В Цветаевой было много мужского. Но хватало и женского. Она с одинаковой страстью влюблялась в мужчин и грешила с женщинами. Фрейд назвал подобный феномен бисексуальностью. Наличие в одном человеке двух начал - мужского и женского. Их вечное соперничество в выборе партнера. Опыт интимных привязанностей Цветаевой свидетельствует, что женского в ней все-таки было больше. Хотя «романы» с мужчинами, как правило, были короткими. Встретила... Загорелась... Нафантазировала... Влюбилась... Переплавила очередной ураган чувств в чеканную формулу стиха и... будьте здоровы! Человек, которого она только что боготворила, решительно и навсегда вычеркивался из ее жизни. Доходило до курьезов. Например, во время новогоднего бал-маскарада перед нею внезапно возник недавний возлюбленный.
 

- Вы меня не узнаете?
- Нет.
- Неужели Вы меня и впрямь не узнаете?
- Нет-нет, я решительно вижу Вас впервые! Смутилась слегка, когда он напомнил свое имя.
- Вы? - сказала она. - Извините, ради Бога, но я так плохо вижу, и к тому же у Вас тогда были усы.
- У меня усы? - человек был по-настоящему уязвлен. - Я в жизни не носил усов!..

Кто ж ее такую полюбит? И тем не менее отточенная годами модель соблазна срабатывала безукоризненно. Цветаева, несомненно, обладала способностью привораживать, околдовывать людей. Особенно на первой стадии знакомства. На той стадии, когда могучее цветаевское воображение дорисовывало, достраивало объект своей страсти, и обыкновенный человек самых средних возможностей вдруг обретал героические черты рыцаря, в которого нельзя было не влюбиться. И она влюблялась. И поток стихов, вызванных новым чувством, казался неиссякаемым. Но вот поставлена последняя точка, когда и чувства, и стихи исчерпаны. Тут-то и приходит осознание, что любила вовсе не человека, а собственную свою Любовь. Очередная страничка «романа с собственной душой». Многих поклонников Цветаевой настораживал другой ее роман - «со Смертью», страницы которого (стихи, проза, дневниковые записи, письма) носили провидческий характер. Возможно, оба эти романа - «с собственной душой» и «со смертью» - две стороны одной медали: инстинкта самосохранения и бессознательного влечения к смерти. Их корни ведут нас в детство поэта. Известно, что мать Марины Цветаевой страстно мечтала о сыне и никогда не скрывала, что рождение дочери было для нее большим разочарованием. Тонкая, ранимая душа Марины с детских лет познала, что такое страдание. Трудно поверить - в раннем возрасте будущему великому поэту отказывали в листке бумаги, на котором девочка хотела записать первые свои стихи.
«Все свое детство, все дошкольные годы, вся жизнь до семилетнего возраста, все младенчество были одним тотальным криком о листке белой бумаги. Подавленным криком».

Однако до нас этот крик дошел в идиллических картинках счастливого детства:
Словно песня - милый голос мамы, Волшебство творят ее уста. Ввысь уходят ели, стройно - прямы, Там, на солнце, нежен лик Христа.
Мать желала, чтобы дочь вопреки уже проявившемуся призванию стала пианисткой. Миф о счастливом детстве, пафосом которого пронизаны ранние стихи Цветаевой, как и миф о нежной, доброй, любящей матери, не более чем маска, скрывающая подлинные чувства молодого поэта. Завязка внутреннего конфликта, с которого, как правило, начинается саморазрушение личности.
Незадолго до рокового шага в Елабуге - Цветаева покончила с собой 31 августа 1941 года - она написала берущие за душу слова: «Никто не видит - не знает, - что я год уже ищу глазами крюк... Я год примеряю смерть...». Увы, примерка эта началась гораздо раньше и растянулась на целых три с половиной десятилетия: со дня похорон матери - в четырнадцать лет; первой попытки самоубийства - в семнадцать; с постоянных заклинаний: «зачем длить муку, если можно не мучаться» - в тридцать; и далее - до полученной будто свыше команды - «О, Смерть, скорее в путь!». И когда в этой гибельной атмосфере отчаяния и одиночества Цветаева получает подарок - книгу переводов из восточной поэзии молодого поэта-переводчика Арсения Тарковского (отца будущего великого кинорежиссера Андрея Тарковского), это вызывает у Цветаевой шквал эмоций. Значит, кто-то помнит о ней. Значит, кому-то еще нужна. Когда-то она написала: «Моя надоба от человека - любовь. Моя любовь». И вот уже готов идущий от сердца ответ: «Милый товарищ Тарковский, Ваш перевод -прелесть. Что Вы можете - сами? Потому что за другого Вы можете все. Найдите (полюбите) - слова у Вас будут. Скоро Вас позову в гости - вечерком - послушать стихи (мои), из будущей книги. Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я - человек уединенный и я пишу - Вам - зачем Вам другие? (руки и глаза)...
Всякая рукопись - беззащитна. Я вся - рукопись».
Теперь шквал эмоций захлестывает Тарковского. Получить приглашение от самой Марины Цветаевой... Лучшего поэта современности! Тарковский готов бежать к ней хоть на край света. Был бы адрес... Не знает еще Арсений Александрович - адрес у Цветаевой всегда один - собственная ее Любовь.

