" — Тебе наверняка никогда не доводилось смотреть в глаза дикому кабану? Это очень злобный и опасный зверь. Он ненавидит людей изначально. У каждого нормального охотника возникает естественное желание его застрелить, и совсем не из-за того, что в нем много мяса. Я валил кабанов. Нужно было что-то есть… Но всякий раз, совершая это убийство, чувствовал, что сам превращаюсь в зверя и точно так же начинаю ненавидеть людей. Это было приятное ощущение.
В свое время такие вот откровенные монологи этого охотника открывали глаза на многие вещи. Не буду называть ни его имя, ни лесничество, в котором живет, достаточно того, что сейчас он наш, крымский. Родился в глухом сибирском селе, которого уже и на карте нет. С детства был угрюмым и диковатым молчуном. Целыми днями ходил по следам шатуна и мечтал когда-нибудь убить его.
Убил. Сделал это в двадцать лет и был все таким же молчаливым и угрюмым. Зато получился из него хороший охотник: с твердой рукою, метким глазом и бесстрашным сердцем. А вот жить среди людей не получалось — ушел в лес.
Не сразу, конечно. Сначала отучился в сельхозинституте, потом был старшим охотоведом одного из облпотребсоюзов, затем переехал в Крым и стал работать в лесничестве. Правительственные охоты, которые были частым явлением в крымских лесах, раздражали. Ни Хрущев, ни Щербицкий, ни Шелест должного впечатления не произвели. «И эта серость нами правит...» — негодовал он про себя, охотясь бок о бок с Брежневым.
И тогда возникали мысли, давили возмущенным потоком: «Жить среди людей — значит общаться с ними, сливаться в одно целое. Но я не могу понять их, не могу принять их слабости, их глупость, их идиотические идеалы. Человечество пожирают стадные инстинкты. Я не хочу быть лишь одной из блеющих овец этого бестолкового стада».
Он много думал. Начал писать: очерки, рассказы, эссе. Даже попробовал себя в роли редактора одного из журналов. Опять поступил в институт, опять учился и в итоге ушел жить в лес, подальше от людей. Проводил время за чтением философских книг, в общении с природой.
Вокруг одинокого охотника роились любопытные йоги, суфисты, исихазты, буддисты... Но он считал, что «все веры обусловлены и тем самым обречены». А истинную важность для человека имеет лишь «молчаливое Созерцание». И оно невозможно без одиночества. Как и одиночество невозможно без игнорирования человечества.
«Был один. И счастлив», — читал он дневники Грибоедова и понимал, что первые признаки высокого духовного состояния — постоянная радость и торжество духа. То самое, что умел ощущать в детстве, а потом разучился, растерял, поддался слабости подражания. А потом вновь обрел в своем одиночестве и отчуждении от мира. Отрешился от земного, чтобы обрести духовную гармонию. Потому что все великое рождается в тишине...
— Это я живу. А вы — существуете, — без обиняков заявляет теперь охотник. — Дом, работа, амбиции... Суета да и только. А диагноз ей — всеобщий психоз. Еще древние даосы утверждали, что человек изначально рожден добрым и прекрасным, не знающим, что такое зло. И загонять его в рамки социума, жестко тренируя общественным этикетом, писаными и неписаными правилами, кощунственно. Но поздно. Все вы уже варитесь в этом зловонном котле человеческих испражнений. И я не люблю вас за это.

«Был один. И счастлив»

