Несмотря на шум и визги патриархов и мадонн,
пресвятейший папа римский людям разрешил гондон.
Разрешил в своем декрете в три пергаментных листа —
то, что числились в запрете от рождения Христа.
То, что силы не жалея, корчевали как могли —
словно ересь Галилея про вращение Земли.
"Смело пользоваться будем, я решил закрыть вопрос!" —
как-то так примерно людям Прометей огонь принес.
"Он, гондон, маячил где-то, смуту делая в умах.
Им пугали малых деток в католических домах.
Был он с самого начала — много тысяч лет ему.
Ох, не яблоко вручала Ева парню своему!
В красоте иносказаний мы забыли суть греха:
нет за фрукты наказаний, фрукты кушать — чепуха.
Мы молчим, сказать не смея, а ответ при этом прост:
Ева встретила не змея — шкурку змея в полный рост.
И тогда, весь род карая, заявив, что это грех,
выгнал нас Господь из рая. И берет туда не всех.
Кто в пристрастии к гондонам перед богом виноват,
с тех времен с посмертным стоном направлялся прямо в Ад.
Там гондононосцев грешных всех ждала сковорода:
и без следствия, конечно, и без Страшного суда.
Люди, что его надели, были прокляты, пардон.
Был до нынешней недели адской ересью гондон.
Нынче люди все с приветом, ничего святого нет.
И гондон на фоне этом — безобиднейший предмет.
Нынче хоть горбушку хлеба у детей не отбирай —
и уже пойдешь на небо, и уже годишься в Рай.
Совести у граждан мало — только гадости в душе.
Снизил проходные баллы в рай Господь давно уже.
Вон чего творится в мире: все давно огнем горит,
всем бы лишь бабла натырить, да свалить на Бейкер-стрит.
Я, — понизил голос папа, — сам не против, только за.
Но, наверное, пора бы правде посмотреть в глаза.
Со времен начальной школы среди вас любой, пардон,
независимо от пола откровеннейший гондон.
Мы погрязли среди пьянок, затерялись среди тьмы.
Мы венчаем лесбиянок, голубых венчаем мы.
Мы, не делая секрета, в папском бизнесе своем
алкоголь и сигареты без налогов продаем.
Мы качаем сплошь и рядом — и программы, и кино.
Тут, конечно, муки ада за гондон давать смешно.
Нам гондон — родной и милый. Средь католиков-
отцов половина педофилов, например, в конце концов!
И чего теперь? И что нам? Я бы так сказал за всех:
слава богу, что с гондоном! С ним уж точно меньше грех!
За гондон теперь от силы — плюс ступень у входа в рай.
Хоть гусей иди насилуй — только СПИДом не хворай!
Нам ли, благородным донам, чувствовать себя в грехе?
Я вот сам хожу с гондоном, мало ли чего, хе-хе..."
Объяснял понтифик строго, был суров как никогда: "
Нет, — сказал, — в гондоне бога. Но и нету в нем вреда!
Пусть гондон противный с виду, но в карманчике плаща
он и бог тебя от СПИДа сберегают сообща.
Вот на юношеской фотке я иду в военкомат:
мой гондон, зубная щетка, аусвайс и автомат.
Я от Рейна и до Дона поучаствовал в войне.
И ношение гондона сильно грело душу мне.
Наполняла душу вера, словно ряженка бидон.
Хоть и был не по размеру папин старенький гондон.
Был на севере, на юге — среди пороха, огня.
Сделал, сделал Гитлерюгенд человека из меня!
Мы с зенитным батальоном прошагали полземли.
Каждый немец был с гондоном — мы иначе не могли.
Девки собирались в стайки и глядели из окон.
Я кричал им: "Млеко, яйки!" — и показывал гондон.
Я надеялся, молился, ожидал благую весть,
но гондон не пригодился — девки прятались, как есть.
А когда американцы привели свои войска,
я задумал с личным ранцем дезертировать слегка.
Много дней я полз на брюхе и петлял под градом пуль.
И почти вернулся в Мюнхен, но нарвался на патруль.
Дали по лицу перчаткой, обыскав со всех сторон.
Видят: в Библии закладкой — запечатанный гондон.
И сказали по-английски: "Этот парень без греха!
Он, наверно, папа римский! Брысь отсюда! Ха-ха-ха!"
Так что верьте и не верьте — пропустили за кордон. Т
ак спасли меня от смерти сам Господь и сам гондон.
С этой фотки на картоне как бы говорят глаза:
люди, нет греха в гондоне! Лично я — всецело за!"
