…и бежит за мной, представляете? Я говорю: «Оставь меня, глупый, я иду на работу!», - а он идёт себе следом. И всё норовит догнать меня, прикоснуться, за руку ухватить. Ну, сколько можно?!! Ведь понятно же говорю, что оставь меня, не хочу, не надо!!! И так от всего на душе погано – просто сил нет. Я тороплюсь – нужно пораньше статью в редакцию принести, а то ж не опубликуют, блин, «поздно», скажут, типа, «новости – товар скоропортящийся»… Да ладно, не напечатают – главное, не заплатят же! А я всю ночь над материалом сидела, до четырёх не спала – а потом еще час уснуть не могла никак. А он спал себе. Набегался вечером, поужинал, завалился – и спал без задних ног. А мне статью отнести надо – и к восьми в КБ успеть, а я-то лишь два месяца, как после института туда устроилась. И никто ж не спросит: «А че ты опоздала? Устала, мож, с любимым повздорила, не выспалась?» Нет. Сразу напомнят: «Нет незаменимых – есть не заменённые». И вот я иду – да какое там иду! – галопом просто мчусь на шпильках своих 7-сантиметровых (ну, выглядеть же тож хочется получше), хорошо, что юбка пышная, так что бежать почти не трудно… А он следом, и бормочет себе что-то. Не, ну не пойму: он мне что-то сказать дельное хочет или просто достать пытается?.. Отмахиваюсь, уже как маленькому говорю: «Ну, перестань, иди домой, я ж вечером приду». Нет, будто издевается, идёт себе преспокойненько, и когда кто мимо проходит, он даже вид делает, что просто по делам направляется. А когда поворачиваюсь – останавливается и смотрит мне молча в глаза с беспредельным обожанием. Ну, как вам это нравится?
Мы живём в частном секторе города – и прямо между тихих улочек – центральная трасса. Это просто ужас какой-то! Перейти через нее практически нереально невзирая на наличие пешеходного перехода (о котором, похоже, знают только пешеходы, а водители даж не подозревают о его существовании). И вот я, улучив удачный момент, проскальзываю по «зебре» между мчащимися монстрами и перевожу дух на разделительной полосе посреди шоссе. Оборачиваюсь – а он за мной, и две машины, обгоняя друг друга – ему наперерез!.. А-а-а-а! – ладонями с растопыренными пальцами сжимаю голову и рвусь к нему – машины, не тормозя, пролетают мимо – но я чётко слышу глухой, но громкий, до сердца достающий, звук удара и его вскрик – и темнеет в глазах, ватные ноги подкашиваются, к горлу подкатывает тошнотворный ужас – и асфальт стремительно приближается к мгновение назад ещё зажмуренным глазам! А-а-а-а!!!
Добралась к нему, уткнулся мне в бок, прижался носом, молчит – вижу же, что просто терпит! Щупаю – вроде, ничего не поломано. И что теперь? К чёрту статью и работу! Больница? Скорая? Конечно, домой! Подхватываю его и пытаюсь тащить.
Не, ну вы представляете, как это всё выглядело со стороны? Иду, обливаясь слезами, на дрожащих ногах, несу этого грязного скулящего от боли пса (а он весит, как минимум, килограмм двадцать!), во весь голос причитаю о нём и на чём свет стоит ругаю брата, что не привязал собаку после утренней прогулки!..

Знаете, еще совсем недавно жил мальчик. Странным был мальчик, но еще более странной была девочка, которую он все-таки, не смотря ни на что, любил. Эта девочка никогда не знала, чего хочет. Знаете, как ей это мешало?! Зато обо всем, что ей попадалось в жизни, она с уверенностью могла сказать: «Не хочу», – и это мешало еще больше.
