Александр Вертинский создал совершенно особый жанр музыкальной новеллы — «песни Вертинского». На его концертах одни плакали, другие насмешливо кривились, но равнодушных не было…

«Поэт, странно поющий свои стихи, ни на кого не похожий, небывалый» – Александр Николаевич Вертинский (1889–1957) родился в Киеве. В четыре года потерял мать, вскоре умер и отец, известный киевский адвокат. Мальчик и его старшая сестра, взятые на воспитание сестрами матери, оказались в разных городах и по заверениям родственников считали друг друга погибшими. Рассказ о трудном нерадостном детстве напоминает о героях романов Ч.Диккенса. Впрочем, и вся дальнейшая жизнь легендарного артиста предлагает богатый материал романисту, киносценаристу.

С раннего детства его неудержимо влечет к театру. Любыми способами, без билета проникает он на спектакли киевских театров, на концерты, часами простаивает у актерских подъездов в ожидании кумиров. Научившись петь под гитару цыганские романсы, участвует в любительских представлениях, на клубных вечерах исполняет сценки собственного сочинения из еврейского быта — жанр широко распространенный на дореволюционной эстраде. Входит в круг молодых художников, поэтов, литераторов, среди них Александр Осмеркин, Казимир Малевич, Натан Альтман, Марк Шагал, Бенедикт Лифшиц, много талантливой начинающей молодежи. Богема, в которую попадает юный Вертинский, собирается в маленьком киевском кабачке, в подвале. Купив на толкучке подержанный фрак, всегда с живым цветком в петлице, презрительный и надменный, он просиживает здесь дни и ночи за стаканом дешевого вина. Чтобы прокормиться работает корректором в типографии, мелким клерком, продает открытки, грузит арбузы.

Пробует силы как литератор. В 1912 году в журнале «Киевская неделя» опубликованы его рассказы «Портрет» и «Моя невеста», в еженедельнике «Лукоморье» – «Красные бабочки». Но положение подающего надежды литератора не удовлетворяло юношу, мечтавшего о славе. Он уезжает в Москву, где его никто не ждал и никто не звал. Снова окунулся в среду богемы, молодых непризнанных «гениев», полных честолюбивыми замыслами. Как и вся продвинутая, говоря современным языком, молодежь того времени, увлекается поэзией символистов, акмеистов, футуристов. Через всю жизнь пронесет он любовь к стихам Александра Блока, Иннокентия Анненского, Анны Ахматовой, Льва Гумилева, Константина Бальмонта и других выдающихся представителей русского Серебряного века.

Но молодому человеку следовало как-то определяться. Попытка выдержать конкурсные экзамены на статиста в Московский Художественный театр заканчивается неудачей. Пробует силы на стезе киноартиста, снимается в эпизодах на фирме Ханжонкова. В 1913 поступает в маленький театр миниатюр, вначале без жалованья, но с условием ежедневного бесплатного обеда. Для вечно голодного молодого человека это уже что-то значило. Мамоновский театр миниатюр, где оказался Вертинский, был одним из многих подобных театров, получивших в России широкое распространение в 10-е годы. Программа, рассчитанная на полтора-два часа, состояла из одноактных пьес, балетов, маленьких опер, к которым добавлялись концертные номера: песенки, танцы, пародии, куплеты. Вертинский должен был исполнять всё, что ему поручали – играть в драме, комедии, даже петь в опере. В поисках своего жанра начал выступать с короткими юмористическими рассказами и пародиями собственного сочинения. Скоро его заметили.

Первые театральные успехи прервала начавшаяся мировая война. «Остроумный и жеманный Вертинский», как писал рецензент газеты «Русское слово», с головой ушел в новую для себя деятельность. Сначала в московском госпитале, потом в оборудованном дочерью знаменитого фабриканта С.Т. Морозова санитарном поезде, он под именем «Брата Пьеро» не только перевязывал, но, случалось, делал несложные операции. В течение почти двух лет страдания, смерть ежедневно проходили перед его глазами. В короткие свободные часы Брат Пьеро развлекал своих товарищей шуточными стихами, русскими, цыганскими песнями под гитару. Руки, которые позднее так восхищали впечатляющими пластическими образами, оказались наредкость умелыми и ловкими. На счету Брата Пьеро за два года записано тридцать тысяч перевязок. Цифра, даже если она несколько преувеличена, впечатляет.

