бог стоит с резцом у изваяния
год за годом стачивает время
полируя нерв черты терпением
где не получилось сколом знаний
от его поветрий настроений
прочь летит пыльца щебенка гравий
если недоволен изваянием
глыб хватает и меняет мрамор
крошит добиваясь не шедевра
не святого как мадонна истукана
множит камень усыпая землю
теми кто не любит идеалы
а когда устанет от работы
скульптор подменяет его руки
и выходят туники и лавры
идеальных лиц и чистых звуков
но для их веков очарований
где-то на земле вокруг забытых
мастерских в земле зарыты крошки
тех кто дарит гениям свободу
из работы бога быть обычным

С экрана раздавались приглушенные тона флейты, плачущей и забытой. За несколько лет без нее дом врос в землю, а любое упоминание об огне обжигало сознание воспоминанием страшной картины. Волнорез памяти заело на рамках, которые не стали больше сдерживать краски его полотен, отпуская ее на волю в бледной тональности небесного градиента.
Пока он рисовал, жизнь если и не имела смысла, то хотя бы не выдавливала его из мира, как он краски из масляных тубов. Он не верил в потусторонее, но когда рисовал то, что она не любила, ему часто казалось, что кто-то на кухне шумит посудой. Он никогда бы не поверил, что это не тиран, а он причина ее ужасной последней роли. Краски, высыхая теряли контраст и казалось, что его

побегушки строк

 

у двух теней

усталости и страха есть общий корень

не умений лгать текст

 

 

 

 

 

<div style="border:5px dotted   #0000cd;padding:10px;">чтобы узнать тепло нужно замерзнуть</div>

 

чтобы узнать тепло нужно замерзнуть

 

крестик осколки зеркал и помпа—так появился бег Наруто

 

когда слова становятся чужими пугают временем играют на стекле читая имя задом накосяк осенний ветер кофемолкой листьев несет их по асфальту как котят которых приукрасив серебрянкой накроет первых луж обратное стекло

 

[COLOR=indigo]

 

когда слова становятся чужими пугают временем играют на стекле читая имя задом накосяк осенний ветер кофемолкой листьев несет их по асфальту как котят которых приукрасив серебрянкой накроет первых луж обратное стекло

 

надеясь на WebMany журавля

 

Джули

 

************************************************************ дорога вся кино и стылый мол поочередно это видно по оттенкам где прогоняли 20 штук цистерн там шла Матильда плюшки вспоминая шерше полос тревожит злой бетон рассыпанный однажды на дороге и снова падают как уходящий слон на поле шахматном где знаки открывались сами

 

дорога вся кино и стылый мол поочередно это видно по оттенкам где прогоняли 20 штук цистерн там шла Матильда плюшки вспоминая шерше полос тревожит злой бетон рассыпанный однажды на дороге и снова падаю как уходящий слон на поле шахматном где знаки открывались сами

 

 

 

 

 

****************************************************

 

 

 

 

 

заготовка для рамки

Ваш текст

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.

br /> Автор, посвятивший интимной и пейзажной лирике свое творчество, в одной из последних работ посмотрел на тему без привычных для художника розовых очков и восторженных описаний самого загадочного чувства. Первое чтение поэмы вслух в кругу современников и литераторов 14 марта 1925 прошло в доме Герцена. Произведение было воспринято прохладно и непривычно равнодушно. И хотя автор оттачивал стилистику и образность сюжета не один год, то забывая, то возвращаясь к теме, его упрекнули в слабой образности, бедном слоге, невыразительном сюжете и неудачном совмещении общественной панорамы и личной истории. Такое осторожное восприятие было вызывано особенностью повествования и авторским стилем, который тяготел не к метафоричности отражений, а к глубине реализма, не всегда отвечающего эстетике утонченных личностей, какими считались литературные критики и художники. Это неприятие "Анны Снегиной" добавило переживаний автору, находящемуся в глубоком личном и творческом кризисе. Пушкинское и свое: "Анна Онегина"