Она никогда никого еще не любила в этой жизни, не понимая, что это такое. Когда девочка говорила «люблю», она прислушивалась к себе и пыталась хоть что-нибудь уловить, но напрасно – она даже не знала, что ловить. Как бы то на самом деле ни было, но почему-то именно этому мальчику она хотела говорить это слово. Наверно, потому, что он верил в нее. Или потому, что тощие длинноволосые «вечные мальчики» с гитарой на перевес всегда были ее слабостью. Так ведь и само слово-то какое замечательное: легонько прижмись губами к губам и беззвучно выдохни: «люблю…» - самый нежный поцелуй получается…
А внешне девочка была очень, очень даже ничего. С наивными доверчивыми руками и беззащитно светлыми волосами. Но главное – у нее были Глаза. Хотя она часто красила ресницы… ну, да ладно!... А в Глазах – тишина, глубокая, бесконечная; холодно-зеленая толща океана затягивает и завораживает любой взгляд, случайно или с благоговейным трепетом погруженный в эту хрустальную бездну; плавно колышутся водоросли, рыбы бесшумно неторопливо проплывают между ними, изредка натыкаясь на якорь зрачка. И непреодолимо хочется вернуться и заглянуть в ее Глаза снова – и не важно уже, радостное солнце задорно-ехидными бликами пляшет в искристой воде или тяжелый серо-зеленый лед презрения жестокими иглами пронзает глубь всепоглощающего взгляда.
Девочке всегда было холодно. Изнутри. Она покрыта хрустальной корочкой льда, который никогда не тает. Когда девочка поворачивается, лёд звенит, и, кажется, будто она смеётся – нежно-звонким беззащитным смехом. Она всегда смеялась. Потому, что двигалась.
А когда девочка оставалась одна, она пела. Она пела громко, чисто, прислушиваясь к своему Голосу, который тихими снежинками оседал в ее ладони. И руки у неё всегда были холодные. А мальчик говорил, что ее пальцы нежные и хрупкие словно иней, и еще он говорил, что девочка потом непременно согреется, просто еще не лето.
Она смотрела на мальчика и не понимала. Его. Не могла понять, почему он с ней. И девчонка решила поговорить с ним. Она говорила совсем-совсем немного. Лишь рассказывала что-то о птице без крыльев; о свечах, которые почему-то не хотели гореть под водой; о черной искристой Кошке, которая все-таки была счастливой; о Хлое Виана, которая умерла от орхидеи; о каких-то полетах, свободе, смысле, непонимании и о многом-многом другом. Он может поверить в то, что ею нарисовано – пусть мы все и любим приврать. Она сочиняет то, что никогда не случится, и сбегает в этот мир от всех тех, кто плотно и потно ее окружает, назойливо и сердобольно укутывая своей навязчивой заботой и ненужной любовью. Нет ей здесь места: она никогда не будет одна («Пфф! кто мне позволит такую роскошь?!!»), но она будет всегда одинока, потому что ищет Его – миллионы жизней. И как только понимает, что его в этой жизни нет, оставляет ее и уходит в другую, практически ни во что уже не веря. Если человек врет, значит, ему есть, что скрывать. И ей абсолютно наплевать, что о ней Боги тоже врали кому-то… В общем, она сказала, что мальчика совсем не любила, не любит и ей стыдно его обманывать. И знал бы он, как это больно и тяжело – быть любимой, особенно если тебе это совершенно ни к чему. Тяжело быть кому-то нужной – не иметь права что-либо сделать. Ни с собой, ни с другими. «Мы в ответе за тех, кого приручили», – сказал как-то мудрый Лис в то счастливое – как оказалось – время, когда она горестно роняла лепестки там, под колпаком, на планете с вулканами и побегами баобабов… И только б чуточку терпения…
Он ей пытался что-то сказать, но девочка была к тому же упряма, и мальчику все-таки пришлось уйти. Странная она была девочка. Глупая.
А мальчик пришел в свою «берлогу», где он много курил всякой дряни, писал Её маслом и сочинял о Ней песни, а голова гудела смутными воспоминаниями… мы в ответе… приручи меня… четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира… желтая молния… укус… пятьсот миллионов родников… И вдруг понял, что она – это все. Это Она! Все сходится: она даже четки носит не на шее, как все буддисты, а на правой руке вместо браслета! А на левом запястье – бисерные фенечки, чтобы никто не видел резаных шрамов… И не любит розы. Вот тут он и вспомнил, как, вернувшись, нашел лишь ее безнадежно высохшее тельце – ни один корешок не хотел больше жить – и понял тогда: она ушла, чтобы найти его…
Он утром рано приедет к ней и скажет все-все. Он скажет ей, что она нужна ему, что Он Любит Её и ему этого достаточно. Это будет их последняя встреча, потому что они больше никогда не расстанутся. Никогда. Ни на час. Ни на минуту. Он все скажет. И она вспомнит. Все будет хорошо.
