Нам запрещали кричать в родах и лечили зубы старой бормашиной. Мы должны были стоять смирно на линейке и обязательно ходить в садик. О жизни в «скафандре», защищающем от чувств и эмоций, и о том, что теперь с этим делать, мы беседуем с психологом Людмилой Петрановской.

Рождённые в СССР

Уличные кафе и отдых на море, жалобы на долгие стыковки рейсов и открытый вайфай, круглосуточные супермаркеты и экспресс-доставка – казалось бы, ничего в нашей жизни не осталось от советского быта.  Давно ли мы знали наизусть часы работы и, особенно, обеденные перерывы во всех ближайших «продуктовых» и «промтоварных»? А стоять в очереди там надо было дважды – сначала в кассу, а потом – в отдел, чтобы получить товар по чеку. И как описать нынешним детям степень неприятности, сокрытой в окрике продавщицы: «Ряженку и вологодское масло не пробивать!»

Мир вокруг нас продолжает стремительно меняться. Однако люди меняются не так быстро. Усвоив внешне новые навыки, мы тащим за собой багаж старых представлений. В результате возникает особый феномен – человека старой закалки, выброшенного жизнью в совершенно новую, непривычную для него обстановку.

О феномене советского человека в постсоветскую эпоху – мы и хотели бы в ближайшее время поговорить, проследить, как изменялась наша жизнь в самых разных областях – от понимания истории до строительства и дизайна квартир, от психологии до манеры одеваться, от школьного образования – до странностей современной рекламы. Мы постараемся особенно выделить и осветить те особенности мышления и поведения современных людей, в которых сказался их прошлый советский опыт.

Страна «героев»

– Людмила Владимировна, в СССР обращаться к психологам было не принято. Многие вообще не знали, что это за специалист и чем он занимается. Какие последствия такой ситуации мы сейчас наблюдаем?

Все психологические проблемы вроде: «мне грустно, мне плохо, боюсь в лифте ездить, накатывают приступы тревоги», – вызывали реакцию вроде: «Ты чего, возьми себя в руки!» У человека не было права иметь такие проблемы.– Здесь более глубокий вопрос, чем просто отсутствие доступных психологов. В СССР отрицалось право человека иметь проблемы нематериального свойства. По советским стандартам, даже если ты болеешь, то должен стиснуть зубы, улыбнуться, сказать: «Товарищи, всё со мной в порядке», – и идти к станку. Но это ещё полбеды.

Естественно, когда у тебя нет права иметь проблему, тебе не приходит в голову и то, как её надо решать, куда пойти с этим. На самом деле у нас были и психологи, и психотерапевты, иногда даже в поликлиниках, в шаговой доступности. В конце концов, со многими психологическими проблемами – вроде тревожных расстройств или светозависимых депрессий – прекрасно мог бы справиться невропатолог. Но к этим специалистам просто не шли, разве что с радикулитом. Даже сейчас люди иногда на совет обратиться к врачу реагируют: «Как это я пойду к невропатологу и скажу, что боюсь неизвестно чего по ночам?»

При этом надо понимать, что выносливость человека ограничена. Поэтому далеко не все удерживаются в героических рамках. Начиналась народная психотерапия типа бутылки водки или скрыто-суицидального поведения вроде быстрой езды.

По большому счёту романтика 60-70-х – все эти альпинисты, байдарочники – это тоже история про то, как снять бытовую депрессию, обычную тревогу или даже экзистенциальный кризис. Причём снять просто адреналиновыми выбросами, как бы подлинным существованием.

– Какими проблемами грозит человеку «героический» стереотип поведения?

– Возникает своеобразный «запрет на уязвимость». «У меня всё в порядке» означает «я неуязвим, со мной ничего не будет, не может быть», «вы меня никак не заденете, не сделаете мне больно». Это как бы искусственно надетый психологический скафандр.

Ну, а скафандр – он скафандр и есть. Если его надеть, ты совершенно точно не поцарапаешься и тебя не укусит комар. Но при этом ты не чувствуешь дуновение ветра на коже, запах цветов, не можешь идти с кем-то, взявшись за руку, и так далее. Это онемение чувств и утрата полного контакта с миром.

Поэтому в 90-е годы у нас начался повальный интерес к йогам, ци-гун, всяким восточным практикам, включая сексуальные. Для людей это был способ почувствовать себя живым, пробить скафандр и прийти в соприкосновение с миром. Просто почувствовать: «я есть! я живой, тёплый!». Потому что когда ты всё время сидишь в скафандре, то начинаешь в этом сомневаться.

Сам факт, что человек живой и чувствует, был неочевиден в нашей культуре. Даже наша медицина строилась на запрете чувствования – когда, например, детям в школе насильно лечили зубы старой бормашиной или женщинам в родах запрещали кричать. Подобные установки на самом деле можно кратко перевести: «Не чувствуй!»

«Почему у вас ребёнок живой?»

– Советский человек передавал эту установку дальше в общении?

– Естественно, передавал. Если среди нечувствующих заводился вдруг кто-то чувствующий, то он воспринимался окружающими как вызов, как страшное напоминание о том, чего они все лишены. И его мгновенно начинали травить, чтобы он не смел быть живым.

Например, пресловутая любимая претензия учителей начальных классов: «Почему у вас ребёнок не ходил в детский сад?» – она на самом деле именно про это: «Почему у вас ребёнок не притравленный, не примороженный, без скафандра? Почему плачет, когда расстраивается, смеётся, когда ему весело, спрашивает, когда интересно?»