Арсений

Женщины его обожали. Высокий, статный красавец с удлиненным благородным лицом, блестяще образованный и безмерно талантливый, поэт Арсений Тарковский умел восхищаться гармонией и красотой мироздания. Видеть в Природе не хаос, ставящий перед человеком вечные вопросы бытия, а стройную архитектуру небесного и земного в их величавом единстве. Именно такое видение составляло пафос его поэзии. Во многом оно шло от отца - известного народовольца-революционера Александра Карловича Тарковского, целью жизни которого было свержение самодержавия в России - уродства, дискредитирующего установленный Всевышним миропорядок. Оба они - и отец, и сын - остро ощущали радость жизни и ее драматизм. И оба - каждый в свое время - были обласканы судьбой и этой же судьбой недооценены: Александр Карлович, человек, владеющий семью европейскими и двумя древними языками, лучшую часть жизни провел в царских застенках, а Арсений Тарковский всегда считался переводчиком чужой поэзии и первую книгу собственных стихов увидел лишь в возрасте пятидесяти пяти лет. О том, что он не просто переводчик, а поэт божьей милостью, первая сказала Марина Цветаева.

...Вспоминается зима 1987 года. На телевидении запущен в производство документальный фильм «Гибель Марины Цветаевой». Как автор сценария, я вижу свою задачу в попытке докопаться до первопричины добровольного ухода Цветаевой из жизни. Для этого мы с режиссером решили обратиться к живым свидетелям жизненной драмы великого Поэта. В частности, к Арсению Тарковскому, чьи отношения с Цветаевой уже на излете ее земного существования принято считать последним романтическим «всплеском» Марины.
Стараниями Татьяны Алексеевны, жены Тарковского, съемки ее мужа должны были состояться в Доме творчества «Переделкино», куда была приглашена съемочная группа в канун сороковин умершего в Париже Андрея Тарковского. По той заинтересованности, с какой Татьяна Алексеевна отнеслась к нашему появлению, можно было понять, что она рада любой возможности отвлечь мужа от тяжелых переживаний. Каждого из нас Арсений Александрович приветствовал кивком головы. При этом его огромные, полные тоски и печали глаза казались застывшими. А весь его облик - человека на костылях (в войну он потерял ногу), совершенно убитого горем, являл собой картину полной беспомощности перед Природой, которую он боготворил и славил в своей поэзии.

На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно все.
На вопрос, не расскажет ли он что-нибудь о Цветаевой, Арсений Александрович тихо произнес: «она была страшно несчастная». Сказал будто о себе. Потом добавил: «Я любил ее, но с ней было тяжело». Ничего больше мы от него не услышали.
- Видите, в каком он состоянии, - провожая нас, горько сожалела Татьяна Алексеевна. - Вообще-то он оптимист, легкий, подвижный человек... Когда я впервые увидела его на костылях, он показался мне птицей со сломанным крылом... - Вспомнив, усмехнулась: -А когда звал замуж, спросил, не хочу ли я стать его второй ногой...
Добрая душа, она пыталась хоть как-то сгладить наше огорчение от несостоявшейся съемки.

Встреча

Сначала завязался эпистолярный роман. Это было в октябре сорокового, спустя примерно год после возвращения Цветаевой из эмиграции. Привычная для нее завязка «сюжета». А вскоре в доме переводчицы Нины Яковлевой произошла личная встреча двух поэтов.
«Мне хорошо запомнился этот день, - вспоминала Яковлева. - Я зачем-то вышла из комнаты. Когда вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились. Взметнулись. Метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: «Любовь с первого взгляда...»