 

Он спас жизнь многим. В том числе и самому себе. Работа отучила его от кокаина, модного среди богемы поветрия, захватившего Вертинского перед войной. Вместе со случайно обретенной в Москве сестрой они нюхали ночами белый порошок и плакали, вспоминая детство. В журнале «Театр и искусство» за 1914 год появилась хроникальная заметка: «Известная москвичам по театру Сабурова артистка Н.Н. Вертинская отравилась в Петрограде кокаином. Причина – неудачно сложившаяся личная жизнь.» О гибели сестры Вертинский узнал на фронте.

Вернувшись в начале 1916 в Москву, Брат Пьеро, или попросту Пьероша, как ласково называли его в поезде, трансформируется в подлинного романтического Пьеро, ежедневно выступающего с несколькими «ариэтками» — «Песенками печального Пьеро» — со сцены Петровского театра миниатюр. Выбор маски был не случайным. В начале века Пьеро, Арлекин, Коломбина приобрели особую притягательность в русском искусстве. Они появляются на полотнах художников, в спектаклях Всеволода Мейерхольда, Александра Таирова, Н.Евреинова, уж не говоря о маленьких театриках, в которых «высокое искусство» переводилось на язык, доступный широкой аудитории. «Мое искусство было отражением моей эпохи» – скажет позднее Вертинский. И сам он с его презрительной надменностью и трагизмом, иронией и бравадой был плоть от плоти своего времени. Белый (с 1918 г. черный) балахон, пышное кружевное жабо, густо набеленное лицо, на котором выделялся алый рот и нарисованные тушью брови с трагическим изломом – маска, помогавшая на первых порах скрыть неуверенность, волнение: «Петь я не умел, Поэт я был довольно скромный, композитор тем более наивный, даже нот не знал».

И, тем не менее, успех, граничащий со скандалом, пришел после первых песенок: «Минуточка», «Маленький креольчик», «Лиловый негр», «Попугай Флобер» и других. Особую бурю вызвала «Кокаинетка» (стихи Агатова), артиста обвиняли в упадничестве, болезненном изыске, «кокаинном дурмане». Для молодого человека, привыкшего эпатировать, обвинения становились хорошей рекламой. Серьезные критики размышляли над природой успеха артиста и его рафинированных песенок у широкой публики театра миниатюр, дававшего два, а по праздникам и три, сеанса каждый вечер. Билеты в Петровский театр раскупались за неделю вперед, большими тиражами издавались ноты. Поступали приглашения участвовать в программе модного петроградского театра миниатюр «Павильон де Пари», в кабаре «Привал комедиантов».

 

 

Размышляя о причинах своего успеха, Вертинский считает, что его песенки привлекали прежде всего сюжетностью. Впечатляли истории бедной «Безноженьки», «деточки, распятой кокаином», волновала, щекотала нервы тема смерти, завораживала экзотика лиловых негров, малайцев, «притонов Сан-Франциско» и других летучих образов, наполнявших песни Вертинского. Впрочем в те годы артист был не одинок. О «Негре из Занзибара», «Черном Томе» и других пела знаменитая Иза Кремер, экзотика насыщала «поэзы» Игоря Северянина. Поэт сам «выпевал» свои вещи в больших концертных залах, где при большом стечении публики проходили его поэзовечера. Однако, «миниатюрный» талант Вертинского оказался замечен. За мишурой расхожих мотивов и образов вставала личность одаренного артиста и поэта, к двадцати семи годам он успел пережить столько, что с избытком хватило бы на несколько жизней. Выстраданность в соединении с иронией придавали даже банальным стихотворным строкам глубоко личную наполненность и неповторимо индивидуальную окраску. Вертинский создавал свой собственный театр, в котором он и артист, и режиссер, и автор, и композитор. В этом театре средствами «музыкальной декламации», как называли иногда пение Вертинского, разыгрывались маленькие сюжетные новеллы, моноспектакли.

