Элементы мести. Слово “месть” такое короткое: можно, пожалуй, подумать, что оно заключает в себе один обособленный корень понятия и чувства; но корень этот тщетно ищут до сих пор, подобно тому, как наши национальные сельские хозяева не устали еще отыскивать подобное единство в слове “стоимость”, руководствуясь коренным понятием этого слова. Как будто все слова не представляют из себя мешков, в которые суют то то, то другое, а иногда и многое сразу. Таким образом и “месть” является то тем, то другим и иногда очень сложным. Надо понять раз навсегда, что такое тот отражающий возвратный удар, который почти непроизвольно наносится даже неодушевленным предметам, которые нам вредят (напр. пущенным в ход машинам): смысл нашего отражающего движения тот, что мы хотим удержать вредящую нам силу, остановив ход машины. Для достижения подобного результата требуется, чтобы сила возвратного удара могла раздробить машину, однако сила машины может быть так велика, что одному человеку невозможно бывает ее сразу остановить, но он все же бьет со всего размаху - это его последняя попытка. Так же мы поступаем и с вредящими нам людьми, непосредственно испытывая причиняемый ими вред; допустим, пожалуй, что это и есть то, что называют актом мщения, но примем во внимание, что только чувство самосохранения дает здесь импульс нашему разуму, и что никто не думает при этом о приносящем вред, а только о себе: поступая так, мы вовсе не хотим вредить, а только сохранить себя целыми и невредимыми. Для того, чтобы перенести свои мысли от себя на своего противника и спросить себя, как сделать ему больше, чем для этого потребно время. Это происходит уже при втором роде мести; исходной точкой ее является размышление об уязвимости и способности страдать противника: мы хотим причинить боль. Напротив, мысль об ограждении себя самого от дальнейшего вреда так мало входит в кругозор мстящего, что он накликает на себя вред и часто хладнокровно выжидает его. Если при первом роде мести была боязнь вторичного удара, которая придавала возможную силу возвратному удару, то здесь - почти полное равнодушие к тому, что еще сделает противник: сила возвратного удара определяется только тем, что он уже сделал. А что же он сделал? И какая нам польза, чтобы он страдал после того, как мы от него пострадали? Здесь дело идет о восстановлении, тогда как акт мести первого рода служит только для самосохранения. Допустим, что мы потеряли, благодаря нашему противнику: состояние, положение, друзей и детей - этих потерь не вернет нам месть, восстановление в этом случае будет нечем иным, как прибавлением новой потери к прежде поименованным. Восстановляющая месть не ограждает нас от дальнейшего вреда, не исправляет уже причиненного - исключая одного случая, а именно, когда от противника пострадала наша честь, то месть может ее восстановить. Но чрез намеренное причинение боли манией чести она во всяком случай претерпела вред, так как противник доказал нам этим, что не боялся нас. Местью мы ему доказываем, что не боимся его, в этом заключается сведение с ним наших счетов и восстановление чести. (Желание доказать полное отсутствие страха простирается у некоторых так далеко, что они считают опасности, которым они подвергаются ради мести, как-то: потерю здоровья, жизни и всевозможные потери - непременным условием мести. Поэтому они выбирают средством для мести дуэль, хотя судопроизводство дает им возможность и без того получить удовлетворение за оскорбление; но такое безопасное восстановление чести кажется им недостаточным, потому что не может доказать их бесстрашие). При первом вышеупомянутом роде мести возвратный удар наносится от страха, во втором возвратным ударом доказывается отсутствие страха! - Итак, ничего не может быть различнее внутренних мотивов двоякого образа действий, именуемого одним словом “месть”: и, несмотря на это, очень часто случается, что мстящий не дает себе ясного отчета, что именно побудило его к мести; может быть он нанес возвратный удар из страха, чтобы себя оборонить, но потом, поразмыслив и взглянув на дело с точки зрения оскорбленной чести, он убеждает сам себя, что мстил за свою честь, - этот мотив во всяком случай благороднее, чем первый. При этом играет еще важную роль то, считает ли он свою честь оскорбленной в глазах других (света) или только в глазах своего оскорбителя: в последнем случае он предпочтет тайную месть, в первом же открытую. Сообразно с тем, насколько он глубоко проникает в мысли виновника оскорбления и зрителей, месть его становится то раздраженнее, то усмиряется. Если же он лишен совершенно этого рода фантазии, то совсем пренебрегает местью, потому что тогда в нем нет чувства чести, которое может быть оскорблено. Человек не думает тоже о мести, если презирает причинившего оскорбление и тех, перед кем оно было совершено: они, как презираемые, не могут ни вернуть ему чести, ни отнять ее. Наконец, он отказывается от мести в том не имеющем ничего необыкновенного случае, если любит своего оскорбителя; конечно, он поступается таким образом перед ним своей честью и становится мене достойным взаимной любви. Но отказаться от взаимной любви составляет жертву, которую готова принести любовь, чтобы только не причинить боли любимому существу; такое самооскорбление превосходит боль, вызываемую этой жертвой.
Итак, каждому свойственно мстить, если он не лишен чувства чести, не презирает наносящего ему вред или оскорбление, или не любит его от всего сердца. Даже обращаясь к суду, человек требует отмщения, как частное лицо, и вместе с тем, как дальновидный предусмотрительный член общества, - отмщения общества тому, кто не чтит его законов. Таким образом, судебным приговором восстановляется как частная, так и общественная честь: т. е. наказание есть месть. Несомненно, что в нем заключается и описанный выше род мести, раз общество пользуется им как средством самосохранения и наносит им возвратный удар для своей личной обороны. Наказание стремится прекратить дальнейшую возможность вреда, оно хочет устрашить. Таким образом в наказании соединяются оба различные элемента мести, и это поддерживает упомянутое смешение понятий, вследствие чего мстящий обыкновенно не знает, чего он собственно хочет.