Тарковский был молод, талантлив, красив, а главное - боготворил Цветаеву. Что нужно женщине, волею судьбы оказавшейся совершенно одинокой и даже, как считали некоторые, опасной для общения. Еще бы, муж и дочь арестованы как враги народа. Сама она вместе с сыном-подростком мыкается в поисках заработка и хоть какого-нибудь жилья. Цветаеву преследуют страхи. Ей кажется, что за нею следят... Что ее ждет участь мужа и дочери... Вся в трагических предчувствиях она опекает каждый шаг сына. До поры до времени Мур терпит. Но, взрослея, все активнее пытается вырваться из-под материнской опеки. Отношения матери и сына обостряются до предела. Тарковский искренне ее жалеет. Даже тогдашняя жена Тарковского Тоня хоть и ревнует, но не препятствует встречам мужа с отвергнутой многими «белогвардейкой». Не только по доброте своей, но и опасаясь наговоров и колдовских чар, которыми Цветаева, по ее мнению, обладает. Цветаева же, в свою очередь, уверяет Тарковского, что видела ночью лицо Тони, прильнувшее к ее окну в комнате на седьмом этаже. Тарковский пытается вернуть ее к реальности: «Марина Ивановна, подумайте, что вы говорите!» Нет-нет, она уверена -Тоня за нею следит... В другой раз Цветаева звонит Тарковскому в два часа ночи и сообщает, что у нее оказался его платок. Какой платок? Зачем по этому поводу звонить в два часа ночи? Нет, она должна немедленно его вернуть. Это его платок... Настаивает так, будто решается вопрос жизни и смерти... На самом же деле использует любую возможность бежать от одиночества... Хотя другие ее поступки и слова полны здравого смысла и пронизаны настоящим трагизмом.

Почему Москва ее не вмещает? Почему вышвыривает? Ведь их род Цветаевых буквально задарил Москву. Чего стоит один Музей изящных искусств (ныне Музей им. Пушкина), построенный ее отцом, Иваном Владимировичем Цветаевым? Три огромные цветаевские библиотеки подарены Румянцевскому музею (будущей Ленинке). А сколько стихов, подлинных поэтических шедевров, посвящены Москве!
Письма-жалобы, письма-просьбы. Их рассылает Цветаева по разным адресам: Сталину, Берии, Фадееву... Ни до кого не достучаться. Заработка от переводов едва хватает, чтобы прокормиться. Хроническое одиночество рассеивается, как только появляется Тарковский. Он нежен, внимателен и в отличие от Мура позволяет себя любить. И снова всплеск забытых чувств... Романтические встречи... Долгие прогулки по Москве... И стихи, которые читает ей молодой Тарковский.

Мне стыдно руки жать льстецам, Лжецам, ворам и подлецам, Прощаясь, улыбаться им И их любовницам дрянным. Уйдем отсюда навсегда. Там - тишина, и поезда, Мосты, и башни, и трава, И глаз дневная синева, Река - и эхо гулких гор, И пуля звонкая в упор.
Стихи производят на Цветаеву шоковое впечатление. Ей страшно за Тарковского. В разгар сталинских репрессий, в атмосфере тотального страха решиться на подобное откровение мог либо безумец, либо герой. Цветаева восхищена Тарковским - героем, но требует немедленно обуздать безумца. Успокаивая Марину, Тарковский уверяет, что никому этих стихов не показывал, что никаких подозрений в его благонадежности у руководства Гослита нет. Более того, под большим секретом он сообщает, что ему доверили дело исключительной важности - перевод юношеских стихов самого товарища Сталина. А вообще ему иногда кажется, что он унаследовал удачливость своего отца, Александра Карловича Тарковского. Тот тоже когда-то ходил по лезвию ножа, пока в особом отделе Первой конной Буденного разбирались с его документами. В частности, с приглашением некоего пана Юзефа посетить Польшу. В то время Польшей правил заклятый враг советской власти маршал Пилсудский. И если бы особистам Конармии удалось все-таки докопаться, кто же выступает под именем пана Юзефа, приглашение Александру Карловичу можно было смело считать приглашением на тот свет. Потому что под именем пана Юзефа скрывался не кто иной, как сам маршал Пилсудский, оказавшийся родственником Тарковского. Спасло Александра Карловича находившееся при нем письмо Ленина с просьбой написать воспоминания о «Народной Воле», активным участником которой он когда-то был. В связи с таким поворотом дело о таинственном приглашении было забыто. Рассказ Тарковского нисколько не успокоил Цветаеву. Напротив, в ее воображении страхи множатся, наползают со всех сторон. Ее пронзает желание защитить этого молодого человека, укрыть своим материнским крылом. Его присутствие в жизни Цветаевой той поры трудно переоценить. Многими замечено - рядом с Тарковским Цветаева будто оживает.