 

К концу 1917 года рамки номера в театре миниатюр становятся ему тесны. Вертинский начинает гастролировать по югу России с целой программой, В эти трагические для страны годы революций, братоубийственных войн модный, далекий от политики, певец, призывавший дорожить «минуточкой», мимолетными радостями бытия, выступает с песней, посвященной памяти мальчиков, юнкеров Александровского училища, погибших в бою с Красной армией. Костюм Пьеро заменила черная визитка с траурным креповым бантом на рукаве. «Я не знаю зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожащей рукой» – песня «То, что я должен сказать» исполнялась яростно, гневно и одновременно торжественно, вызывала в публике слезы, истерики, овации, смешанные со свистом.

После гастролей Вертинский возвращался в голодную и холодную Москву и весь зимний сезон 1917/1918 года пел в Петровском театре. Осенью 1918 снова покинул Москву в расчете на скорое возвращение, но оно состоялось лишь через четверть века. Киев, Харьков, Одесса, Севастополь, Екатеринодар – примерный путь русской эмиграции, уходившей на юг вместе с белыми армиями, которым прошел и Вертинскиий. Теперь уже известный гастролер, как говорили в старину «концертант», он пользуется успехом у самой широкой публики, в том числе и среди белой армии. Не случайно, булгаковские юнкера в «Днях Турбиных» напевают «И когда по белой лестнице Вы пойдете в синий край», слегка перефразированные строки из знаменитого романса Вертинского «Ваши пальцы " 1. В начале ноября 1920 года, когда Красная армия вступила в Крым, Вертинский на пароходе «Великий князь Александр Михайлович» отбыл в Константинополь.

«Начиная с Константинополя и кончая Шанхаем я прожил длинную и не очень веселую жизнь эмигранта, — напишет он в мемуарах. – Я много видел, многому научился.» Унижения, обиды, которых немало довелось перенести, развили душевную чуткость, понимание чужого горя, сострадание к нему. В эмиграции он оказался без документов и денег. Помогли песни. В маленьком константинопольском кабаре «Черная роза» Вертинский пел веселые русские и цыганские песни, затем перешел в престижный, посещавшийся русской публикой, загородный ресторан «Стелла», где мог исполнять свои «ариэтки». Последовали приглашения на официальные банкеты, приемы, даже во дворец к султану. Однако, постепенно русская эмиграция передвигалась на запад. За ней стремился следовать и Вертинский, остановка была за документами.

Знакомый по Москве театральный администратор, грек по национальности, предложил поездку в Румынию и раздобыл паспорт на имя греческого подданного Александра Вертидиса. С этим паспортом артист объедет, чуть ли не полсвета.

Начинаются странствия по Европе: Румыния, Польша, Германия, Австрия, Франция, Бельгия, Латвия… Встречает старых друзей, обретает немало новых. Поет цыганские романсы в третьесортных шантанах и в первоклассных ресторанах. Стремится работать в местах, где есть русская публика, где можно исполнять на родном языке собственные песни. «Кабак» стал для него «большой и страшной школой», научил овладевать стихийной, не готовой к восприятию искусства аудиторией, после этого выступления в концертных залах Парижа, Берлина, Лондона казались отдыхом. Костюм Пьеро сменяется на концертный фрак. Благодаря новым песням расширяется репертуар. Одна за другой появляются знаменитые «В синем и далеком океане», «Палестинское танго», «Сумасшедший шарманщик», «Концерт Сарасате», «Испано-Сюиза», «Танго «Магнолия» и другие. В Польше особый успех имела «Пани Ирена», как и написанная в курортном Сопоте «Мадам, уже падают листья…». Молдавия дарит острое ощущение близости русской земли: «О. как сладко, как больно сквозь слезы Хоть взглянуть на родную страну.» Ностальгия по России, столь свойственной русской эмиграции, рождает такие шедевры Вертинского как «В степи молдаванской…», «Молись кунак», «Чужие города» и другие. В 1924 в Берлине он оформил брак с еврейской девушкой из богатой семьи Рахиль Потоцкой, ставшей Иреной Вертидис. Жизнь молодых не сложилась, на память осталась «Песенка о моей жене». События личной жизни, встречи, впечатления дают материал, становятся песнями.

