Когда дым от взрыва рассеялся, я снова увидел среди дымящихся развалин множество мелких человечков в пятнистой униформе, гортанно кричавших что-то на своем непонятном языке и непрерывно строчащих из автоматов Калашников в нашу сторону. Они падали, перекатывались, вставали, бежали вперед и снова падали, далекие и безликие, будто в компьютерной игре на экране монитора. Отсюда они казались совсем нестрашными и даже немного смешными, особенно, когда вдруг нелепо спотыкались или подскакивали после каждого моего точного выстрела. Даже в окуляре оптического прицела я не мог разглядеть их смуглых лиц, спрятанных под густыми бородами и клетчатыми платками. Потом всё разом стихло, и противник исчез.

И тогда из-за угла вдруг появилась маленькая фигурка в темном балахоне, робко жавшаяся к стене и медленно пробиравшаяся к нашему укрытию. Она пригибалась к камням и постоянно оглядывалась, будто ожидая выстрела сзади, но установилась странная пауза. Я много чего видел и удержал напарника, который чуть было, не рванулся к ней навстречу. Честь и благородство на этой войне не в чести, а осторожность еще никому не мешала, спасая множество жизней. В руках у нее ничего не было, и когда беженка оказалась достаточно близко, я окликнул ее. Не знаю, поняла ли она, но услышала и замерла на месте. Потом откинула платок, и я увидел широко распахнутые бездонно-голубые детские глаза и торчащую на груди проволоку…

Скрежет замка в двери моей камеры раздался, как обычно, неожиданно, не дав досмотреть то, что я видел множество раз за те тысячу или две дней и ночей, которые я томился в этом застенке. Я давно сбился со счета, но все они были одинаковы и ужасны своей предсказуемостью. Зыбкий серый свет еле пробивался сквозь тесную зарешеченную бойницу, неся внутрь промозглый сквозняк, и просыпаться жутко не хотелось, тем более, что я прекрасно знал дальнейшее. Через несколько секунд вошедший резко сбросил одеяло с моих плеч и оплеухой заставил подняться. Была лишь пара минут на утренний туалет, и задерживаться не рекомендовалось. В это время конвоир тщательно осматривал мою одежду и спальное место.

Умывшись и быстро натянув привычную полосатую пижаму, я побрел к столу, на котором ждала миска с отвратительно склизкой баландой и стакан с мутно-бордовой бурдой. Всё это давно обрыдло, но выбирать не приходилось. Давясь и обжигаясь, я проглотил омерзительное месиво. Чтобы не стошнило, быстро поднялся и подошел к выходу. Вертухай придирчиво меня осмотрел и вывел в тамбур. Здесь снова раздели и облачили в красный костюм для наружных прогулок. Вместо номера слева на груди красовался белый кружок. Сопровождающий прицепил цепочку к моему ошейнику, проверил табельное оружие и подвесил дубинку к поясу. Второй страж приложил палец к сканеру электронного замка и подтолкнул к выходу.

Втроем мы миновали еще несколько длинных коридоров и толстых решеток прежде, чем подошли к контрольно-пропускному шлюзу. Строгий охранник придирчиво осмотрел нас, хотя видел каждый день, и, проверив по картинке с наружных камер на мониторе обстановку, нажал кнопку и выпустил нас во внутренний двор. В лицо остро пахнуло свежим порохом и горькой гарью. Мы вышли точно по графику, но автобус уже стоял почти полный. Меня под руки втащили в него, не дав даже оглядеться. Внутри попарно сидели, свесив головы, такие же, как я, страдальцы в красной униформе и их сопровождающие в серой. Разговоры были запрещены, и никто даже не смотрел друг на друга. Никого это не удивляло, поскольку нас ждали те же испытания, что и каждый день - допросы, пытки и моральные истязания.
Внезапно одна из склонившихся красных фигур приподняла голову и полуобернулась. Из-под капюшона пристально и строго смотрели те самые небесно-прозрачные глаза... Боже, неужели это та самая девочка из моих снов, которая столько времени преследует по ночам? Мне казалось, будто я успел нажать на спусковой крючок, и всё кончилось там, но откуда ей взяться в этом ужасном месте?! Но тут она подмигнула мне, улыбнулась как-то по-взрослому и наваждение исчезло. Это в давно ушедшей молодости я стеснялся женщин и не понимал, что почем, но сейчас уже хорошо знал им цену, для чего они нужны и что с ними нужно делать. Поэтому я презрительно сплюнул под ноги и отвернулся к зарешеченному окну.