Девочка шла по миру и о мальчике совсем не думала. Если бы это был Он, то за все время, пока они «вместе», он бы уже вспомнил. Предчувствие… За столько реинкарнаций она перестала ему доверять, предчувствию этому. Она просто шла, удивленно разглядывая весну. Уже почему-то поздно и темно. И далеко не тепло. Но она с наслаждением шлепала босыми ступнями (многие находили в этой ее прихоти – ходить по возможности босиком – некоторую будоражащую сексуальность, но все гораздо проще: корни – к земле). Шоссе широкое. Пусто. Под ногами – белая лента, все время стремящаяся ускользнуть из-под доверчивых шагов. Она смотрела на звезду, где они жили, где он когда-то смеялся… И думала о том, что Курт был странным, и жена у него нехорошая, и Цой все же погиб, и чудес не бывает.
Куда-то спешила Машина, рассеянно глядя на ту же звезду. А девочка теперь просто стояла на дороге, раскинув руки, и радостно смеялась в лицо перепуганному Небу – в первый раз смеялась по-настоящему… В этой жизни, конечно.
…Когда Птицу подбрасывают кверху, она улыбается и расправляет Крылья.

В моем доме стала появляться моя подруга. Точнее, появляться она стала уже давно – лет двадцать назад.
Помню, я тогда как раз была в процессе расставания с первым мужем – гражданским мужем – и было мне невыразимо больно… Именно тогда я и поняла, что значит «не находить себе места»: все болит, и душа, и тело (в частности, голова – от слёз…) и не хочется ни-че-го. И сбежать бы куда из дома от мамы с папой и их нравоучений – да некуда: куда хочется – нельзя, а куда можно – не хочется. И тогда впервые она пришла. Мы ещё не были знакомы, но встретила её с радостью и каким-то восторженным благоговением – я как-то уже думала о ней, но всё представлялось таким… недостижимым, что ли, словом, казалось, что такое общение – уж точно не для меня…
И с ее приходом многое изменилось – хотя бы на время ее присутствия возникало ощущение нереальности всей этой чепухи, и все проблемы казались ма-а-ахонькими и несерьёзными… И даже думалось: «Бли-и-ин, и чего это я так переживала?..» И действительно, все как-то в жизни стало налаживаться, лишнее проходило само собой, нужное становилось на свои места, глупости и чувство безысходной тоски миновали – и через четыре месяца после «трагического» расставания я вышла замуж за другого по огромной любви…
А через 35 недель родилась наша дочь .
Так вот, в следующий раз она объявилась где-то месяцев восемь после этого спустя – как раз муженёк мой чего-то задурковал: вдруг впервые почти за полтора года заметил мой несносный характер, упрямство и гордыню (не гордость, гордыню: это оказалось гораздо хуже…) и заподозрил, что если я с бывшим жила, значит, и любила его тоже, а чувства так быстро, видите ли, не проходят… Короче, помню такую картину: мы с дочуркой гуляем, а подруга моя, которую я не видела чёрт-те сколько, захмелев буквально от десяти глотков легкого пива, склонилась над коляской и щебечет, а дитё моё в восторге визжит: «Мма! Мма!»…
Ой, вы знаете, она очень хорошая подруга: всегда приходит, когда мне плохо. Стоит только чему случиться… Раньше она приходила не всякий раз – я мучилась, переживала, но когда становилось уже совсем-совсем невмоготу, она всё же являлась. Потом, наверно, мы стали гораздо ближе: она чувствует меня, и в любой момент срывается и летит ко мне. Особенно, если в доме есть, чего выпить.
А когда у меня все налаживается – она незаметно пропадает.
Очень милая. Прежде я ее как-то побаивалась и сторонилась, до последнего пыталась избежать ее прихода. Но потом увидела, что ничего страшного не происходит, более того – мир, рыхлеющий и оседающий как кубик сахара в горячем чае, в ее присутствии обретал прочность и непоколебимую монументальность в своей предельной простоте. А всё, что мне мешало, – просто вымывалось благодатным потоком тепла и отрешённости как сор из Авгиевых конюшен. Она приходит – и все сразу такие добрые и безопасные. И никто не замечает, что она пьяна! Мне её состояние кажется очевидным, и я боюсь, что заметят другие и жестко запретят мне общаться с ней. Но все в ней, слава богу, видели лишь милую девочку (правда, ей уже лет 40), чуть непосредственную, прямолинейную, взбалмошную: она смеётся – и смеются все, кто рядом.
