Какой хернёй я занимаюсь. И не только я. Мы занимаемся искусством. Даже те, кто думает, что им не занимается, на самом деле работает именно в искусстве. В искусственной среде. В искусственно созданной системе. Как муравьи круглосуточно пашем на систему и её условности.
                   Есть некоторые виды деятельности РЕАЛЬНЫЕ. Но вот уж моя, я точно знаю, - полное дерьмо. Вообще актёрская, режиссёрская, писательская и прочие профессии, свзанные с воссозданием работы психофизики людей очень цинничны. Такие люди работают круглосуточно. Нам нужно подмечать и осязать все эмоций, реакции, которые вызываются у людей под различными повседневными и не очень событиями. Мы должны знать, что происходит с человеком, когда он обижается, радуется, как себя ведёт, когда у него кто-то умирает и тп. Мы должны наблюдать за ними и за собой, и всю информацию записывать на подкорку. Чтобы потом из этой накопленной информации воссоздавать некий искусственный мир. Чем больше и точнее наблюдаешь, тем реальнее твой синтетический мир. Чем реальнее он, тем сильнее бьёт слушателя, зрителя, читателя, нужное подчеркнуть.
                   Когда-то я увлечённо записывала все приходящие в голову шокирующие воображение сюрреалистические, утопические мысли. Я писала псевдонаучные трактаты о первичности страха, высокохудожественные идеи империи постоянства, использовала при этом богатые, психоделические яркие образы. И это было в какой-то мере круто. По крайней мере, мне так казалось. Но я-то знала, что это - не то, что правда какая-то другая, что я вру и эпатирую. И так же делают очень многие самопровозглашённые художники. И я ещё фанатичней искала ещё более оторванные и резкие образы. И все мы соревновались в полёте и искушённости фантазии.
                   А потом, лет семь назад, я увидела своего папу с палочкой. Папу с костылём. МОЙ ПАПА С КОСТЫЛЁМ. Мой сильный, крутой, с самой красивой на свете улыбкой, самый умный в мире, главный невропатолог бывшего СССР, человек, работавший в Центре Управления Полётов, самый талантливый, кого я встречала, мой папа. Он не может больше ходить без поддержки, и ему нужен этот страшный костыль. В этот момент я почувствовала, будто мне намаиывают кишки на прошитую шипами палку.
                  И у меня в голове перевернулось. Циннизм, сросшийся с невыносимой болью в сердце. Вот, что так легко трогает сердца. Такая простая боль. Никаких призрачных текстов. Просто несколько простых, таких простых слов, страшно связанных в одно предложение. Папа. Мой. Костыль.
                 И этот переворот продолжился, когда потом костыля уже было не достаточно. И ещё спустя нескольких резавших моё сознание событий. Резавших сильными, грубыми ударами. Пока не осталась такая простая форма. Первичность. Архетипы.
                 И я думаю - какой же хернёй я занимаюсь. Ради чего? Мучаться, что я недостаточно качала пресс, что я не всё на свете прочла, послушала и посмотрела, что у меня нет самой быстрой машины и красивого дома? Зачем? Это всё - красивые, но ведущие не туда звенья искусственной системы. Жизнь, она где-то в другом месте. И когда строение одного из этих звеньев нарушается, ты понимаешь, что человек - кусок мяса, который так легко испортить, и тогда вся эта система рушится к чёрту. Плоть - испытание. И самыми настоящими и правдивыми мне кажутся женщины в горячих точках, обнимающие калеченных заразных детей. И почему у меня так мало сил бросит всё и поступить, как они? Я думаю, когда-нибудь найдутся. Сил стать голосом правды у меня нет. По крайней мере пока. Да и на это нельзя  назначить самого себя. А я бы побоялась такой ответственности.

                 И ещё я думаю, если есть рай, то мой папа совершенно точно там. Потому что я видела людей, больных ДЦП, которых он лечил, и которые потом ходили, бегали, заводили семьи, бизнес. Я точно знаю, что ему хорошо. Я в это верю.

Два долбоёба в вагоне метро. около 11 утра.

- Ну, давай!..

- Нет, ещё рано.