Ворота медленно разъехались, и наш транспорт осторожно выполз на заваленную обломками улицу. Напротив догорало здание средней школы и счастливые от отмены уроков подростки помогали покрытым пеплом учителям вытаскивать наружу уцелевшие учебные пособия, парты и стулья. На перекрестке за колючей проволокой стояли автоматчики с овчарками, но нас пропустили почти без проверки. По обе стороны дороги виднелись обшарпанные здания с разбитыми рамами, поваленные деревья, вонючие кучи мусора и редкие прохожие, спешащие поскорее преодолеть особо опасные простреливаемые участки. Мы миновали за полчаса еще с десяток блокпостов, пока не подъехали к высокой бетонной стене, скрывающей цель нашей поездки.

Водитель по рации тихо произнес пароль, и мы под прицелом пулеметов на вышках въехали через разводной мост. Новые конвойные быстро разобрали нас по парам, и потащили дальше, выстроив в длинном коридоре перед рамкой металлоискателя. Там сняли красную куртку и отцепили ошейник, дальше я разделся сам. Снял обувь и отдал охраннику, который отнес ее в вакуумную барокамеру, облачившись в бахилы. Потом привычно наклонился к стене и раздвинул ноги. Дальше пошло веселее, сверив дактилоскопические отпечатки и сетчатку глаза, нас отправили на просвечивание. После рентгена нам выдали теперь ярко-желтые робы с номерами, еще раз пересчитали и сделали запись в журнале. Ровно в девять двери распахнулись…

Старшая группа детского сада «Солнышко» приступила к утренней гимнастике, после которой нас ждало разучивание стихов об осени, рисование, обед, тихий час и прочие кошмары. Я ненавидел своих мучителей до глубины души, мечтал вырасти настоящим террористом и взорвать это Богом проклятое заведение к чертям собачьим. Я знал, что женщины больше всего любят самых гнусных негодяев, и у меня тогда будет сразу четыре жены. А пока каждый вечер усиленно тренировался в шутере «Counter-Strike». И происходящие каждый день в городе взрывы, стрельбу и прочие теракты воспринимал частью большой и совсем не столь страшной и унылой, как детсад, игры, в которой у каждого есть несколько жизней в запасе.

Несмотря на раннее утро, июльское солнце уже заметно припекала, но духота пока не наступила. Легкий ветерок нес освежающую прохладу со стороны недалекой речки на окраине небольшого подмосковного городка, откуда бодро шагал по узкой дорожке не совсем старый мужчина в тонком джинсовом костюме и сандалиях на босу ногу. Он шел в прекрасном настроении, с удовольствием вдыхая полной грудью лесные ароматы и слушая пение скрывающихся в густой листве птиц. Путник явно наслаждался голубым небом над плешивой головой, пышной зеленью вокруг и жизнью в целом. Наверное, он никогда не был так доволен собой, ситуацией и окружающим миром, как сейчас. И у него имелись на то веские основания. Ведь пять минут назад он умер.

Харитон Евгеньевич Редькин прожил вполне заурядную трудовую жизнь самого обычного советского служащего, выучившись, женившись и народив троих детей, пока не наступили неспокойные 90е годы. Тогда он потерял хорошо насиженное место в своем многолюдном, но мало кому нужном учреждении и долго перебивался случайными заработками по перепродаже зонтиков, ботинок, сумок и иного китайского барахла, которое поставляли более оборотистые знакомые. Это позволило прокормить детей, но не принесло особого достатка и, в конце концов, Редькин пристроился в маленькую торговую контору, часто менявшую юридические лица, но платившую довольно стабильную, хоть и не самую большую зарплату в конвертах.

Супруга преуспела в условиях рынка гораздо больше него, сделав неплохие деньги на чулках-носках и открыв пару магазинов, купила себе джип и завела молодого любовника-тренера по теннису, а потом выселила обременительного неудачника-супруга. Тогда он перебрался на съемную квартиру и попытался устроить свою жизнь через сайты знакомств. Никому из нравящихся страдальцу женщин на самом деле совершенно не приглянулись ум, юмор, эрудиция и потенция, которыми он всегда гордился. Гораздо важнее оказалось наличие машины и дачи, а так же отсутствие жилищных и материальных проблем, то есть, возможность поселить и содержать у себя  не только даму сердца, но и ее наследников, не считая престарелых родителей.

Определив для себя, что лучшая половина человечества делится на унылых теток за 50, жирных нимфоманок за 40 и алчных стерв за 30, Редькин изрядно приуныл. Увы, выдававшие себя за более молодых персонажи на поверку оказывались банальными профессионалками, а любивший регулярную семейную жизнь Харитон Евгеньевич отнюдь не стремился к приключениям на свою пятую точку. Но жизнь заставила. Выросшие дети не беспокоили отца частыми визитами, отделываясь звонками на Новый год и день Рождения, а то и вообще смс-ками. На службу можно было ездить по необходимости, работая на удаленном доступе, и потому он иногда целыми днями не слышал человеческого голоса, выходя из дому лишь в магазин и бассейн.

