перепост со страницы книги в фб (там много интересного): Овсянников В. Прогулки с Соснорой

Монументальное семьсот(!)страничное литературное произведение, созданное на основе монологов-лекций-бесед с выдающимся русским поэтом и прозаиком Виктором Соснорой. Книга основана записях, которые велись на протяжении тридцати лет и представляет собой уникальный памятник Русской Культуры конца 20 века.

Отрывок из книги:

8 февраля 1996 года.
Прогулка в лесу, яркое солнце, мороз, пушистый снег скрипит под ногами. Он говорит:
— Мало писателей, кого я мог бы перечитывать. С возрастом, чем больше читаю, тем меньше остается писателей, у которых есть что-то для меня интересное. В основном тексты однозначны, у них только один смысл.
Вот великий сверхзнаменитый писатель Хемингуэй. Перечитывать невозможно. Так же — Толстой. Так же — многие и многие, подавляющее большинство. Эдгар По — совсем другое дело. К нему можно постоянно возвращаться. У него полно изгибов, ходов,
поворотов. При каждом перечитывании он открывается под новым углом. Потому что он многозначен, неоднопланов, у него внутренняя игра с самим собой. И у Гоголя этого полно, и у Достоевского. Этим богаты некоторые детективы.
То, что когда-то читал с трепетом, теперь открываю и не могу читать. <...> Я уже избавился от всех поэтов — от Пастернака, Цветаевой и прочих. Зачем мне их держать? Я из них взял все, что мне нужно. Все они здесь, в голове — если понадобится процитировать. А что-то позабуду — позвоню тебе. Хлебникова, да, оставил. У него много справочного материала. По той же причине — записные книжки и дневники Блока. У него много подробностей, деталей. Он очень точно вел записи. <...>
Меня здесь не будут печатать и после смерти. Я для них неприемлем. Не пишу для народа, ни для какой-нибудь партии, ни для читателей, ни для кого. Я сложен для них, видите ли, недоступен. Они думают: вот его почему-то называют — великий писатель. Дай-ка посмотрим. Открывают книгу и ничего не понимают. А зачем вам и понимать. Занимайтесь своим делом, а я буду своим. Так что это естественно, что меня не печатают. Та же история была с Хлебниковым. Всех печатали, но ни его. <...> Самые плохие книги, это книги обычные, нормальные, то есть — никакие. <...>
Дома он говорил о живописи:
— Пуссен — ложно-классическое. Он мне неинтересен. Рисунки у него — другое дело. Видишь, какие свободные. Вот здесь — какой смешной ангел. А в картинах все сковано, догма. Видишь — разница. В этом ангеле что уж смешного. Нет жизни.
В рисунках своих я еще не достиг истинного своеобразия. Но открылся. Тут нужен долгий, постоянный, напряженный труд. Надо, чтобы собралась такая книга графики, где каждый рисунок — высшего уровня, открытие.
Когда я за машинкой — кошка мне не мешает. Я позволяю ей гулять по столу. Но рисую — дело другое. Разложил шестьдесят листов, тушечница, перья. Она решила — это ей играть и стала все скидывать на пол. Пришлось ее убрать из комнаты за дверь. И что ты думаешь — прекрасно все поняла. На следующий день терпеливо сидела на кухне, пока я не закончил рисовать. Что, мол, поделаешь. Не стоит мешать — пусть занимается своей дурью. Умнейшая кошка.
Терпеть не могу поэтические натуры. Поэтическая натура — так пиши стихи.