- Твоя дурацкая ушанка напоминает мне советский мультик "Шайбу! Шайбу!"

- Всё равно. Не сейчас.

12 утра. Два долбоёба выбираются на ослепитеьлно-снежную поверхность земли в районе юго-востока Москвы, и их мгновенно подхватывает в свои колючие объятия давно забытый холод.

- Не сейчас.

- Шайбу! Шайбу!

Так холодно, что пешком идти невозможно,  ждать автобус кажется ещё более безбожным мероприятием, мы ловим машину, тут же останавливается чёрный с тонированными стёклами мерседес, мы погружаемся в его спокойное тёплое и маняще-тёмное нутро, я говорю: "Сейчас!", мы закидываемся и в тепле спокойно едем до магазина, откуда затарившись жвачками, энергетиками и конфетами сквозь звенящий холодом воздух бежим домой.

Не прёт больше часа. Мы бегаем на лестницу курить, рассмтриваем раскрашенные местными торчками стены и ждём, когда же эти безумные рисунки начнут вибрировать. Всё время смеёмся как сумасшедшие.

Через час с лишним на меня в одно мгновение набрасывается космос. Я говорю: "Началось". Зайка отшатывается в сторону, потому что у меня резко расширились зрачки и неестественно вытянулось лицо. На его любимого человека я больше не похожа. Я выгляжу жутко и не контролирую себя. Всё шуршит, дребезжит, и во мне космос. В ощущениях вспылвает тревожное и сексуальное лето. Я жду, когда же пройдут эти ненавитсные наплывы. Телефон и аська как назло разрываются, приходится отвечать на звонки и сообщения. Что отвечала и кому - помню смутно.

Потом зайка меня догоняет, мы тихо лежим на постели и прислушиваемся к тому, как белые пентаграммы рушат нам мозг.

Потом мы с зайкой долго и космически трахаемся. Потом сокрушаемся, что забыли купить шампанское. Натягиваем на охреневшие чёрные от расширенных до немыслимых пределов зрачков кепки, и летим в магазин. Люди похожи на смешных молчаливых копошащихся тараканов. Меня абсолютно не волнуют пристальные взгляды в магазине, мы выбираем шампанское и весело летим обратно в тёплую постель, где через довольно короткий промежуток времени кайф плавно сменяется ощущением адского алкогольного опьянения, и мы засыпаем.

А когда проснёмся, мне наконец-то будет не стыдно смотреть зайке в глаза и говорить ему, что я люблю его.

Я люблю любить тебя нехимически.

В колонках играет - сердцебиение
Настроение сейчас - тсссссссссссссссс

Жизнь дарит мне любовь прекрасных ненужных мне людей. Дарит мне по ниточке их расшерстившихся пёстрых судеб. За ниточки можно дёргать, отчего сборится и топорщится всё полотно.
Жить, глядя вперёд. Оглянуться однажды, и понять, что всё, что в твоей памяти и то, что позади - это абсолютно разные две картины.
Кажется, что имеешь дело исключительно с тем, что находится в пределах твоих намерений. А оглянувшись, видишь эти ненжуные спутавшиеся чудесные ниточки. Но они ненужные.
Боже, подари мне, пожалуйста, то, что я хочу.
Ах да, как я не поняла! Ты же исполняешь мои желания. Только не сразу.