В книге «Роман с театром» (Рига 1929) известный в дореволюционной России критик, эмигрант Петр Пильский ставил Вертинского, «полукомпозитора и поэта, талантливого человека сцены» в один ряд с крупнейшими отечественными артистами. Проницательно заметил как с годами его «маска переходит в полумаску, обнажается и раскрывается творящий человек… тихо, но явно умирает костюмированный Пьеро, чтобы, отодвинувшись, дать место автору с нервным, чуть бледным лицом, в черном фраке, поющему о том, немногом святом, что еще осталось в дремлющей душе многих». Созданные им миниатюры, или, как писал Пильский, «медальоны», были совершенны по форме, использовались интонации, модуляции голоса, мимика, пластика, жесты, малейшие движения пальцев. За всем этим вставала личность самого Вертинского, загадочная, интригующая.

В 1930/1931 берлинские фирмы «Парлафон» и «Одеон» впервые записывают сорок восемь вещей Вертинского на грампластинки. Через год, в 1932, двадцать две записи делает английская фирма «Колумбия» и тридцать – польская «Сирена-Электро», Любопытно, что ряд польских записей сделан при участии аккомпаниатора Ежи Петербургского, автора музыки знаменитого «Синего платочка», будущего шлягера Клавдии Шульженко.

 

 

Начиная с 1925 года Вертинский постоянно приезжает и дает концерты в Париже, средоточии русской эмиграции. Со многими ее представителями – Федором Шаляпиным, Сергеем Лифарем, Анной Павловой, Тамарой Карсавиной и другими — он лично познакомился. Вместе с Надеждой Плевицкой, знаменитым исполнителем цыганских романсов Юрием Морфесси ежегодно открывал сезон в Большом московском Эрмитаже, мода на русское привлекала посетителей. Пел в маленьких, дорогих, ночных кабаре, в них захаживали миллионеры, принцы, Великие князья. Безупречная элегантность, врожденный аристократизм позволяли держаться с ними на равных. " В вечерних ресторанах, в парижских балаганах" — горестный «Желтый ангел», ироническая “Femme raffinee”, упомянутые «Чужие города» (стихи Раисы Блох) родились в Париже в начале 30-х гг. Тогда же впервые исполнен один из шедевров «Над розовым морем» на стихи поэта Георгия Иванова, как признавался сам Вертинский они «необыкновенно соответствовали» его стилю. К этому времени в репертуаре артиста песни на стихи А.Блока, Н.Гумилева, А.Ахматовой, И.Анненского, Н.Агнивцева, любимых поэтов со времена неприкаянной юности. Продолжает петь и записывает на пластинки популярные в России романсы Бориса Фомина «Дорогой длинною…» (станет названием его мемуаров), «Только раз бывают в жизни встречи», «Эх, друг, гитара», цыганские романсы графини Татьяны Толстой («О, жизнь моя, постой! Не уходи!»), с которой познакомился еще в санитарном поезде в годы первой мировой войны. «Запетые» романсы Вертинский исполнял по-своему, они звучали ностальгически по «той старинной, семиструнной, что по ночам так мучила меня».

Трудно сказать, что заставило Вертинского оставить Париж, где в общем ему жилось неплохо – успех, большие гонорары, своя публика, художественная среда. Можно предположить, что интуитивно он почувствовал «колебание почвы», особенно после мало приятного знакомства в Берлине с гитлеровскими штурмовиками. Скоро победным маршем они пройдут по Европе. Некоторые биографы предполагают, что отъезд мог быть вызван появлением нового кумира, Петра Лещенко, пластинки которого распространялись огромными тиражами начиная с 1933 года. Оба работали в ресторанах. Исполняли одни и те же, условно говоря, «Очи черные». И, все же, никак не умаляя яркого, самобытного таланта П.Лещенко, получившего наконец заслуженное признание на родине, даже беглый взгляд на его репертуар говорит о различиях, которые были между двумя артистами.