Долгое время она была моим спасением – будь то проблемы на работе или несостыковки с мужем, она легко находила ту точку зрения, с позиции которой мир видится совсем по-другому, и взору открывается уйма выходов и масса возможностей! В предвкушении ее прихода с радостью лечу покупать вино или Очаковский «Джин-тоник» (не подумайте, что реклама!), а ей практически с каждым разом требуется все больше и больше… И в какой-то момент стало приходить понимание, что она начала реально встревать в мою жизнь. То есть, уже не только моё отношение ко всему происходящему меняет, но и вмешивается в ход самих событий!!! Я не сразу заметила, что она, например, стала орать на мою дочь. Ну да, девочка – моя красавица – в свои 18 лет влюбилась. Да еще в кого – в какого-то несуразного прыщавого и амбициозного однокурсника, который вдобавок младше ее на целый год! Да, мне не нравится этот отморозок, но не надо же вопить на мою малышку и придираться к ней по мелочам?... Но – что самое ужасное – в тот момент мне кажется, что подруга права, и когда моя кроха кидается ко мне: «Мама!.. ну что же это?..», – я её резко обрываю: «Я тебе щас почтокаю!!!»
Напившись, она, к тому же, отрывает меня от дел – мы можем часами бродить по городу после работы, или сидеть в Интернете, или таращиться в телевизор, или просто завалиться спать, оставив киснуть замоченное бельё или размороженное мясо и наплевав на то, что к завтрашнему утру на столе редактора должна лежать моя о-огромнейшая статья.
Она все больше хамеет с моими родителями, все смелее скандалит с ними, предъявляет им мои претензии, просто огрызается, напрямую высказывая им всё то, что я думаю и чувствую, но скрываю – все мои недовольства, какие-то мелкие обиды на них – то, чего им, по сути, и не нужно бы знать. Она, к тому же, стала слишком откровенничать обо мне с моими подругами и прямолинейно передает им моё мнение обо всём на свете. Она время от времени пишет странные e-mail-ы и смс-ки моим друзьям, выдавая мои секреты, а то и просто привирает. На форуме ИнтерЛитера она за меня развешивает стихи и строчит комментарии, которые потом приходится удалять.
А однажды она припёрлась ко мне на работу – и мне многого стоило устранить все последствия её визита и последствия этих последствий. В конце концов, она повадилась названивать моему любовнику! – по делу и без дела, – терзать его моими подозрениями и догадками и изводить разговорами по два-три часа. А муж… Я его по-своему всё еще очень люблю, она знает все его больные места и слабости – и одним словом, а то и полувзглядом выворачивает ему душу наизнанку и доводит до белого каления. Но стоит ей с похабной улыбочкой на лице, которое я уже ненавижу, подойти к нему поближе… и он прощает ей всё. Пока ещё прощает.
И я готова ее убить. Она делает мою жизнь настолько невыносимой, что просто не вижу иного выхода. Я не могу от нее отделаться другим способом, более того: уже не могу без неё, и даже часто просто ищу повод, сама зову её и не могу от этого отказаться, а наутро серый рассвет мутным потоком обнажает рельефы мрачной действительности, и все тело ноет и ломит, и на душе так погано, что я злюсь на неё и на себя, но хочется, чтоб она снова вернулась. Все события в жизни идут как-то не так, и к ним примешиваются её выходки – и всё это не так страшно, наверно, но последствия накапливаются, и однажды уже ничего не вернуть на свои места.
Так вот, я уже всё продумала и приготовила. Как только почувствую болезненную потребность в ней – тёплая ванна, ароматная нежная пена (мы обе любим комфорт), «Кагор» (мы обе предпочитаем сладкое), ампулка «Новокаина» (мы обе боимся боли) – и пачка лезвий. Она придет, утопит в унитазе, порвав, мои дневники, вычистит компьютер от некоторых стихов, сожжет припрятанные фиг знает зачем фоты моих бывших любимых, чмокнет спящих дочь и мужа, пристально взглянет в зеркало на меня, уляжется в ванну допивать вино –
и тогда я её убью.