44 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

не писала конкретно, давно хотела это озвучить, но решила вот так, сумбурно... одна из невнятных историй Мои взорванные мозги. Спасибо, мама, что хотела сделать из меня супер-человека. Я с детства боюсь ошибок. Я не любила играть, не любила бегать, гулять во дворе было наказанием. Спасибо мама, что заставила меня любить читать и ненавидеть глупости. Глупости. Глупость - бегать по двору с мячом. Глупость - смеяться над примитивными шутками. Глупость и даже позор - слушать не академическую музыку. Никто не будет наказывать и нравоучать, мне же дают прежде всего свободу. Меня будут осуждать. А любят ли того, кого осуждают? Мои взорванные мозги. Видеосюжетом, в котором акула разрывает человека. Мурена кусает обнажённую женскую грудь. Растерзанные трупы в криминальных хронниках. Не так как в кино. Мне 4-е года, я впервый раз разбила коленку, вижу кровь и плачу,потому что в шоке. Я - оранжерейное растение, о котором нужно заботиться. И я хочу, чтобы его любили. Мои взорванные мозги. Зигмунд Фрэйд и русский психологический театр. Немного ли для одной маленькой напуганной глупышки? Где здесь любовь? Мои взорванные мозги. Мне 2000 лет, и я мужчина. И я женщина, живущая болью другого мужчины, на 37 лет старше меня, несколько тысяч километров - так далеко от меня. И каждый день ждать его смерти. И каждый день терять друзей. Отдавать их, кого-то бреду, кого-то смерти. Добровольной. Как хорошо, что маленькая девочка боится умирать, хоть и очень хочет. И ещё больше хочет, чтобы её любили. Секта проповедует любовь. Но не ту, которая мне нужна. Как оказалось. Я возвращаюсь в реальный мир. Мои взорванные мозги. Моим ровесникам 16, а мне всё ещё 13, и я ни хера не знаю эту жизнь. Укрывшись от всех книгами и временем, можно построить видимость себя. И жить ею. И, может быть, тогда меня будут любить? Мне 20, и я счастлива. Я делаю себе лоботомию, и я счастлива. Я люблю, я готова снова жить, доверять и открыться. И не принимать наркотики. Потому что мне есть о ком заботиться. И я лучше всех готовлю кролика, покупаю самое вкусное вино, меняюсь до неузнаваемости и лучше всех трахаюсь. Для тебя. Для тебя. Слышишь? ДЛЯ ТЕБЯ, твою мать. Уже так долго. Мой первый неверный. Мой первый чистый. Сколько я искала тебя, сколько ждала после всей этой грязи и тонны дерьма. Сколько, найдя тебя, я пребывала в уверенности, что поиски оконченны. Я расслабилась и забыла. я открылась и готова для удара. не готова. но я открыта для него, потомучто не ожидаю его. Меня не слышат, и видимость меня делается зыбкой. Ты будешь слушать меня или нет? Ты будешь любить меня, твою мать? Ты будешь любить меня так, как я этого хочу? Разве я мало старалась? Разве у тебя было больше, чем сейчас? Видимость меня искрит током и трещит по швам. Трещит по швам. Оглушающий треск у меня в ушах. Оглушающая боль. Я снова жила обманом. И мне снова 13. Только видимость меня. Спасусь порошками. Таблетками. Истериками. Кайфом и отходами. Мои взорванные мозги. Ты толкаешь меня в бездну, хоронишь меня и бросаешь пригоршню амфетамина на крышку моего гроба. Ты забираешь у меня всё. И врёшь, что вернёшься. И говоришь правду, спустя так много врмени. Что ты не придёшь. И всегда это знал. А как же я? Напуганная малышка? Тебе же плевать. Стой, я буду стрелять... в себя... много раз... Мои взорванные мозги. Твоими продолжающимися противоречивыми требованиями. Мне 23. Но мне снова 13. Развеять кокаин кремированной видимости меня.

Так жаль, что с возрастом так мало остаётся веры в свою уникальность. А те, у кого эта вера зашкаливает за пределы разумного, выглядят в наших глазах психопатами, гниющими в собственном нарциссизме и тупости.

В детстве постоянно поддерживает мнение роителей о твоей исключительности, а , вырастая, смотришь вокруг и понимаешь, что мало чем ты выделяешься из толпы. Твой мозг - выхлоп общесоциального современного сознания. Даже если твои мысли ассоциальны.

http://www.purescore.com/

мне дали огненный меч за мои секс эксперименты))))

 