«Не люблю вас за это» — сказано мягко. Скорее — ненавижу. Вот это уже вернее. Ненависть ко всему человечеству величается звучным словом «мизантропия». Увлекаться ею сегодня стало весьма модным занятием. Народ пытается поднять мизантропию до уровня философской системы, отгоняя мысли о том, что «человеконенавистничество» может быть лишь диагнозом психотерапевта.
Давайте возьмем и лишим «мизантропскую философию» «созерцательных» и «творческих» мотивов. Тогда монолог мизантропа мог бы звучать приблизительно так: «Я не нуждаюсь в общении. Оно мне мешает. Я живу только ради собственного удовольствия. Немногие люди могут доставить мне такое же удовольствие, какое я могу доставить себе сам. Я нахожу общение с инертными фигурами, животными и безмолвными вещами более богатым, поскольку могу наслаждаться их присутствием и не испытывать психического опустошения. Люди лишь слегка скрашивают то, что можно считать одиночеством.
Одиночество — это плохо? Кто на него жалуется? Кстати, я ненавижу жалобщиков. Всем плевать на чужие печали. Я не хочу, чтобы о моей печали было известно, ибо моя печаль — чья-то радость. Я отказываюсь болеть, потому что это сделает моих врагов здоровее. Я не люблю выказывать признаки гнева, ибо кому-то мой гнев согреет сердце.
Я восхищаюсь своим бультерьером Федей, который может злиться, рычать и пытаться убить, виляя при этом хвостом. Для него это спорт, наслаждение — рычать и бросаться на своего противника. У него можно получить неплохой урок. Он не доставит своей жертве удовлетворения думать, что в своей ярости он может быть несчастлив.
И последнее: ничья смерть, кроме смерти тех, кто близок мне, не омрачит меня. Смерти других людей делают землю более приятным, лучшим местом для тех, кто обладает способностью насладиться каждой секундой, проведенной на ней. Смерть каждого бесполезного зануды обогащает меня. Да и землю тоже: она обогащается перегноем, и облик ее становится все роскошнее. Посему к черту этот надоевший всем вопрос «по ком звонит колокол?». Он звонит не по ком, а всего лишь потому, что кому-то платят за то, чтобы он дергал веревку…»

Мировоззрение неврастеника

И где в вышеописанном философия? Налицо явный диагноз. Психологи, кстати, выделяют активную и пассивную мизантропию. Активная — это физическое истребление людей, так сказать, худшей их части. Такие опасные для общества мизантропы называют себя «чистильщиками» и свято верят в то, что рождены для великой миссии: борьбы с деградацией общества.
Месяц назад к 11 годам лишения свободы был приговорен Ростовским судом 53-летний Григорий Корниенко, пытавшийся пустить под откос фирменный пассажирский поезд. Между рельсами стрелочного перевода мизантроп установил металлическую болванку, и при проходе поезда это неминуемо привело бы к трагедии. На допросе террорист признался, что сознательно хотел пустить поезд под откос. «Ненавижу все человечество и чем больше двуногих тварей убью, тем для меня будет лучше», — заявил он.
А в Швеции одного из известных и скандальных мизантропов официально признали социально опасным и запретили выходить на работу. Кстати, государство платит ему пенсию.
Пассивная мизантропия не так страшна, как активная, — это лишь пренебрежение, презрение и ненависть ко всему человеческому. Причем ненависть не совсем здоровая. По словам психологов, существует довольно тесная связь между мизантропией и неврастенией: чем человек раздражительнее, тем сильнее ему досаждают окружающие, тем более он склонен смотреть на людей как на порочные, отвратительные существа. Поэтому можно без большой натяжки утверждать, что мизантропия — мировоззрение неврастеников.
И все же искушение стать мизантропом велико. Ведь бывают дни, когда мир раскрывается тебе во всей своей неприглядности. И ты уныло соображаешь: то ли убить кого-нибудь, то ли самому повеситься. Непрошибаемая мощь человеческой глупости, нарастающая всеобщая деградация не могут не действовать угнетающе на человека, который умеет думать. Какого чуда еще ждать? Какое чудо готовить? Какой надеждой обмануть себя хотя бы на ближайшее время?
И тут на помощь приходит оно — мизантропическое мировоззрение неврастеника. Это мощное средство защиты психики: вместо того чтобы сходить с ума от отчаяния при виде того, что люди делают с тобой, собой и со всем миром в целом, ты заставляешь себя смотреть на все это как на неизбежное, почти нормальное проявление человеческих качеств. В развитии цивилизации есть фазы подъема и фазы спада (катастрофы). Катастрофа не означает всеобщей гибели. Кто-то наверняка уцелеет, и надо всего лишь постараться попасть в число немногих тех, кому достанется прекрасный обновленный мир, почти очистившийся от «мерзких людишек»…
…Не цепляет, нет? Понятное дело — психически нормальному человеку мизантропом стать не грозит, как бы он себя ни накручивал. Хотя есть верное средство… зубная боль. Просто удивительно, как стимулирует мизантропию болящий уже неделю зуб."

©