Мой телефон истерзан смс-ками. Каждое новое сообщение он радостно принимал и наивно-весело возвещал мне об этом восторженной мелодией… Доверчивый кроха, он поначалу удивился, видя, что я вздрагиваю при каждом новом сигнале, но не подхожу. Удивление сменилось растерянностью и, наконец, отчаянным непониманием того, что происходит… А теперь он лежит, маленький, изможденный, страдающий и лишь время от времени обессиленно попискивает: «Пип…» - «Нет места для новых сообщений»… «Пип…» Прости меня, малыш… Все, что я могу сейчас для тебя сделать – выключить. Но, как только включу тебя снова, все продолжится. Это все равно, что напиться с горя – на какой-то момент всё из тебя выключается и ты просто существуешь в бушующих волнах небытия, но утро неизбежно приходит и грязно-серым мутным рассветом вымывает на поверхность сознания единственную мысль: «Как. Жить. Дальше. ?» Я делаю вид, что мне все безразлично, я «занимаюсь своими делами»

В колонках играет - ти-ши-на
Настроение сейчас - хреновато-виноватое

Моя девушка снова плачет. И причина ее боли – я. Мне нравятся люди, и с некоторыми из них мне частенько удается переспать, а ей непреодолимо тяжело воспринимать это как данность. Ну, конечно, я чувствую за собой вину и от этого еще тяжелее видеть ее такой. Милая, это, понимаю, довольно цинично с моей стороны так говорить, но нельзя же так! Ты сделала из меня кумира, цель жизни и смысл своего существования… Ты живешь моими интересами, ты слушаешь мою музыку, ты любишь мои любимые фильмы и помидоры с сахаром. Родная, ведь ты же настолько глубокий и самобытный человек, что это просто преступление – погребать себя в неизбывной зависимости от меня – моих капризов, моего времени и настроения… Заведи себе подружек, друзей, в конце концов! Гуляй с ними по Цветнику, ходи в кино да на выставки, выслушивай их ни к чему не обязывающий треп, кокетливо поглаживая изящной ложечкой шарик мороженого, со снисходительной насмешкой прищуривая на собеседника свои бездонные мудрые лучистые глаза… Да нет, родная, это совсем не говорит о моем равнодушии к тебе. Даже наоборот. Твоя боль меня выедает еще сильней, чем тебя. Да, я редко к тебе прихожу… Понимаешь, столько всего – и каждому от меня что-то нужно, и всем срочно и непременно всё – и времени в сутках не хватает даже на то, чтобы толком поесть и поспать… И на фоне всего этого до глубины души тепло и уютно знать, что есть ты, твоя верность и преданность, твое всепрощение и безоговорочное обожание. Не думай обо мне плохо, не то получается, что я причиняю тебе боль… «Я вообще скоро о тебе думать перестану» – мы оба понимаем, моя девочка, что это только слова, твои робкие угрозы, за которыми ничего не последует. И тем не менее, ты можешь мне не верить, но как невыносимо видеть эту запредельную вселенскую боль в твоих глазах, и чтобы с ней не сталкиваться, я, превозмогая потребность видеть тебя, не иду… и оттягиваю момент встречи… насколько это возможно. Да, я не отвечаю на твои пронзительные sms-ки, но трепетно и безмерно упиваюсь ими… Ну зачем тебе постоянное подтверждение моего отношения к тебе? Я тебе и так об этом часто говорю. Да и вообще, неужели без слов ты этого не чувствуешь? Сколько раз повторяется одно и то же: говорю, что не могу – и действительно, кажется порой даже дышать некогда – а потом все бросаю и иду к тебе… Твой образ – будь же хоть немного увереннее в себе и в моих чувствах! – всегда стоит особняком от всех этих девчонок, восторженной толпой следующих за мной, и этих парней, благоговейно заглядывающих мне в глаза. Я знаю – однажды приду, ты молча обнимешь меня тонкими легкими руками, прижмешься ко мне своим хрупким тельцем, я уткнусь носом в ложбинку у шеи – ты на 12 сантиметров выше меня – и наконец-то услышу твой глубокий, дрожащий от нежности, голос: «Наконец-то ты пришла!.. Как же ты похудела, дурочка…» «Сама дурочка», – с облегчением улыбнусь я, складывая усталые крылья…

Хммм.... Как странно бывает однажды обнаружить себя в этом мире...