Единственным окном в мир стал телевизор, но и он быстро надоел, пребывая включенным с утра и до вечера. И тогда Редькин завел блог в сети и попробовал там писать, открыв в себе ранее глубоко спрятанные таланты. Сначала - о том, что видел и слышал по чудо-ящику, про экономику и политику, потом перешел на философию и мораль, найдя себя в текстах, открывающих накопленную им мудрость миру. Такие послания требовали высокого стиля во всем, но для этого имеющееся ФИО им соответствовало слабо. Он сменил паспорт на звучавшего гораздо солиднее Модеста Аристарховича Гореславского и перестал бриться. Великие русские писатели носили, обычно, изрядную бороду и требовалось поменять имидж.

Это дало некоторые результаты, и новоиспеченный МАГ организовал на одном из сайтов небольшое, но лояльное сообщество, авторитетом и славой в коем он наслаждался несколько месяцев, но  скоро ее стало недостаточно. Публикации на других ресурсах мало кто замечал, кроме древних старушек за 60, чьи дежурные комплименты наскучили и утомили, заставив подумывать, а не  бросить ли свое занятие. Оно отнимало много времени и не приносило ни весьма желательного материального удовлетворения, ни популярности у дам товарного вида и фертильного возраста. Он стал раздражителен, ворчлив и придирчив, выискивая в чужих текстах нестыковки, глупости и опечатки, постоянно сорясь, наживая врагов, поучая и наставляя всех подряд.

Аудитория стала незаметно таять, грозя исчезнуть вовсе, когда родилась гениальная идея. Прочитав книжку Акунина про суициды его великих предшественников, Модест уяснил, что настоящую мировую славу обретают литераторы, как правило, лишь умершие, а еще лучше - покончившие с собой. Затея представлялась любопытной, перспективной и несложной, да и мудрить особо он не собирался. Экс-Редькин принялся публиковать все более мрачные тексты, в которых отчетливо просматривалась разочарование жизнью, пессимизм и влечение к смерти, которые активно обсуждал в своем узком кругу интернет-знакомых. Однако, к немалому удивлению, никто из них не обратил на это никакого внимания и не поспешил уберечь от рокового замысла.

Тем временем он снял новую квартиру в соседнем городишке и перевез туда все относительно ценное. Потом написал прощальное письмо, где просил никого не винить, кроме так несправедливого к нему мира, людского равнодушия, неблагодарных детей и бездарных издателей, не заметивших его глубоких мыслей и высокого дарования. Свои сочинения Гореславский завещал главной государственной библиотеке, а гонорары за будущие издания просил перечислять на счет предъявителя. Приготовившись таким образом, он и отправился топиться ранним утром, надеясь не встретить знакомых. Там самоубивец аккуратно сложил на берегу старый костюм и обувь, вложив внутрь лист с завещанием и дешевый телефон с заведенными номерами детей и друзей.

Но в этом-то и случился прокол. Когда новопреставленный уже достиг лесными тропками своего нового земного пристанища, на брег песчаный и пустой вышла парочка бомжей, которые с интересом обследовали оставленные кем-то вещи, использовали листок по назначению, поржав предварительно над содержанием, старые тряпки выкинули в кусты, а телефон прихватили ради продажи в скупке на станции. Живой труп с того дня стал тщательно искать в сети, на ТВ и по радио сообщений о найденных вещах и добровольном уходе из жизни талантливого, но малоизвестного писателя. Однако выяснилось, что никого в сети не озаботило его исчезновение, а миру и в самом деле нет никакого дела до жизни и смерти несчастного литератора.

Это было обидно, но поправимо. Обзаведясь заранее запасным аккаунтом в своей сети, покойник принялся ненавязчиво задавать наводящие вопросы своим бывшим знакомым и друзьям, узнав о себе попутно много нового и не слишком приятного. Шли недели и месяцы, но они не проявляли никакого реального интереса ни к пропавшему с портала известному автору, ни к его здоровью, ни к сочинениям. Изменив голос, он позвонил своей бывшей квартирной хозяйке и своим детям, спрашивая о себе, но те, не мудрствуя лукаво, послали туда, куда чуть позже он послал их. Играть в прятки уже расхотелось, поскольку, не являясь мастером детектива, бывший Редькин упустил старое правило - нет тела, нет дела. А без этого, как оказалось, нет и славы.

Реально вешаться, почему-то все еще совсем не хотелось, и пришлось как-то жить дальше. Продолжать творческую стезю желание пропало, да и резко менять амплуа было трудно, поскольку петь и танцевать не любил, а рисовать и лепить - не умел. Модест Аристархович сходил даже на выставку авангардистов – абстракционистов, но быстро уяснил, что после Малевича там ловить нечего. Пробную инсталляцию из пивных банок новая хозяйка выкинула, приняв за мусор, а фотоснимки окрестностей в Инстаграмме заслужили лишь пару лайков. Тогда он, наконец, решился в самом деле радикально покончить со своей жизнью - занялся политикой и выдвинулся кандидатом на пост мэра своего городка от оппозиционной партии.