«Я видел Цветаеву всего один раз в жизни, - вспоминает художник А. Штейнберг, - это было перед войной. Я стоял в Гослитиздате в очереди за деньгами... Было много народу. Вдруг кто-то толкает меня в бок и показывает: Цветаева... Я увидел старую женщину, неухоженную, видно, махнувшую на себя рукой. Какая-то отчужденная от окружающих. Она вся потянулась навстречу кому-то только что вошедшему. Я оглянулся и увидел Тарковского... Эту картину я совершенно отчетливо вспомнил на «Жизели» с Улановой...
Она видит принца и идет к нему. Она просто идет через всю сцену, но это было гениально сыграно. Жизель преобразилась. Это Женщина,Любовь, Ожидание шли к мужчине...»

Семь ступеней

Каждый ребенок рождается с потребностью в материнской любви и ласке. Но если родительское чувство не отвечает такой потребности, ребенок невольно оказывается пленником враждебной для него среды. Однако неосознанное желание укорениться в существующей реальности провоцирует его готовность скрыть истинное свое «Я» в угоду вымышленному, фальшивому. Создавая востребованный реальностью миф, ребенок неосознанно предает себя, впуская в свою душу демонов зла и саморазрушения.
Глубокая психическая драма, нанесенная Марине Цветаевой в детстве, не могла не сказаться на всей ее дальнейшей судьбе. Обида на мать осложнялась сознанием приближающейся ее кончины - в десять лет Марина узнала, что мать смертельно больна. Дыхание смерти переполняло детскую душу чувством вины и страха. Отвергнутость и затаенное чувство обиды вынуждали ребенка вести двойную жизнь, непосильную для детского сознания. Спасительный возврат к единению с матерью после ее ухода из жизни навсегда был утрачен. Мать оставила дочери тяжелое наследство - обреченность на вечное сиротство. Спасает Марину воображение - великий дар, отпущенный свыше и открывающий путь в святилище Высокой Романтики. Впрочем, дорога туда ею уже проторена. Будучи еще совсем юной девушкой, она так объясняла свое жизненное кредо: «Жизнь так скучна, что все время нужно представлять себе разные вещи... Впрочем, воображение тоже жизнь. Где граница?.. Что такое действительность?..

Принято этим именем называть все, лишенное крыльев». К счастью, крылья ее романтики всегда наготове. Они помогают Марине взлетать над косной реальностью и парить в поднебесье своей фантазии, в мире высоких чувств и бурных страстей, вынашивая в душе бунт против «общепринятых банальностей». К коим, в частности, относится обычная земная любовь в ее плотской, бездуховной, как она считала, ипостаси. Подобный вариант никогда не привлекал Цветаеву. Истинным наслаждением для нее всегда оставался акт творчества, венчавший ее любовный порыв. Именно на просторах романтики гениальный поэтический дар Цветаевой заявил о себе в полную силу. Фундамент возводимого ею замка Высокой Поэзии закладывался именно здесь. Тут же обитали ее романтические герои, такие же, как она, бунтари, презревшие фальшь «общепризнанных банальностей». Вот где корни мифа о бесчисленных романах Цветаевой, о сонмах ее возлюбленных, а если точнее, то бесплотных духов, не имеющих ни возраста, ни пола. Со многими она накоротке. Вот дух Наполеона (кумира ее юности) и его несчастного сына - герцога Рейхштадского, в двадцать один год сгоревшего от чахотки; а вот дух великого поэта Рильке (с ним связывал Цветаеву эпистолярный роман, оборвавшийся с его смертью).