Элитарное по сути, искусство Вертинского, своими корнями связанное с высокой поэзией, благодаря прежде всего актерскому мастерству приобретало общедоступность, захватывало широкую публику. Искусство Петра Лещенко, гораздо более массовое в самом позитивном смысле этого слова, благодаря удивительной задушевности, особой проникновенности исполнения русских и цыганских песен, романсов увлекало самых разных слушателей. Популярные песни в модных ритмах танго и фокстротов Оскара Строка и других профессиональных композиторов в его репертуаре были «интернациональны», слово играло второстепенную роль. Вертинский прежде всего «поющий русский поэт», артист, создатель впечатляющих образов; Петр Лещенко – своеобразный певец, яркий, талантливый интерпретатор.

Вертинский по его собственному признанию давно думал о «покорении» Америки. Неисправимый «бродяга», после короткого посещения Палестины, он осенью 1934 года на океанском пароходе «Лафайет» прибывает в Нью-Йорк. Первый концерт, в «Таун-Холле», в зале на две с половиной тысячи мест, состоялся только в начале марта 1935. Вертинский волновался больше чем обычно: «Кому нужны в этом огромном, чужом, деловом городе мои песни? Такие русские, такие личные и такие печальные?» Концерт, на котором присутствовали Федор Шаляпин и Сергей Рахманинов, знаменитые русские балетмейстеры М.Фокин, Л.Мясин, драматические и киноартисты, бывшие мхатовцы и другие представители художественной интеллигенции, прошел триумфально. После концертов в Нью-Йорке, где он пробыл двести дней, выступает в Чикаго, на пару месяцев задерживается в Сан-Франциско и Голливуде. Концерты проходили успешно, однако, чтобы овладеть широкой публикой нужно было переходить на английский язык. Вертинский это понимал, но не мог и не хотел расставаться с русским (в Париже, иногда в виде исключения две-три песни исполнял на французском) «Чтобы понять нюансы моих песен и переживать их, — говорил он в одном из редких интервью, — необходимо знание русского языка…. Я буквально ощущаю каждое слово на вкус и, когда пою его, то беру все, что можно от него взять. В этом основа и исток моего искусства.»

Еще во время плавания по Атлантическому океану у него сложилась песня «О нас и о Родине»: «Проплываем океаны Бороздим материки И несем в чужие страны Чувство русское тоски». Впоследствии исполнение этой песни станет поводом для яростных обвинений в «сговоре с большевиками», в «продажности». Но столь свойственное Вертинскому «чувство русское тоски» посылало его в новые странствия. На японском пароходе он переплывает Тихий океан и завершает свое кругосветное путешествие в Шанхае, где была большая русская колония. На память о Голливуде осталось шутливое ироническое стихотворение, посвященное Марлен Дитрих, «Гуд бай», он озвучивал его уже в Китае.

 

 

Сложилось так, что в Шанхае, куда Вертинский ехал на несколько концертов, пришлось задержаться на целых восемь лет. В Европе начиналась Вторая мировая война. Не спокойно было и на востоке. Япония, уже захватившая северо-восточные провинции Китая, приступала к оккупации всей страны. В этих быстро изменяющихся обстоятельствах заключить необходимые контракты и выехать из Китая артисту не удавалось. Было и еще одно, что служило помехой его отъезду – «близость советской границы рождала в сердце смутные и неясные надежды». Надо сказать, что уже дважды, в Польше через посла П.Войкова и в Германии через руководителя Наркомпроса А.Луначарского, он обращался с просьбой о возвращении в Советский Союз. И вот теперь, в начале 1937 года, его вызвали в советское консульство, где передали приглашение ВЦИК вернуться на Родину. Полный счастливых надежд, он пишет об этом в письме другу, молодому певцу Борису Белостоцкому. К счастью, судьба хранила Вертинского, достаточно вспомнить Марину Цветаеву, ее мужа Сергея Эфрона и других «возвращенцев», приглашение не получило подтверждения.

Концерты Вертинского проходят в Шанхае в театре «Лайсеум», «Клубе граждан СССР» (нередко бесплатно), в Харбине в «Железнодорожном собрании» и некоторых других городах на востоке Китая. В связи со строительством Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) в Харбине еще в начале ХХ века образовалась большая русская колония. В отличие от Европы и Америки молодежь здесь на сливалась с местным населением, оставалась русской по языку и художественным вкусам. И все-таки возможностей петь на русском языке было немного. Полным коммерческим крахом, распродажей имущества закончилась попытка создать собственное кабаре «Гардения». Чтобы зарабатывать на жизнь приходилось петь в шанхайских ночных кабаре.

