В Сухуми где-то возле моря я наткнулся на забегаловку-столовую прямо под открытым небом.

Только над столами былихилые навесики, почти от солнца не спасавшие,
но тем не менее, там было полным-полно стариков.

Они пили дивный кофе — две жаровни с раскалённым песком обеспечивали всех бесперебойно, запивали каждый глоток водой и ругали советскую власть.

Когда я пришёл туда вторично, меня уже приметили, и ко мне подошёл худой старик, вежливо спросивший меня на идиш, откуда еврей.

Я, как ни странно, понял и ответил столь же вежливо, что говорю только по-русски, из Москвы, а здесь в командировке.

Старик молча перенёс свой кофе за мой столик и по-будничному очень задал мне вопрос, как живут московские евреи.

Любите кофе? — спросил он без всякого перехода.

Очень, ответил я, в Москве такого кофе нет, хотя я покупаю его в зёрнах, сам мелю и варю в такой же джезве.

Старик оживился, будто я рассказывал ему о жизни евреев. Просто вы снимаете его чуть раньше или чуть позже, чем нужно, заявил он уверенно.

Среди друзей я слыл за матёрого кофевара и поэтому чуть поднял брови недоверчиво.

Одна из жаровен стояла от нас неподалёку.

Над одной из джезв возник холмик кофейной пенки, женщина при жаровне протянула руку и застыла, выжидая, пока холмик чуть опал, выпукло закатываясь за края сосуда — только тут она выдернула джезву из песка.

Вот видите, сказал старик назидательно, кофе надо снимать, когда он охуевает.

Игорь Губерман