Среди героев дух Марии Башкирцевой, гениальной русской девушки, безвременно ушедшей из жизни, но оставившей дневники, над которыми рыдала вся Европа. Из близких друзей - дух Пастернака. Из возлюбленных - дух Тарковского. По заведенному Цветаевой обычаю после каждого свидания она посылает вдогонку возлюбленному развернутые послания, делясь впечатлениями о недавней встрече, договаривая недоговоренное. Была такая переписка и с Тарковским, к сожалению, во время войны утраченная. Можно, конечно, вспомнить «отчет» самой Цветаевой о том, как проходило свидание с другим возлюбленным, и по аналогии представить, как это могло происходить со многими ее избранниками, -ведь манера ее поведения в подобных ситуациях, в общем-то, была предсказуема. Сначала сплошные восторги, как замечательно провели они время: целовались, смеялись... Какое удовольствие получила от ласк и нежной любовной игры... Далее диалог -переступать ли порог интимной близости, к которому они подошли. Начинает Цветаева:
 

- Это меня ни к чему не обязывает?
- Что?
- То, что Вы меня целуете.
- Марина Ивановна? Что Вы!!! Вы не похожи на других женщин!
Я, невинно: Да?
- Марина Ивановна, я ведь всего этого не люблю. Я, в пафосе: «А я - ненавижу!»
 

«Такое отсутствие у Цветаевой интереса к половому акту было поразительным. Все, что ей было нужно тогда и всегда, - чтобы ее обнимали, ласкали, любили, как ребенка, или чтобы ее любил ребенок». К такому заключению приходит американская писательница - психоаналитик Лили Фейлер. Подтверждая предположение о том, что в душе Марины Цветаевой слились воедино два чувства - сиротства и желания быть хорошей матерью. На одном из поэтических вечеров, все у той же Яковлевой, Тарковский в присутствии Цветаевой прочел свое новое стихотворение.
Стол накрыт на шестерых, Розы да хрусталь, А среди гостей моих Горе и печаль.
И со мною мой отец, И со мною брат. Час проходит, наконец У дверей стучат...
Нет, на самом деле за дверью никого нет. Это поэту чудится, будто близкий человек, давно ушедший из жизни, присоединяется к их застолью. Стихотворение - далеко не лучшее из того, что написано Тарковским, и уж никакого отношения к Цветаевой не имеющее. Но почему оно так разбередило душу Цветаевой, вызвало такой ураган чувств и бурю эмоций, что она тут же на него ответила:
 

Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
«- Я стол накрыл для шестерых...»
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней...
Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг, - и все же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть душ,
Меня не посадивший - с краю...

Чего в них больше? Задетого самолюбия? Непомерной цветаевской гордости? Или обиды на того, кто посмел забыть, что существует Она, его Психея -бессмертная ее душа. Сколько подобных посвящений - на радость ли, на печаль - Цветаевой уже написано! Многие адресаты давно забыты, а стихи живут! Казалось бы, и это стихотворение из того же ряда. Ничего подобного! Стихотворение, о котором идет речь, стоит особняком в цветаевском творчестве. Не потому, что - лучшее. А потому, что - ПОСЛЕДНЕЕ.
Сам Тарковский считал, что Марина написала эти стихи из обиды. «Укоряла меня за то, что ее забыли, седьмую...» И ведь действительно забыли! Забыли, что для Марины Цветаевой именно тайные знаки судьбы - мистика роковых совпадений, просто случайности - подчас играли решающую роль в принятии ею тех или иных важных решений. А магическое число «семь» смолоду было выбрано как некий символ счастья. Не зря, видимо, оно появляется в стихах разных лет:
Я - страсть твоя,
Твое седьмое небо.

Тот же мотив в пьесе о легендарном Казакове: Так просто под луною, Казанова! Семь ступеней у лестницы любовной...
Романтическая тайна семи ступеней любви? Но как все-таки приблизиться к тайне последнего стихотворения Марины Цветаевой?
Если следовать версии Тарковского, то возникает вопрос: почему упрек Цветаевой до него не дошел? Цветаева не из тех, кто носит камень за пазухой. Открытая, прямая, гордая - вот черты ее характера. Так почему адресат стихотворения целых сорок два года ничего о нем не знал? Хотя, по его же воспоминаниям, они продолжали встречаться с Цветаевой до самого ее отъезда в эвакуацию. Быть может, истинный адресат стихотворения вовсе не Тарковский? Совершенно очевидно, что упрек поэта копился в его сердце годами. Что стихотворение лишь повод высказать наболевшее? И весьма сомнительно, что относится оно к одному человеку. Стихи звучат как итог прожитой драмы. Как завершение «романа» с собственной душой. Как последняя его песнь... Роман со смертью еще дописывался. Последние его строки -свидетельство глубокого надлома в душе Цветаевой. За несколько лет до этого, еще в эмиграции, она уже точно знала, какой конец ее ждет.
«Я, конечно, кончу самоубийством... Надо торопиться, пока я еще владею своим мозгом, а не он
мной». Завершающие строки романа дописывались уже в Москве.
«Меня жизнь за эти годы добила... Исхода не вижу...»