О «китайском» периоде Вертинского вспоминала, тогда начинающая журналистка, впоследствии известная писательница, Наталья Ильина. Она познакомилась с Вертинским в кабаре «Ренессанс», где в строгом черном костюме, безупречно элегантный артист пел под аккомпанемент двух гитар «Очи черные» и другие романсы, обычный «заигранный эмигрантский репертуар». Отработав в прокуренном кабаре среди танцующих пар, шел в смежный ресторанный зал и коротал там время с друзьями, а иногда и вовсе незнакомыми людьми, наперебой приглашавшими его за свой столик. После «Ренессанса» нередко ехал в другое кабаре. «Требовалась железная выносливость, чтобы вести ту жизнь, которую вел Вертинский в Шанхае» – вспоминала Н.Ильина. Эта ночная жизнь начинала сказываться на здоровье, мучили мысли об одиночестве, о безвыходности своего положения: «Обезьянка Чарли устает ужасно» — жаловался он в одной из песенок.

Несмотря на это, в Шанхае, на тихоокеанском курорте Циндао написано немало стихов и песен. Среди них лирическая «Дансинг-гёрл», холодная, ироническая «Без женщин», знаменитый «Прощальный ужин» – законченная, музыкально-драматическая миниатюра.

Здесь же, в Шанхае, произошло событие, изменившее дальнейшую жизнь. Весной 1940, в Пасхальный вечер в кабаре «Ренессанс» пришла с друзьями зеленоглазая, рыжекудрая красавица, семнадцатилетняя Лидия Циргвава. Дочь советского подданного, служащая пароходной кампании, она была непохожа на женщин, с которыми Вертинский был знаком прежде: «Она у меня как иконка – Навсегда. Навсегда.» Роман счастливо завершился весной 1942 венчанием в православном соборе и регистрацией брака в советском консульстве. В июне 1943 родилась дочь Марианна, через полтора года, уже в Москве, родится Анастасия (январь 1945).

На Родине, о которой не перестает думать Вертинский, уже шла Великая Отечественная война. «Что мы можем? Слать врагу проклятья?» – он участвует в передачах ТАСС «Голос Родины», в «Клубе граждан СССР» исполняет песни на стихи П.Антокольского, К.Симонова, А.Суркова и других советских поэтов, в летнем театре с симфоническим оркестром балладу «Степан Разин» М.Цветаевой. В 1943, после третьего письменного обращения Вертинский получает разрешение вернуться в Советский Союз.

Из Владивостока через всю страну ехали поездом. На несколько дней задержались в Чите, где предполагалась первая встреча с советской публикой. Здесь Вертинскому повезло найти отличного аккомпаниатора, М.Б. Брохеса, с которым он будет работать до последних дней жизни. В Москву прибыли в октябре 1943 года. Шла война, но уже обозначился коренной перелом. Столица салютовала победам советских войск, что определяло общее приподнято-радостное настроение. Вертинский, зачисленный в штат Гастрольно-концерного объединения сразу же включается в работу, поет двадцать – двадцать пять концертов ежемесячно. Пишет новые песни «Куст ракитовый», «Аленушка» на стихи П.Шубина, «Ее письмо на фронт» стихи И.Уткина, свою, снова очень личную «Доченьки», ставшую его «классикой».

В августе 1945 с гастролями приезжает в родной Киев, освобожденный от немецких войск около двух лет тому назад. Едва приехав, сразу же повел Брохеса на Крещатик, во Владимирский собор, в бывший Купеческий сад, откуда открывался вид на Днепр. Бродил по Киеву, как по родному дому: «Не могу описать то чувство, которое охватило меня при въезде в этот город моего детства и юности, — восторженно писал он жене. Улица, где стоит Соловцевский театр, на сцену которого он когда-то выходил статистом, а теперь должен выйти с концертной программой, вся разрушена, но театр цел и невредим: «Узнал его до мелочей, как родное лицо любимого человека».