Дело даже не в том, что реагировать можно только по команде. Просто учителя в нашей школе сами переносят столько унизительного и так научаются отрезать чувства, что живой ребёнок их бесит.

Это как человеку в футляре, у которого футляр уже прирос к коже, показать тёплого и голого – это же безобразие! Такой ребёнок просто ходит перед учителем и напоминает ему обо всём, чего тот сам лишён. По сути, это ненависть неправильно умерщвлённого к живому. Это напоминание об огромной боли, которую человек вытеснил и не хочет о ней думать.

В общении это чувство проявляется в виде непереносимости чьей-либо уязвимости, в виде ненависти к любой инаковости. Массовое убеждение таково: ты должен либо изображать эмоции ритуальным образом, либо вообще их не иметь. 

О чем говорить с соседями в лифте

– То есть в понимании советского человека эмоции должны быть ритуальны?

– В этом явлении самом по себе ничего плохого нет – это сильно экономит психическую энергию. Взять к примеру англичан, их эмоции очень ритуализированы: ты должен улыбнуться, поговорить про прекрасную погоду… Мы обычно смеёмся над подобными ситуациями как насильно навязанными. Но на самом деле, если у тебя есть готовая модель, как реагировать, то в этот момент не надо включать голову, внутренне ты свободен для каких-то других мыслей, например.

Кстати, это тоже один из феноменов СССР. Существовавшая до этого структура общения была разрушена, советская власть перемешала все социальные страты и отменила ритуалы. Пытались придумать какие-то советские способы выражения эмоций, когда нужно было по каждому поводу сказать, что «мы сплотимся», что «нельзя подводить коллектив», – то есть, по сути, снова озвучить все метафоры «надевания скафандра». Но несколько десятилетий советской власти для сложения ритуалов – это слишком короткий срок, ничто. Да и чувствовалось, что эти сценарии… неэкологичные, что ли. Способы психологической мобилизации работают в стрессовых ситуациях – например, во время войны. Ну, пять лет можно так продержаться, но долго невозможно – психика должна как-то сбрасывать напряжение.

А когда ритуалов нет, то очень много психической энергии тратится на стандартные ситуации. Например, когда вы узнаёте, что у какого-то друга умер родственник, вы испытываете замешательство, потому что нет готовых форм: что делать. Помимо нормального сочувствия, должны быть какие-то действия – позвонить или написать? Сразу или на следующий день? Что сказать и какими словами? Предлагать деньги – не предлагать? Или помощь? В каких ситуациях идти на похороны, в каких – на поминки? У нас в обществе это всё не прописано и людям приходится каждый раз думать о подобных вещах заново.

Да даже проще – о чём говорить с соседом в лифте – на эту тему и то нет готовых культурных матриц, которые ты воспроизводишь, не включая голову. И в результате обмен знаками «мы хорошо друг к другу относимся, общение безопасно» не происходит так, чтобы ты эмоционально не выложился. Так и получается: когда мы встречаемся с соседом в лифте, то отводим глаза, начинаем доставать телефон, смотреть на часы… Потому что время этой встречи надо как-то пережить.

– То есть неприветливость и закрытость, которую многие отмечают как характерную особенность наших людей, – это просто следствие отсутствия стереотипов?

– Ну да. Летом я была в Болгарии. Там, если входишь в магазин и не здороваешься с продавцом, он сразу переходит на русский.

Конечно, у всего есть и плюсы, и минусы. С одной стороны, дежурный обмен фразами про погоду и взаимные улыбки с людьми, которые тебе безразличны, раздражает, но, с другой, – это экономия усилий и структурирование социальных актов. Мы в этом смысле здорово потерялись.

Современные тенденции: от пафоса к цинизму

– Какие психологические проявления возникли в последние двадцать лет, после распада СССР?

– Демонстрация героических чувств стала неприличной. Сейчас гораздо популярнее сваливаться в другую крайность вроде цинизма. Теперь любой, кто говорит какие-то пафосные вещи, воспринимается идиотом или лжецом. На самом деле, это тоже нехорошо, потому что пафос – нормальная часть жизни, часть эмоционального спектра. Но после отравления им в советские годы в нашем общественном сознании он табуирован полностью.

У нас испытывать душевный подъём от поднятия российского флага прилично только болельщику в сильно изменённом состоянии сознания и тремя литрами пива в анамнезе. А, например, американцы считают нормальным так реагировать с утречка и на свежую голову.

– Что происходит в последние годы в психологической практике?

– Исследовательская психологическая школа, особенно в части того, что касается возрастных проблем, сформировалась. А вот психотерапией называются очень разные вещи, и иногда, натолкнувшись на непрофессионализм в этой области, люди получают дополнительные проблемы.

Многие, обратившись к психологам, разочаровались и говорят: «Я не хожу к психологам не потому, что у меня нет проблем. Просто они все идиоты». Иногда это – защитная реакция, а кто-то действительно мог наткнуться и на неуважительное общение, и на откровенную глупость.

Но, по крайней мере, в некоторых больших городах у образованной части населения табу на признание своих психологических проблем постепенно уходит. Люди начинают обращаться к специалистам с семейными конфликтами, с личными проблемами. Хорошо бы теперь сформировать в России нормальную систему психотерапевтического образования, чтобы люди получали то, что им нужно.