Сказано тихо, но похоже на глас вопиющего в пустыне. На крик обреченного, застывшего над краем бездны. Последнее, что она напишет уже в Елабуге, -посмертная записка сыну:
«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь, - что я любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».
Путь, который она прошла с момента утраты истинного своего «Я» и покушения на первоначальный нарциссизм, свойственный каждому ребенку, был завершен крушением ее личности. А чуть раньше - ОТКАЗОМ.
Отказываюсь - быть. В Бедламе нелюдей Отказываюсь - жить.
Не тот ли это тупик, в который загоняла Цветаеву ее горестная судьба? Пророчества, сделанные когда-то, неотвратимо сбывались.
Как бы то ни было, но мы должны быть благодарны Арсению Тарковскому за то, что он пробудил в ней, казалось бы, давно утраченную веру в себя, в творческую мощь своего таланта.

Последний взгляд вокруг себя..........

Стоял ноябрь 1988 года. В Доме творчества «Матвеевское» я мучился над дикторским текстом для фильма «Гибель Марины Цветаевой». Руководство телевидения фильм не принимало. Требовало исключить информацию о роковой роли в судьбе Марины Цветаевой ее мужа Сергея Эфрона. Мы с режиссером сопротивлялись. Работа затягивалась. Информация о том, что Сергей Яковлевич - тайный агент НКВД, считалась закрытой. Хотя на Западе все было давно известно.
Разоблаченный французской полицией, Эфрон вынужден был спешно покинуть Францию. Оставаться в эмиграции, будучи женой агента советской разведки, Цветаева тоже уже не могла. Так она оказалась в Москве.
В один из вечеров, устав от бесполезной работы, я смотрел в холле программу «Время». Внезапно дверь ближайшего номера распахнулась. Я увидел встревоженную пожилую женщину.
- Товарищи, мне нужна мужская помощь.
Не раздумывая, я пошел за ней. Озабоченное лицо женщины показалось мне знакомым. В следующий момент я узнал в ней Татьяну Алексеевну, жену Тарковского.

Дверь в ванную была открыта. На полу, упираясь подмышками в костыли, лежал Арсений Александрович. Рядом хлопотала дочь Марина. Втроем мы кое-как донесли его до кровати... Как странно, подумалось мне тогда, начинали фильм со встречи с Тарковским. И заканчиваем... Какая-то мистическая закольцованность. Совсем в духе Марины Цветаевой...
Забегая вперед, скажу: вскоре действительно начались чудеса. Во-первых, бобину с фильмом удалось тайно вынести из здания телецентра и с помощью друзей из Союза кинематографистов включить в программу Всесоюзного телефестиваля. Во-вторых, получить гран-при, главный приз фестиваля... Начальству ничего не оставалось, как поздравить нас с победой...
Марина Цветаева мечтала быть хорошей матерью. Прежде, чем накинуть на шею петлю, она пожарила сыну рыбу. Отдала последнюю дань быту, с которым сражалась всю жизнь, отвоевывая себе пространство для Бытия. В этот раз ей предстояло отвоевывать себе пространство для Небытия. Цветаева спешила - боялась, вернется с воскресника сын... Последний взгляд вкруг себя - что она оставляет людям? Сковороду жареной рыбы - сыну на ужин. Да старый потертый чемодан с рукописями. В нем - замок Высокой Поэзии, дар всему человечеству. Пища земная. И пища духовная. Два потока. Вместе оба эти потока устремляются в одно русло, которое и есть, по мнению Арсения Тарковского, Жизнь. Со всеми ее «всплесками» надежды и обреченности.
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. Мы все уже на берегу морском, И я из тех, кто выбирает сети, Когда идет бессмертье косяком.

Источник: журнал STORY, июнь, 2010г., Владимир Фараджев

• Назад
• Поделиться
• Вперёд