С огромным волнением готовился артист к встречам с советским зрителем. Поколения, выросшие после революции в своем большинстве не знали Вертинского, вся эмиграция была прочно вычеркнута из нашей культуры. Лишь небольшая часть интеллигенции имела доступ к пластинкам, нелегально проникавшим из-за рубежа. Но искусство Вертинского, такое, казалось бы, далекое людям, воспитанным советской действительностью, не оставляло их равнодушными. Самая широкая публика принимала его восторженно и благодарно. Покорял артистизм, отточенное мастерство, необычность исполнения и содержания песен, наконец, уникальная личность Вертинского. Он выглядел посланцем другого, неизвестного советскому человекуа мира. Его появление на эстраде как бы приподнимало край наглухо закрытого «железного занавеса», открывало неведомые дали. Протягивало незримые нити к искусству дореволюционного десятилетия, периоду, вошедшему в историю нашей культуры как Серебряный век.

Артист дал около трех тысяч концертов, объехав несколько раз всю страну, включая Дальний Восток, Сахалин, Сибирь. «Ледяным походом» назвал он поездку по Сибири зимой 1950/1951 года: промерзшие машины, холодные дома культуры, непривычный для него трудный послевоенный быт. Огорчается, что любимые дети растут без него. В письме к жене (1952г.): «Тебя я не вижу. Дома не бываю. Скучно и тяжело. Я уже не тот, что был, и мне все тяжелее работать».

Вертинского оскорбляло молчание прессы, отсутствие не только рецензий, но и сообщений о его концертах, передач по радио, публикации стихов, нот. Сразу по приезде в Москву Апрелевский завод записал на грампластинки пятнадцать вещей Вертинского, однако после 1944 года работа остановилась. «Я существую на правах публичного дома, все ходят, но в обществе говорить об этом не принято», — со свойственной ему иронией заметил как-то артист в короткой беседе с критиком К.Л. Рудницким, работавшим тогда в газете «Советское искусство». Дело происходило в Доме актера в середине 40-х гг, где, как всегда, с огромным успехом проходил концерт Вертинского. Надо сказать, к таким концертам в Домах творческой интеллигенции, и в Москве и в Петербурге, он готовился с особенным вниманием. Многие из тех, кому довелось побывать на этих концертах (В.Качалов, И.Смоктуновский, С.Гиацинтова и другие), впоследствии вспоминали о высоком мастерстве, о неизгладимом впечатлении от его удивительного искусства, ушедшего вместе с актером.

Александр Николаевич Вертинский постоянно беспокоился в последние годы жизни о судьбе своих девочек: «Мне много лет. Как они вырастут? Доживу ли я до этого? Как их обеспечить? Все это мучает меня и терзает дни и ночи. А тут еще расхлябанный нервный аппарат актера-одиночки … фактически не признаваемого страной, но юридически терпимого». Много лет мечталось ему вернуться на родину, которая «цветет и зреет, возрожденная в огне», как пел он в песне, сложенной в 1935 году. Реальность оказалась гораздо суровей и драматичней.

И все-таки великий шансонье верил, что «лет через 30–40… меня и мое творчество вытащат из подвалов забвения». Пророчество сбылось. Песни Вертинского пережили несколько эпох – дореволюционные годы, гражданскую войну, эмиграцию, испытание советской действительностью. Продолжают звучать и на постсоветском пространстве. Они пробиваются сквозь грохот рок-музыки в исполнении многих артистов, в том числе одного из лидеров отечественного рока Б.Б. Гребенщикова, молодого талантливого певца Олега Погудина и многих других. Выходят пластинки, диски, стихи, посвященные А.Н. Вертинскому статьи и книги, ставятся спектакли. Стихи и песни Вертинского издаются в Париже, Стокгольме, Вашингтоне, грампластинки, лазерные диски выходят в Европе и Америке. Песни Вертинского, запечатлевшие его личность и судьбу, продолжают свою счастливую жизнь

«Последователей у меня не может быть, потому что нужно сразу соединить в себе четыре главных качества: быть поэтом, композитором, певцом и артистом»

 

источник:

http://www.ruscircus.ru