10 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

Есть такие люди, которые при слове "наркотики" начинают падать в обмороки, плеваться и с отвращением тянуть не менее отвратительное "фу-у!", хотя весь их опыт общения с миром химии ограничивается общим наркозом во время операции по удалению аппендицита в детстве. Мне понятны эти судороги омерзения, вызванные неожиданным флэшбэком, при упоминании спецсредств у обычного накромана, или, скажем , бывшего наркомана, но зачем эти шэкспировские реакции по отношению к предмету, о котором ты не знаешь ровным счётом ничего, мне не ясно. Почему нельзя просто сказать: "Я веду здоровый образ жизни" ? Зачем нужно своими беспочвенными истериками вскрывать наше уязвимое наркоманское сознание? Как-то мы пытались ответить на вопрос: можно ли под воздействием ЛСД или рядовых колёс убить  человека? И после часа теоретизирований кто-то из нас озвучил сакральную мысль, что скорее можно кого-то прикончить, обожравшись водки. И ведь действительно, большинство популярных наркотиков вызывают у человека невероятный прилив доброты, мягости и любви, пусть химческой, но любви! Все мы очень добрые и боимся насилия.

В колонках играет - Dreadful Shadows
Настроение сейчас - А как вы думаете

Мой словесный запас снизился до размеров(объёма) школьного орфографического словаря, варианты досуга на вечер сократились до скромной альтернативы между дисками и спидами - а что ещё делать, если на кислоту нет времени, на кокаин - денег, а на винт с гером - здоровья? хотя, кто думает о здоровье, сидя на винте...

В колонках играет - тишина
Настроение сейчас - вы занимаете моё место

Зайка говорит мне: ты меня не любишь. Зайка требует, не получает, обижается и капризничает.
А еду в Прадо нюхать кокос.
Зайка злится и называет меня всякими ужасными словами, бьёт кулаками в стену, кричит и упрекает. А я спокойна. И зайка злится ещё больше.
Зайка провоцирует меня на эмоции, на злость, любовь, жалость. А мне всё равно. А я флиртую с очередным vbksv мальчиком. Мне жалко зайку, но я не хочу его жалеть. Но зайка меня вынуждает. Зайка разбил себе нос, чтобы вызвать мою жалость к себе, ведь в глубине души он понимает, что любви к нему у меня нет, но верить в это не хочет. А потом зайка заливает всю мою комнату своей кровью, плачет и лежит на кровати бледный, покрывшийся красными пятнами и испариной, с тёмными кругами вокруг глаз и бьющийся в ознобе. Зайка хочет, чтобы я любила, а я не люблю. И тогда зайка снова начинает орать, обвинять, бегать по квартире, бить и ломать вещи, швырять в меня предметы. Зайка меня толкает,
трясёт за плечи, швыряет на кровать, хватает за руки. А я плачу, потому что я просто хочу, спать. Хочу, чтобы зайка ушёл, не бросившись под машину и не обожравшись ЛСД. Я хочу, чтобы он перестал со мной это делать и дал мне поспать. Просто поспать ещё два часа, которые есть в моём распоряжении до назначенной важной встречи. Но зайка хочет, чтобы я любила его, зайка не даст мне спать и будет обвинять, кричать и швырять меня, как куклу
по комнате. Пока не откажет моё сердце. Моё уставшее и измученное любовью и химией сердце. Пока оно не начнёт от страха, обиды, усталости и боли стучать так быстро, что я стану задыхаться и терять сознание, тогда зайка будет плакать, просить прощения, целовать и звонить в скорую. Да будут прокляты твои поцелуи, где же эти врачи. Дай мне уснуть, твою мать. А зайка будет прижимать меня к себе и обещать, что завтра уйдёт, что уйдёт навегда, что это - последняя ночь, что больше мне не будет так плохо. Но утром останется. И я не попаду на важную встречу, потому что укол, который сделала мне медсестра,
успокоил меня, и я заснула, как мёртвая. И зайка снова разбудит меня своими проклятыми поцелуями и будет говорить, что любит, и что мы - навсегда. А я зачем-то куплю чёрный корсет и надену для него. А потом снова и снова буду плакать, потому что не нашла сил вонзить ему нож в открытое для любви сердце. Потому что эта ужасная ночь - не первая и не последняя. И каждый раз зайка будет делать всё более жуткие вещи. И я боюсь зайку, боюсь оставаться с ним наедине, но он приедет через час и у меня на кровати
уже лежит этот чёрный корсет.

пока ещё не знаю. что тут будет ))